Глаза  Луциллы  блестели  жаждой  безумного  и  любовного  развращенного  соития.

— Это  нам  сейчас  ни  к  чему, любимый — произнесла  она, закатывая  свои синие  наполненные  развратом  и  любовью  девичьи  глаза  и  глубоко  вдыхая вокруг  воздух, пропитанный  запахом  пота  и  гениталий  лежащего  перед  ней тридцатилетнего  мужчины — Полюби  меня  прямо  сейчас, гладиатор. Полюби, я  так  долго  тебя  ждала.

  Луцилла  Вар  снова  опустилась  к  Ганику  своими  уже  голыми  девичьими грудями  и  лицом, целуя  его  страстно  и  жадно, прилипнув  к  его  губам. Ганик  тоже  впился  в  ее  губы  сам  как-то  произвольно, и  до  конца  не понимая, что  же  все-таки  случилось  с  ним. Словно  он  всегда  этого  хотел  и мечтал  об  этом. Именно  о  ней. О  Луцилле  Вар. Словно  еще  тогда, когда она  смотрела  так  на  него  хищно  этими  синими  кровождаными  девичьими жестокими  глазами. Там  в  Олимпии  на  смотринах  гладиаторов. Она  выбрала  давно  его  и желала  его  и  днем  и  ночью.

  Она  приворожила  его  своей  той  жестокой  жаркой  безумной  красотой. И он  просто  сдался  под  тем  натиском  тех  страстолюбивых  девичьих  глаз.

Глаз  желающих  только  его  одного. Глаз  не  таких  как  у  Сивиллы, совершенно  других. Желающих  близости  всегда  и  везде, жаждущих  боли  и крови. Боли, крови  и  снова  близости. Эти  ее  глаза, не  такие  как  у  Миллены или  Алекты, синие, как  море  и  затягивающие  в  себя, его  гладиатора  Ритария своей  развращенной  непотребной  дикой  дюбовью. И  он  не  мог  ничего  с этим  поделать. Его  безумно  тянуло  теперь  к  этой  кровожадной  молодой бестии. Он  влюбился  снова. Но  уже  по  другому. И  такого  он  еще  не испытывал.