И  Ганик  впился  в  губы  Алекты  и  прижал  ее  к  себе.

  Она  снова  была первой, потом  Милена. И  так  по  очереди, друг  за другом, меняясь, кто  снизу, кто  сверху.

— «Лучше  две» — подумал  Ганик — «Чем  вообще  ни  одной».

  Он  засадил  по  самый  волосатый  лобок  свой торчащий  задранной головкой  детородный  орган. Засадил  быстро, и  жестко, в  мокрое  от половых  выделений  чрево  раскрытой  настежь  меж  раскинутых  в  стороны  девичьих  полных  ног  промежности  Алекты. Да  так, что  та  даже вскрикнула  от  неожиданности. И, целуя  ее, громко  застонал. Как  и  она. Сзади  обнимаемый  еще  и  стонущей  и  жаром  дышащей, как  необузданная жеребица  Миленой, которая  целовала  его  в  шею  и  спину, накрыв  своими шикарными  длинными  русыми  волосами  первых  двух  любовников  на покрытой  овечьими  шкурами  постели. Обнимая  их  двоих  сразу, и  ожидая своей  очереди, чтобы  слиться  в  близости  с  ним  тридцатилетним  молодым гладиатором  Ритарием  школы  Олимпия.

                                              ***

— «Эта  Луцилла  Вар» — Ганик  думал  сейчас  о  ней, идя  на  встерчу  с Марцеллой. Которая  хотела  его  сейчас  с  утра  видеть  — «Дочь  Лентула Плабия  Вара».

  Он  не  знал  о  ней  ровным  счетом  ничего. Только  то, что  видел  ее  в момент  того  кровавого  боя  на  арене  Рима. Стоящую  у  края  каменного ограждения  в  ложе  патрицианок, жен  сенаторов, когда  он  прикончил  тех троих  ублюдков, посмевших  поднять  руку  на  его  побежденного  им соперника  тоже  молодого  Ритария  Капуи. И  бесчестно  и  безжалостно убивших  его.