Вскоре даже мои слезы высохли, оставив полоски на лице – остатки человека, которым я был. Мне больше ничего не оставалось, кроме как топить себя в полном отчаянии. Я так страдал, что был уверен, что ни один обычный смертный не сможет пережить эту боль.

Тем не менее, в камере пыток секретной тюрьмы я не умер. Я был в агонии, но по какой причине?

Боль не была моим другом или спасением. Я не должен был умирать.

Жертва не принесет никакого спасения.

Но в те тяжёлые времена мысль об Ирине поддерживала во мне жизнь и здравый смысл. В перерывах между пытками я вспоминал ее прекрасное лицо и звенящий смех. Я знаю, что именно из-за нее меня арестовали, и из-за нее я оказался здесь, но я не злился на Ирину. В конце концов, ее обманул отчим. Ричард убедил ее, что я преступник, и Ирина, благодаря своей детской наивности, верила ему, а не мне. Она умоляла меня добровольно сдаться ФБР, но я, естественно, отказался, прекрасно зная, что мне не грозит честное правосудие, но Ирина, в своей праведности, настаивала, чтобы я подчинился. Затем она испытала на мне свое оружие и надела на меня наручники, прежде чем передать в соответствующие органы. Я был опытным агентом, которого обучали лучшие советские инструкторы, и не секрет, что я мог обезоружить Ирину и сбежать, но был крошечный процент, что ее пистолет мог выстрелить, скорее всего, ранив ее, а не меня. Я ценил свою свободу, но, конечно, больше любил Ирину и смиренно следовал ее указаниям.