Он  тоже  обнял  ее  и  простил. Да, простил. И  сам  удивился  этому. Сам не  зная  почему, но  простил. Простил  за  все. Его  любящее  сердце, способное  не  только  убивать, но  и  любить  застучало  в  груди, и затуманился  рассудок. И  он, тоже  сбросив  все  с  себя, повалил  прямо  на каменный  пол  Сивиллу, раздвигая  ей  полные  крутые  бедрами  женские ноги. И  раскрывая  перед  своим  торчащим  уже  возбужденным  членом  ее любовницы  под  волосатым  лобком  женскую  черную  половыми  губами промежность.

— Люби  меня! — простонала  Сивилла – Люби  как  в  последний  раз, любимый!

  Он  вошел  в  нее. Засадив  свой  торчащий  возбужденный  головкой детородный  член  по  самый  волосатый  лобок.  И  застонал  от удовольствия и  наслаждения, чувствуя  его  скользящим  по  эластичным  стенкам женского  тридцатилетней любовницы  рабыни  влагалища.

  Он  так  соскучился  по  Сивилле. Что  позабыл  все. Все  обиды  на  нее  и даже  предупредительный  разговор  с  Марцеллой. В  мгновение  ока, все сейчас  переменилось. Все  словно  было  впервый  раз  как  тогда, когда  они первый  раз  занимались  любовью. Там  где  обычно. У  того  в  пару подвального  под  виллой  банного  наполненного  горячей  водой  бассейна.

   Она, точно  также  разметав  по  полу  свои  черные  смуглой  телом  рабыни алжирки  вьющиеся  длинные  змеями  и  локонами  волосы, заизвивалась, как змея, насадившись  своим  влажным  от  половых  выделений  влагалищем  на его  торчащий  тот  мужской  член, раскачивая  по  сторонам  своей  полной  с торчащими  черными  сосками  женской  грудью. Вцепившись, молча, руками в  кучерявые  русого  цвета  коротко  стриженные  волосы  Ганика. И, открыв широко  свой  развратницы  рабыни  алжирки  сладострастный  губами  рот.