Но  речь  сейчас  не  об  Урсуле  или  Камиле, а  о  самой  Сильвии.

  Принеся  в  свой  новый  теперь  уже  хорошо  обжитый  дом  с  сельского колодца  студеной  свежей  воды, и  накормив  кур  и  коров, Сильвия  была пока  свободна. И  просто  сидела, ничего  не  делая, у  самого  домашнего окна, и  смотрела  на  Апиевую  дорогу.

  Ее  дом  был  рядом  с  ней. И  она  сейчас  думала  о  Ганике. И  о  его гладиаторской  школе.

  Ей  понравилость  тогда  там  и  понравился  тот  невысокого  роста коренастый  в  шерстяной  черной  короткой  тоге, подпоясанный  широким  из  грубой  кожи  поясом  с  медными  бляшками  уже  в  возрасте светловолосый  с  короткой  стрижкой  мужчина. Мужчина  из  гладиаторов ветеранов, который  водил  ее  Сильвию  по  обширной  загороженной высокими  решетками  территории  школы  Олимпии. Школы, где  был гладиатором  ее  приемный  сын  Ганик. Сильвия  сейчас  почему-то  думала  о  нем  тоже. Он, как-то, и  вдруг, вот  так  ворвался, и  запал, в  ее деревенской  крестьянки  женскую  любящую  душу. И  никак  не  покидал  ее. И  теперь  она  думала  то  о  Ганике, то  о  нем. По  очереди. Она  не запомнила  его  имя. И  сожалела  об  этом. Сожалела, что  свидание  с приемным  сыном  гладиатором  закончилось  быстро. И  они  с  трудом, но быстро  и  с  неохотой  и  слезами  расстались, как  и  расстались  с  тем показавшисмся  весьма  обходительным  и  привлекательным  ей  лет  сорока сердцу  женщины  мужчиной. Он  был  все  же  моложе  покойного  ее  мужа, где-то  таких  же, как  и  Сильвия  лет.