Стефания не понимала, но выдрессированная, кивнула.
2.
Абрахам сидел, прикрыв глаза – так было легче переносить боль.
Боль была самой обыкновенной, физической от перенесенных в жизни ранений. Не все эти ранения оставили шрамы на его теле, но некоторые всё-таки смогли запечатлеть себя и сегодня, к вечернему часу, когда не было у Абрахама лишнего времени, все вдруг начали напоминать о себе.
Абрахаму пришлось опуститься на стул, отвлечься от расстеленной перед ним карты и полностью погрузиться в боль.
Как маг он мог бы, не задумываясь, без всякого реального усилия исцелить себя и изгнать эту боль, да и простого человеческого вмешательства тут бы тоже хватило: нужно было лишь бы подняться пару пролетов вверх, свернуть налево и постучаться к целителям. Вот и всё! Жалкая малость и боль отступит.
Но многие годы назад Абрахам запретил себе исцеляться. Он твёрдо верил в то, что вся боль, проходящая через него, заслуженная, и знал, чем заслужил каждый толчок этой боли в своем же теле.
За предательство – с одной стороны, за богохульное служение магии – с другой, и за потерю всего самого близкого и значимого – самое сильное наказание! Маг, продавший душу, опрокинувший бога в природе своей, не смог защитить того, что ему было дорого! Цена этой магии? Далась она ему!
Абрахам знал свою ношу и не желал открывать ее никому, но всё-таки иногда и на него находило острое колкое чувство досады, что он живет в полном заточении собственных чувств, и не смеет разделить их ни с кем, а другие как-то беспечны, как-то проще переживают происходящее и живут же, живут! А он уж разучился и произвел страшное колдовство, не подчиняющееся законам магии и доступное даже людям: превратил понятие жизни в существование. Еда потеряла для него вкус, одежда блистательность, ценности роскошь. Не получая же удовольствия от того, что доставляло другим радость, Абрахам забился подальше, в маленькую комнатку, обставил ее по своей минимальной надобности и стал забываться в работе еще больше, чем прежде, когда в нем была еще жизнь.
