Он  засмеялся  на  всю, казалось  Апиеву  дорогу, взирая  на  торчащие останки  высохших  крестов  распятий  вдоль  обочины. Его  это  еще  сильнее развеселило. И  Лентул  Плабий  Вар  вообще  закатился  истерическим идиотским  кровожадным  смехом. Луцилла  хитро  и  злобно  ему  улыбнулась и  отвернулась  в  сторону  обочины  дороги, не  глядя  на  своего  отца, ни  на торчащие  из  земли  кресты, ни  на  его  закадычного  друга  из  сената, начальника  городской  полиции  и  римской  жандармерии  Марка  Квинта Цимбериуса. Она даже не смотрела на жандармерию и конную полицию Рима, а просто смотрела куда-то, тоже улыбаясь чему-то, и была сама собой самодовольна и загадочна. Луцилле плевать было на отца и его друга. Луцилла Вар  рвалась  к  своему. К  тому, что  она  уже  считала  по  праву  своим. И только  своим. Она  рвалась  к  своему  Ганику. И  ей  нетерпелось  быть  как можно  быстрее  в  Олимпии. И  заполучить  свое. А там  хоть  пусть  потом. Пусть  отец  насладиться  своей  долгожданной  местью  и  победой  с  его наживой. Пусть  хоть  перережет  всех  рабынь  и  рабов  со  слугами  на  вилле Харония  Диспиция  Магмы. Пусть  хоть  что, главное, ее  облюбованный  ею Ганик  будет  в  ее  девичьих  руках. И  будет  в  полном  ее  распоряжении скоро  на  ее  вилле  отца. И  она  загадочно  и  хищно  улыбалась, не  смотря  ни  на  кого  в  той  повозке  подымаемой   колесами  дорожную  пыль. Она  не смотрела  на  мимо  проскользающие  крестьянские  деревни  Лацерну  и Селенфию  у  самой  почти Апиевой  дороги. И  на  лежащие  на  боку перевернутые  повозки  крестьян. Некоторые  из  которых  уже  подняли  на колеса  и  перепрягли  напуганные  возницы, и  собирали  в  повозки  свой крестьянский  жалкий  домащний  скарб.