Ганик опомнился, отбросив свой в сторону сон. И, повернулся к Алекте, ощутив следом на своей молодого гладиатора Ритария широкой спине руки Милены. И жаркое в свое лицо дыхание Алекты.
— Милый и любимый наш, Ганик – раздалось тихо за его спиной.
И, Милена приподнялась сзади его. Распустив, и свешивая, свои длинные с плечей вьющиеся русые германки рабыни волосы, прильнула к его щеке с другой стороны.
— Забудь, ты эту Сивиллу — произнесла, дыша страстно своей девичьей любовью черноволосая, и широкобедрая Алекта – Она тебя так не любит, как мы. Ей лучше быть все время у Харония и не вылазить оттуда –
Она взяла за руки Ганика и положила его руки себе на девичью с торчащими сосками молодую красивую грудь.
— Мы же лучше, Ганик, правда? – произнесла Алекта.
— Пора, наверное, уже вставать — произнес Ганик — Наверное, уже утро.
Ганик не понимал после этой пьянки, где утро и где вечер. А тут еще эти две любвеобильные рабыни бестии. И эта снова девичья упругая с торчащими возбужденными, затвердевшими сосками грудь, от которой топоршиться мужское внизу начало. Грудь молодой двадцатилетней рабыни германки Алекты. И такая же грудь Милены сосками прижатая к его мужской гладиатора широкой голой спине.
— Еще ночь, любимый – произнесла германка двадцатилетняя Милена, прижавшись к нему голым всем сзади гибким в узкой талии своим телом. Она, тут же забросила свою полную в бедре красивую девичью голую ногу. Забросила на его мужские гладиатора, такие же, лежащие на постели голые ноги. И обняла его за плечи и шею, целуя в щеку, а Алекта прямо в губы с жаром и пылом молодой необузданной любовной страсти. Она подползла впритык спереди к нему, прижавшись твердыми торчащими сосками молодой упругой полной девичьей груди к его мужской груди гладиатора. И тоже забросив ногу поверх ноги Милены. Прижавшись волосатым девичьим лобком и половыми губами своей промежности, раскидывая девичьи ноги. И раскрывая ее, и прислоняясь ей к его детородному торчащему вновь здоровому готовому к любви гладиатора члену.