Абрахам не приблизился к ней, он оставался стоять над нею, возвышался и оставался суров. Он походил на каменное изваяние античного бога – таких очень любили помещать в учебники начинающих церковников, показывая зарождение истинной веры. При этом античные боги всегда были показаны порочными и лживыми, суровыми и кровавыми… обычно церковники-наставники любили подчёркивать это:

-А наш бог милостив и добродетелен! Счастье – служить ему.

            Тогда Стефания даже не понимала, как можно преклоняться перед суровостью карающего античного божества, а теперь понимала. Страх гнул её к земле. В глазах Абрахама она прочла презрение и разочарование: она вернулась одна.

Рене же был человечнее и не таил этого. Вечный офицер, ныне навсегда уже опальный, присел перед Стефанией, быстро оглядел её:

-Ты не ранена?

            Стефания затрясла головой. Нет, физически она не ранена, только устала и ощутила теперь внезапную жажду, сцепившую горло неприятным жжением. Но физическая рана – это ещё не всё. Это всего лишь тело, а тело страдает, живёт, ломается, исцеляется и, в конце концов, истлевает, поддавшись смерти и гниению. А что делать с душой? С той рваной раной внутри, которую не перекрыть ничем? С чувством вины, с ощущением несмываемого позора, с этой невидимой грязью предательства?

            Но Рене больше волновало физическое состояние — душу он признавал только свою. Абрахам, не снисходя до неё, спросил: