И  сам  Ганик  заметил, как  стал  таким  же, как  тот  ангел, зависший  над  ним  под  самым  потолком  его  тюремной  подвальной  клетки.

  Он  изменился  весь. И  внутренне  и  внешне.

  Его  руки  и  ноги  и  его тело  и  лицо. Тело  без  порезов  ссадин  и  шрамов.

Лицо  словно  выточенное  из  мрамора. Светящееся  ярким  светом  и  такое  же  остроносое  и  миловидное. Похожее, теперь, тоже  на  женское  лицо. Лицо того, кем  он  по-настоящему  был. Он  был  совершенно  не  похож  уже  на самого  себя. Это  был  другой  совершенно  человек. Или  может  уже  и  не

человек. Он  перестал  чувствовать  любую  тяжесть  и  ощущение  своего вообще  тела. Он  только  видел  его. Видел  другим  и  в  свете  яркого искристого  лучами  свечения. Даже  крылья  за  спиной, как  и  у  того светящегося  перед  ним  парящего  существа. И  такие  же  длинные  вьющиеся по  воздуху  светлые  волосы. Он  засиял  сам  изнутри  ярким  весь  светом. И его  внимание  было  приковано  к  чудесному  небесному  явлению  перед  ним. К  видению  своей  пришедшей  за  ним  его  родной  небесной  матери.

— Как  ты  красив  сейчас, мой  сын! — произнес  ангел  Зильземир — Если  бы сейчас  себя  видел  тебя  твой  Небесный  Отец! Ганик! — он  услышал  сначала громко, но  потом  голос  стал  гораздо  тише, но  был  словно  соткан  из множества  мелодичных  струн – Если  бы  он  только  видел, от  чего  отказался  тогда! Ганик! Сыночек  мой! — эхом  разнеслось  под  низким  сводом тюремной  камеры, где  сидел  в  заключении  Ганик. Этот  мелодичный  в несколько  звуковых  актав, режущих  затхлый  подземный  воздух, голос, словно, острым  мечем, прорезал  душу  Ганика. Проникая  в  горящее  теперь  пылающей  к  настоящей  своей  матери  любовью  в  его  сыновье  трепещущее в  конвульсивных  судорогах  зановов  прерождающееся  сердце.