— Не  трогай  его! — прокричал  через  силу  и  боль  Ферокл, уносимый  рабами   Лакастой  и  Римием  вниз  по  ступеням  в  нижние  этажи  амфитеатра — Не прощу  тебя, Мисма! Слышишь! Не  прощу  за  Дарка! Ублюдок! Убийца! Ненавижу!

  Но  Мисма  брезгливо  одернув  свой  длинный  черной  до  земли  хламиды рукав, закинув  на  широкое  свое  плечо  свой  сокрушительный  боевой молот, которым  ему  тоже  приходилось  биться  еще  вначале  на  заре  своей карьеры  гладиатора  Цестуса  с  одним  кастетом  в  руках  или  молотом. Либо  палицей  или  кистнем. Еще  до  того  как  стал  Мурмелоном, переступив  дверной  порог, вышел  через  проход  на  желтый  песок  арены.

Ступая  по  разлившейся  крови, марая  подол  длинной  черной  хламиды. И за  ним  закрылись  деревянные  большие  квадратные  двери. Руками прислуги  амфитеатра. На  длинные  деревянные  в  квадратных  вбитых  в ворота  и  косяки  петлях  засовы. На  арене был  слышен  сквозь  рев бушующей  толпы  зрителей  крик  одного  несчастного  гладиатора, участь которого  была  предрешена. Тот  кричал  о  пощаде  и  не  желал  сдаваться смерти, но  дикая  неуправляемая  и  жаждущая  его  смерти  Римская зрительская  аудитория, скачущая  на  своих  местах  и  подлетевшая  к  краю верха  арены, чуть  ли, не  выталкивая  друг  друга  за  верхний  каменный бортик  ограждения, кричала — Смерть! Смерть! Вскоре  послышался  глухой удар. Звон  и  хруст. Это  была  голова  гладиатора  и  его  шлем, расплющенный  ударом, сокрушительного  и  тяжелого  молота  Мисмы  Магония. И  радостный   и  ликующий  крик  толпы.