Допив  свое  вино, Хароний, повернулся, и  пошел, молча, довольный, в  свой кабинет  со  своего  выходящего  во  двор  своей  школы  Олимпия  балкона. Он  даже  не  обратил  внимание, на  сидящего черного  большого  ворона, почти  рядом  с  тренировочным  маленьким  с желтым  песком  амфитеатром. Он  обратил  лишь  внимание  на  целую черную  стаю  кричащих  на  всю  округу  и  кружащую  над  виллой  ворон, но  этого  ворона  он  не  заметил, который  сидел  на  верхушке  решетки  над головами  молодых  зачарованных  зрительниц. Любующихся  красотой мужского  вспотевшего  и  загоревшего  на  ярком  жарком  солнце натренированного  тела  Ритария  Ганика  и  его  подчиненных.

  А  ворон  смотрел  только  на  Ганика  странным  и  очень  внимательным взором. Взором  небесного  прилетевшего  ради  него  и  его  небесной  матери  ангела. Ворон  никуда  не  торопился, и  по  всему  было, видно  не спешил. Он  просто  сидел  и  смотрел  на  тридцатилетнего  Ритария  этой маленькой  тренировочной  засыпанной  песком  овальной  арены. Ритария обучающего  молодых  рабов  гладиаторов, всем  способам  выживания  уже на  большой  главной  арене  Рима.

                                            ***

— Я  слышал, этому  лекарю  Проскутору  Диметрию  отрезали  руки — произнес  сенатор, косул, и  патриций  Рима  Цестий  Панкриций  Касиус  Лентулу Плабию  Вару. Сидя  напротив  его  в  менее  дорогом  золоченом  кресле  в кабинете  Лентула  Вара  на  втором  этаже  его  загородной  огромной  виллы – За  то, что  сенатор  Клиотор  Флавий  Лектуциус  умер  при  операции.