Рене никогда не был рыцарем креста в белых доспехах, но даже его покоробило. Он попытался возразить:
-Абрахам, Стефания утомлена. Я подежурю.
Абрахам даже обрадовался. По-своему, как умел только он. В его глазах вспыхнула злое удовольствие, он взглянул на Стефанию опять и сказал ей:
-Надо же! Ты всё-таки умеешь устраиваться, Болезная! Сначала Ронове заступался за каждый твой шаг, потом Базир. теперь вот он. Хвалю за адаптивность!
Это было издевательским укором. Стефания покраснела – даже в нервном свете костра это было видно, и, не поднимая головы, попросила:
-Не надо, Рене. Иди спать.
В голосе её звучала мольба затравленной жертвы. Рене взглянул в сторону Абрахама – то уже с удобством устраивался на земле, и решил не спорить. Он лёг на холодную землю чужого края, свернулся калачиком и закрыл глаза.
Поведение Абрахама казалось Рене недопустимым. Какой бы слабой не оказалась Стефания, это, по его мнению, не являлось повод к такому обращению с ней.
Рене был слишком ещё молод, чтобы понять истинные мысли Абрахама. Он тоже не спал, прислушивался к ночи, к треску костра, к далёкому уханью филина, к стрёкоту ночных насекомых и к тихому дыханию Стефании. Ему было жаль эту болезную дурочку. Жаль её молодости, жаль её наивности и слабости, но жалость – это худший враг любой помощи. Абрахам понимал, что Стефании предстояло отныне жить в страшном и холодном, враждебном мире. Если она пойдёт жить к людям – те не примут её. Если она придёт в Церковь Святого Сердца и попросится служить там, то к ней будут относиться с подозрением – она предала предыдущую Церковь, пусть и без того предательскую, но предала. Да и если она не сдержит своей магии? Её порвут.
