Два младших мальчика были у двери. Должно быть, они были двумя другими сыновьями русской женщины. Спустя несколько минут я услышал тяжелые шаги в коридоре. Вернулся старший ребенок, у него было несколько одноразовых тарелок, покрытых алюминиевой фольгой. Я нахмурился в смятении, но он передал мне тарелки и попросил зайти внутрь. Я поблагодарил его, но отказался войти в дом. Я был беспомощным незнакомцем для них, который не имел права требовать от них гостеприимства. Еда была свежеприготовлена, и ее тепло передалось в мои замерзшие пальцы. Я отошел на несколько шагов от дома и сел на тротуаре со скрещенными ногами. Аромат приготовленного мяса и соуса прошел сквозь фольгу, и я начал жадно есть.

В течение десяти минут я чуть ли не вдыхал еду. Это была первая нормальная еда с тех пор, как меня похитили два года назад. Эта мысль заставила мои глаза наполнится слезами, но, когда я поднял глаза, я увидел трех мальчиков, сгрудившихся у их дверей и наблюдающих за мной – бездомным, который ел, как клоун. Внезапно мне стало стыдно и ужасно грустно. Я знал, что русская женщина добрая, как моя родная мать. Казалось, что она излучает вокруг себя счастье. Я чувствовал, что русская женщина живет для других, но по какому праву я должен был просить ее о помощи?

Я быстро встал на ноги и направился в никуда. Я прошел полмили, пока проселочная дорога не привела к маленькому мотелю. В ту ночь мне негде было остановиться, поэтому я вошел в мотель и попросил номер. Они вручили мне ключи и сказали, что я должен заплатить при выезде. Мое сердце замерло. У меня не было с собой денег. Все мои личные вещи исчезли за два года плена. Я даже не мог вспомнить, были ли на мое имя банковские счета; даже если бы они были, то доступ к средствам был бы невозможен без надлежащих документов. В тот вечер мой мозг был слишком истощен, чтобы зацикливаться на будущих опасностях. Я очень устал и заснул в номере мотеля.