И  не  было  ни  кого. Ни  Алекты, ни  Миллены. Ни  даже  старухи  Инии  с Феофанией. Ни  того  ангела, называвшего  себя  Миллемидом. И  который погрузил  его  в  этот  глубокий  гипнотический  сон.

— «Это  все  этот  Миллемид. Это  все  он  устроил» — подумал  как-то машинально  на  автомате  Ганик  и  был  прав. Именно  Миллемид  все  на самом  деле  сделал. Сделал  так, что  Ганик  пробудился  только  здесь  в  этом доме, доме  Луциллы  Вар. Ганик  вспомнил, как  выпил  вина, из  рук  своей Сивиллы. И  как  трахался  с  ней, прямо  на  своей  в  бараньих  шкурах  постели. И  потом  на  полу  своего  Ритария  раба  жилища. И  вот  это…

— Где я? – прошептал  острожно  он. Осматриваясь  по  сторонам, и  видя  ее Луциллы  Вар, перед  собой  влюбленные  хищные, и  дикие  как  у  бешеной кошки  глаза – Как  я  оказался  здесь? –

  Он  решительно  не  понимал, что  происходит, и  снова произнес — Где все?

— Кто, любимый? – прошептала  Луцилла  Вар – Никого  нет. Только, ночь, ты  и я.

  Она  отстранилась  от  него. Поднявшись  на  постеле. На  которой, они  оба, теперь  лежали. Встав  над  ним  на  коленях, сняв  с  себя  сама  нательную Институ  и  раздевшись  донога. Сняв  набедренную  повязку  с  девичьих  бедер, оголяя  свой  рыжий  волосатый  с  промежностью  лобок. Луцилла своими  же  руками  сняла  с  Ганика  единственную  на  нем  повязку гладиатора  мужчины  из  простой  ткани  сублигату. Раздев  его  до  конца тоже, она  взяла  в  свои  руки  его  половые, мокрые  от  жаркого  пота  и скользкие  теперь  органы  мужчины, осматривая  своими  глазами  их. То, что она  трогала  тогда  в  этой  сублигате  на  смотринах  гладиатров, устроенных ей  Харонием  Магмой  по  ее  капризному  девичьему  желанию.