— Как  там, Хароний? — вдруг  спросила  Луцилла  Вар  Сивиллу.

— Хароний — переспросила  Сивилла  Луциллу Вар, потом  словно, дрогнув, опомнившись  от  ласк  цепких  пальчиков  Луциллы, произнесла – Ничего  не подозревает. Я  езжу  с  рабами  на  рынок  в  Рим, и  он  так  думает. Так  там у  нас  думают  в  Олимпии  все. И  даже  Ганик.

— Хорошо, если так, Сивилла – произнесла  Луцилла  Вар.

  Сивилла  сейчас  смотрела  на  танец  живота  молодых  не  старше восемнадцати  девятнадцати  лет  голых, извивающихся  голых  телом  и округлыми  голыми  бедрами  девиц  в  соседней  комнате  Римского  борделя, где  играла  струнная  музыка, громко  стучали  барабаны, и  громко  смеялись, целуя  друг  друга, пили  вино  с  фруктами. И  занимались любовью  несколько  женщин  и  мужчин.

  Она  вспомнила, как  плясала  голой  этот  танец  сама  и  Харонию  Магме  и Ганику, со  стороны  наблюдая  за  движением  молодых  девиц  танцовщиц  и проституток  этого  публичного  для  всех  в  Риме  заведения. Где  целыми сутками  не  смолкала  музыка  и  бушевала  одна  горячая  и  разращенная  во всех  всевозможных  видах  и  формах  разврата  любовь.

— Подходят  Мартовские  Иды – произнесла  Луцилла  Вар — И  отец  говорит, что  Тиберий  готовит  игры  на  арене  в  честь  Цезаря  Юлия. И  собирает своих  гладиаторов  по  тюрьмам  Рима. У  него  дикое  желание  отыграться за  тот  проигрышь  перед  твоим  теперешним  хозяином  Сивилла. Он  хочет вернуть  долг.