Сивилла  была  склонна  к  однополой  любви  и  приучила  к  этому  Луциллу  Вар. Пока  их  не  разлучили. Вообще  Сивилла  была  и  туда  и туда. И  сделала  такой  и  Луциллу. Но  Ганик. Ганик  захватил  намертво кровожадное  и  жестокое  по  рождению  и  наследству  девичье  сердце Луциллы  Вар. Ее  жестокое  и  кровожадное  сердце  двадцапятилетней сенаторской  сучки. И  эта  ревность  Сивиллы  была  двойственной. Она  тоже  любила  Ганика, но  приезд  Луциллы  в  Олимпию  в  тот  день, все переиначил  и  перенаправил, и  ее  ревность  тогда, скорее  была  ревностью не  к  Ганику, а  к  Луцилле. И  Сивилла  поняла, что  потеряла  обоих. И Ганика  и  Луциллу  Вар. И  решила  предать  всех  и  получить  свою долгожданную  свободу.

  И  это  был  шанс. Именно  ее  шанс. Шанс  Сивиллы. Стать  свободной гражданкой  Рима. И  Луцилла  Вар  могла  ей  помочь  в  этом. Получить соотвествующий  документ, подтверждающий  свободу  рабыни  алжирки. С получением  такой  вот  свободы  у  Сивиллы  открывались  обширные перспективы  даже  в  самом  Риме. Выйти  за  какого-нибудь  горожанина замуж, и  завести  семью. Или  просто  жить  свободной, и  никому  вообще  не  принадлежать. И  только  Луцилла, ее  бывшая  молодая  хозяйка, могла  ей  в  этом  помочь. Сам  же  Ганик  ее  уже  не  занимал  как  прежде. Он давно  тоже  предал  ее  и  ее  Сивиллы  любовь. С  теми  двумя двадцатилетними  рабынями  Алектой  и  Миленой, потаскушками гладиаторской  школы  Олимпии, и  все  это  там  знали. Даже  сам  ланиста Хароний  Магма. Все  там  косились  на  нее, и  за  спиной  хихикали  и отпускали  между  собой  разные  по  ее  душу  шутки. И  Сивилла  бесилась по-тихому  и  ревновала, но ничего  не  могла  сделать, так  как  сама  ходила на  сторону  к  самому  своему  хозяину  Харонию  Магме. В  его  купальню, или  постель  наверху  в  спалне  его  загородной  школы  Олимпии. Ганик  не знал  о  таких, вот  наклонностях  своей  смуглокожей, лет  тридцати любовницы, и  не  знал, о  ее  связи  с  Луциллой  Вар.