Неделю спустя полиция Штази начала подозревать, что совершила ошибку. Мои избиения время от времени уменьшались, когда я демонстрировал знание французского языка на родном уровне. По их выражениям лица я мог сказать агентам Штази, которые допрашивали меня, что я говорю правду, но они не хотели мне верить.

Дважды мне разрешили провести несколько часов среди населения. Это было и облегчение, и бремя. Я мог скупо разговаривать с другими заключенными, но мне приходилось видеть остатки ужаса, которые им пришлось пережить.

Это было во время короткой прогулки, я шел рядом с молодым человеком. У него были длинные темные волосы и любопытные глаза. Я был удивлен, когда он говорил по-английски. У него была очень британская манера говорить.

Когда я представился, у мужчины загорелись глаза: «Ты англичанин, приятель?»

Я кивнул, боясь сказать это вслух, чтобы охрана не подслушала.

Он протянул мне руку, чтобы пожать. «Йен Годфри».

«Андре», – я сказал ему свое вымышленное имя и возобновил ходьбу.

Йен внимательно изучал мое лицо и понизил голос: «Они действительно издевались над тобой, Андре.»

Я кивнул, прикрывая синяки волосами. Мои скулы были соломенного цвета, они сровнялись со щеками: «Штази думают, что я им вру».

«Как давно ты здесь?» – британец спросил.

«Две недели. Я не знаю, продержусь ли я дольше, – я взглянул на него сбоку. – Из какого ты района Лондона?»

«Суррей. Там жили мои родители, но я переехал в Северный Лондон на тренировки».