Но что безысходность чужая, когда давит шею собственная тоска и осознание низости? Допущенной низости!
Так ли её воспитывали? Так ли готовили к великой войне с магией? Войне, которой…
Которой не было? которой не стало для высших чинов обеих сторон?
Если бы Стефания осталась лежать на земле, то ещё задолго до того, как её бы нашли, она бы спятила. Но она, повинуясь вязкому и неукротимому инстинкту, сумела зачем-то подняться, и пошла. И пусть путь не был ей понятен или даже осознаваем, разум мог хвататься за иллюзию деятельности и оправдывать ещё, хоть оправдание было слабым, поступок и саму жизнь Стефании.
И горе угнетало её так сильно, что она совсем пропустила движение за своей спиной. Абсолютное равнодушие отупило осторожность, и Стефания поздно спохватилась, дёрнулась, обернулась назад…
В рассветной хмари вырисовывалась повозка. Лошадь из числа самых простых, значительно слабее церковных, и телега, совсем добротная, прикрытая какой-то грубой тканью.
Возница натянул поводья, останавливая лошадь как раз возле Стефании, и ловко спрыгнул на землю, приблизился к замершей, равнодушной и готовой ко всему прокажённой церковнице.
-Ты чего тут? – грубо спросил он.
Стефания оглядела его, вспомнила с трудом, где совсем недавно видела этот взгляд, этот профиль и, облизнув пересохшие губы, спросила очень тихо:
