Ужасное обращение закончилось для нее только после того, как она сбежала несколько лет спустя. Это была одна из многих историй о горе, которые я слышал от своих американских коллег, и она заставила меня осознать, как мне повезло, что я вырос в российском детском доме. Хотя условия в Сибири были менее чем идеальными, там я не сталкивался с жестоким обращением. Никто из моих товарищей не подвергался физическому или сексуальному насилию со стороны персонала или воспитателей. В учреждении было чувство товарищества, и я был благодарен за то, что избавился от ужасов американского сиротского приюта.

Кроме горстки сирот, которые относились ко мне с теплом и добротой, мой мир был пуст, без надежды на счастье. Естественно, я сбежал из мерзкой обители и оказался в аду другого рода. Этот был более формальным. Я оказался в тюрьме за преступление, которого не совершал, но суды решили, что в шестнадцать лет меня должны судить как взрослого, и поэтому они вынесли приговор и объявили его. Смерть от инъекции.

Во второй раз в жизни я почувствовал себя совершенно беспомощным. Окруженный толстой каменной стеной, я тонул в отчаянии. Я не хотел, чтобы моя жизнь погасла в зловещем зале камеры смерти, осужденном как преступник, без друзей и с презрением. Удушаясь в слезах, я молился всем тем, кого любил — я не мог перестать плакать, когда думал о своей матери. Она умерла, чтобы спасти меня, а я все равно собирался умереть. Какой ужас! В приюте священники сказали бы, что умерший может видеть нас из другого мира. Если бы действительно существовал другой мир, разве моя дорогая мать наблюдала за мной? Знала ли она, что ее сын должен был умереть? Я понятия не имел. Мысль была настолько болезненной, что я хотел онеметь. В моем юном сердце была только пустота и страх.