А  Миллемид, разделившись  надвое, и  оставив  часть  самого  себя, в  том подвале  рядом  с  женщинами  рабынями  виллы  Олимпия, и  сидящим  у больного  ложа  Ганика, второй  половиной  своего  двойника  тела  уже  летел в  сам  Рим.

  Он  несся, сметая  всю  пыль с  Апиевой  дороги  своим  астральным  ветром своего  невидимого  второго  отторгнутого  разделенного  надвое  тела. И взмахами  своих  оперенных  астральным  светом  огромных  ангела  крыльев. Летел  над  самой  каменной  длинной  и  широкой  дорогой, опрокидывая повозки  с  лошадями  набок  вместе  с  едущими  на  них  возницами крестьянами  из  близ  лежащих  деревень  Селенфии  и  Лацерны. Разбрасывая весь  их  крестьянский  скарб  по  всей  Апиевой  дороге. Пугая  до  смерти. И  бросая  с  тех  повозок  в  пыль  самой  дороги  на  ее  обочину.

  Он  летел  мимо  распятий. Старых, и  высохших  на  ветрах, и  на  ярком жарком  палящем  солнце. Вытесанных  и  сколоченных  грубо  из  дерева. И  выстроенных  вдоль  этой  дороги  до  самого  почти  Рима.

  Здесь  когда-то  состоялась  казнь  и  были  распяты  преступники  Рима, посмевшие  поднять  против  него  бунт. И  организовать  целую  войну, подымая  за  собой  италийские  города. Гладиаторы  давно  уже  канувшего  в лету  Спартака. Посмевшие  бросить  вызов  целой  римской  империи. И  до сих  пор  еще  эти  высохшие  и  ушедшие  нижней  частью  в  вызженную  землю  рассохшиеся  от  жары  кресты  торчали  вдоль  Апиевой  дороги  как  память  о  тех  кровавых  жутких  событиях. Они  утопали  под  палящим солнцем  в  высохшую  землю. И  покрытые  вечно  этой  дорожной  пылью, кресты  распятия, напоминали  едущим  по  Апиевой  дороге  о  силе  Рима. И  его  кровожадности  и  жестокости.