Луцилла  не  боялась  ничего. Ни  лишних  сплетен  в  городе  о  себе, вообще ничего. Она  наоборот  хотела  этого, чтобы  весь  Рим  говорил  о  ней. И, о  ее уже  опробованном  в  постели  ее  девичьей  комнаты  на  отцовской  загородной  вилле  возлюбленном  Ганике.

— Я  уже  придумала, что  ему  говорить, если  будет  меня  Ганик  постоянно спрашивать  о  том  и  о  сем — произнесла  Луцилла  Вар  Сивилле, уже  перебравшись  с  ней  в  отдельный  из  общей  банной  купальни  закрытый  с водой  небольшой  бассейн. Уединившись  снова  со  своей  тридцатилетней  смуглой алжиркой  рабыней, и  под  охраной  служанки  Силесты.

— А  он  поверит  всему  сказанному? – спросила  ее  Сивилла, страстно постанывая  и  вдыхая  всей  трепетной  с  торчащими  черными  сосками полной  грудью  горячий  из  бассейна сиходящий  в  пару  воздух.

— Не  так  важно — ответила  ее, целуя  опять  в  губы  Луцилла  Вар, свою  рабыню  подругу  Сивиллу, страстно снова  дыша  и  лежа  сверху  на  краю  купальни, и  голой  и  мокрой  от  горячей  воды  рукой, пальцами  массажируя  промежность  своей  бывшей  рабыни  любовницы. Все  глубже  по  самые  золотые  кольца  в  бриллиантах  и  перстни, проталкивая  их  меж  полных  раскинутых  в  стороны  голенями, икрами  и  бедрами  ног  рабыни, провоцируя  половые  из  женского  влагалища  выделения.

 — Не  так  важно, Сивилла — произнесла, снова  Луцилла  Вар – Ему  все  равно не  выйти  из  нашего  имения. Он  не  будет  все  равно  ничего  знать  о  том, что  твориться  за  его  высоким  забором. И  думаю, поверит  в  моих  любовных  объятьях  всему, что  я  ему  скажу, моя  сладострастная  рабыня.