— Мой! – она  застонала  и  произнесла  опять  ему. При  очередном  ударе  и толчке — Мой! Мой! И  только  мой! Единственный  и  любимый!

  Она  задергала  его  голову  из  стороны  в  сторону  еще  сильнее  за  те  его вьющиеся  кучеряшками  коротко  стриженые  волосы, а  он, прижавшись  к  ее  головой  груди, кусал  зубами  торчащие  возбужденные  Луциллы  соски. Их  дикие  громкие  любовные  непрекращающиеся  стоны  раздавались  на  всю  комнату. И  сотрясалась, скрипя  постель.

  И  тут  случилось  это…

  Вдруг  с  самим  Гаником  стало  что-то  происходить. Он  и  сам  не  мог  понять  что, и  это  его  напугало. На  самом  рассвете, когда  только, только  первые  лучи  солнца  пробили  Небесный  небосвод. Он  просто  вспыхнул  и  загорелся  необъяснимым  ему  самому  светом. Ганик  не  донца  кончив  в  саму  Луциллы, отскочил  от  нее, вынимая  из  нее  свой  мужской  детородный  торчащий  орган, разбрызгивая  детородное  семя  по  постели.

  Он  смотрел  на  себя  и  свои  горящие  ярким  астральным  огнем  руки  и  не  мог  оторвать  напуганных  широко  открытых  синих  красивых удивленных   глаз   оттого, что  было  еще  красивее  и  светилось  исходя  из его  тела. Безболезненно  и  постепенно  наращивая  теперь  внутри  его  тела жар. Этот  жар  привел  к  боли  внутри  его, сильной  и  непереносимой  боли. Как  множество  вонзенных  одновременно  вражеских  копий  и  мечей  в  его   мокрое  от  горячего  струящегося  липкого  в  ручейках  жаркого  пота  мускулистое  тело. Жуткая  боль  прожгла  и  голову  Ганика, и  Ганик  схватившись  за  голову, закричал. А  вместе  с  ним  закричала, напуганная увиденным  потрясающим  и  необъснимым  огненным  зрелищем, сама  Луцилла. Она  пришедшая  в  мгновение  от  его  дикого  крика  в  себя  и  быстро  отползла   назад  по  просторному  большому  любовному  ложу  в  измятых  и  красивых  дорогих  перепачканных  их  потом  и  выделениями  любви  постельных  простынях  оттого, что  напугало  ее.