Стефании было стыдно признать даже перед собой, но что делать с этой вязкой, тошнотворной правдой? А правда была в том, что если бы Стефания могла вернуться назад, то просто не стала бы дружить с Буне и держалась бы противоположных ему стен в коридорах Церкви Животворящего Креста. Тогда она была бы всего лишь напугана, как и другие церковники, тогда она не приманила бы внимания Абрахама или Ронове…
Ронове. При мысли о нём Стефании хотелось плакать. Но слёз не было и глаза жгло. Оставалось терпеть.
Она, услышав о привале, с облегчением упала в траву – усталость стала ей постоянным спутником.
В молчании перекусили. Кусок не лез Стефании в горло, но она знала, что должна есть, чтобы совсем не ослабнуть, и без писка сделала над собой усилие, прожевав то, что передал ей в таком же молчании Рене.
Абрахам навёл пару лёгких отводящих глаза заклинаний. Для церковников, отыщи они их наверняка, не хватит, но если те пройдут мимо – а на это Абрахам и надеялся, то они не увидят их. На большее у него, тоже измученного и истерзанного, но отважно хоронящего даже следы усталости в себе, сил не хватило.
И, хотя у Стефании глаза слипались от усталости, она вызвалась дежурить на всякий случай и осталась сидеть у костра. Абрахам не спорил, он мельком глянул на неё и спросил:
-Хоть этого ты провалить не догадаешься?
-Я подежурю, — Стефания проглотила холодный комок в горле, она знала, что Абрахам никогда не был образцом тактичности, и знала также то, что заслужила всё и даже большее, и не пререкалась.