Стефания дождалась, когда дверь закроется и, не чувствуя уже в себе сна, а клокоча от ярости, села за стол и принялась сочинять донос. Она торопилась, вела почерк нервно, чтобы не забыть ни одного слова из тех, что готова была предоставить в обвинение Казота. В конце концов, лист был исписан, а сама Стефания почувствовала слабое, но все-таки удовлетворение и потянулась…

            Час был дурацким. Ложиться спать означало либо проспать опять и вызвать внеочередной гнев Абрахама, либо вскочить потом с больной головой. Активного действия тоже сложно было бы угадать – тело все-таки отзывалось усталостью и нервным напряжением.

            Прометавшись по клетушке маленькой и жалкой своей комнатки, Стефания все-таки взяла исписанный лист пергамента и вышла с ним из комнаты – хоть  донос отнести.

            У Зала, где каждый день собирались помощники (вообще – по факту должны были бы собираться сами охотники), был установлен железный ящик-тумба, туда каждый мог опустить письмо на имя совета и сообщить о каком-то непотребстве или сомнении, подозрении или жалобе. Ящик перетряхивали каждый день перед заседанием, сортировали, если было, конечно, что сортировать.

            Стефании нечего было скрывать, и она подписалась, и с чистым сердцем, чувствуя, что поступает так, как надо, пошла к этому железному ящику.

            В него, в последнее время, редко попадало что-то ценное: все чаще уличные частушки или карикатуры на того или иного советника, лишенные подписей – так, рисунки, пустяки, но никто не знал, кого за это нужно покарать (или поблагодарить). Стефания шла тихо, зная, что в этот час все еще спят, за исключением, может быть, тех, кто служит по сменам – теоретиков, практиков, оружейников, обслуги…