Стефания не знала, куда она идёт и что ей теперь делать, едва ли осознавала она и свои действия, просто в какой-то момент что-то  внутреннее, дрожащее, отвратительное и холодное, поселившееся в её желудке и остановившееся комком у горла, заставило её встать и побрести, не разбирая дороги и путаясь в собственных ногах. Где-то позади была погоня, где-то там были охотники, хорошо знакомые ей, которые верили в то, что она – предатель, а больше того – убийца или связана с убийцами. Они искали её, но Стефании было безразлично.

            Пусть найдут! Пусть налетят, разорвут, сожгут! Всё едино. Ничего хуже, чем сейчас она уже с собою сделала, они не сделают. Все они.

            Она предала Животворящий Крест, потому что заглянула в правду, которую не должна была знать, и без которой могла бы жить. Она оказалась носителем магии, против которой боролась. А хуже того – струсила, пообещала Абрахаму и Рене отделить их от преследователей и струсила, жестоко подставив Базира.

            Конечно, он сам нарвался, сам опоил её, но сопротивлялась ли Стефания? Ворвалась ли она в трактир, поняв, что Базир окружён? Нет. Она бежала. И это позорное бегство, венчающее всю низость её собственных преступлений, заставляло Стефанию задуматься про ещё одно: а не будь Базира, готового пожертвовать собою, что бы она стала делать?

            И ответ не нравился Стефании. Она брела по какой-то пыльной дороге, спотыкалась, корила себя, тихо плакала, хоть слёз уже не хватало, и мучилась от самой себя. Это мучение было как казнь – медленная, растянутая во времени, но уже решённая казнь. И люди, и церковники практиковали такой вид наказания для преступника, не давая ему закрыть глаза навечно и оставляя на долгие дни, месяцы и даже годы в ожидании казни и позволяя человеку сходить с ума от безысходности.