— Ничего, любимый  — она, закрыв свои  глаза, произнесла  Ганику. И  заползала  под  ним, извиваясь  как  дикая  в  смертельной  агонии  змея. Нагая  и  беспомощная. Но  счастливая. Даже  под  тяжелым  ударом  его  гладиаторской  руки. Лишь  простонав  в  ответ  тяжко  и  с  дикой  сексуальной  страстью, открыв  свои  синие  влюбленные  девичьи  и  безумные  глаза, глядя  на  него  с неистовой  любовной  жаждой  сумасшедшей  самки, самки  жаждущей  только любви. Любви  безраздельной  и  любви  безумной. Проливая  свою  кровь  из разбитого  носа  на  свою  постель, прижимая  к  его  мужской  широкой  мускулистой  груди  свою  с  торчащими  острыми  возбужденными  сосками трепещущую  в  тяжелом  дыхании  грудь. Обхватив  его  за  мощную  Ритария  раба  гладиатора  шею, своими  голыми  в  золоте  браслетов  и  бриллиантовых  колец  и  перстней  руками. Луцилла впилась  своими  окровавленными  такими  же, как  и  нос, разбитыми  губами  в  его  Ганика  мужские  губы.

— Любимый! — простонала  тяжко  она, закатывая  свои  синие  безумные страждущей  нового  соития  молодой  самки, красивые  глаза  и  разбрасывая  свои  девичьи  в  стороны   голые  ноги.

— Любимый! — повторяя  свона  и  снова  ему  Ганику. Целуя  его, и  марая  лицо гладиатора  Ритария  своей  текущей  из  разбитого  носа  кровью.

— Любимый! Любимая! – раздавалось  над, их  двух  влюбленных  друг  в друга, вздрогнувшей  вновь  от  близости  двух  любовников  расстеленной  в шикарные  цветные  ткани  постели. В  полумраке  среди  каменных  разрисованных  цветными  фресками  стен  спальной  комнаты  Луциллы  Вар  и  Ганика.