— Прости, моя милая… Прости…

Впервые слезы Клинтона катились с такой скоростью. Но ему было плевать. Даже если бы весь мир собрался посмотреть на его слезы, он бы рыдал — это его боль, потеря, скорбь.

Что ему теперь делать? Как, черт возьми, ему жить? Эти вопросы были уместны, но Клинтон думал только об Ариэль. Вспоминал ее милые ямочки на щеках и шелковистые темные волосы. Он вспоминал те ощущения, когда целовал ее. Когда она смеялась, смотря ему в глаза с такой любовью, что сердцебиение учащалось. Как милая Ариэль краснела, когда он говорил ей разные непристойности. Когда они просто шли за руку, гуляли по саду…

Клинтон сидел на песке около часа, удивляясь, как он еще не умер. Ему хотелось верить, что это его милая Ариэль помогает ему. Но в это слабо верилось, ведь он так ее подвел…

— Я не хотел этого, милая. Если бы я знал… Я бы убил себя! Ты не должна была умирать… Не должна, — снова взревел Клинтон.

Это были часы его слабости. Он был таким слабым, как бедный котенок. И он признавал это, потому что потерял часть себя. Нет, он потерял центр себя — свое сердце. Он не мог — да и не хотел — быть сильным, потому что потерял смысл жизни. Клинтон из последних сил держался, чтобы не стрельнуть себе в висок ружьем, которое лежало прямо у ног.

Но что-то перевернулось в его голове, и он взял это ружье. Там наверняка есть патроны, подумал Клинтон. Его безумная мысль быть с Ариэль была такой реальной, что он прислонил дуло ружья к виску, сильно зажмурившись. Он улыбнулся — пусть его смерть будет с улыбкой на лице, ведь он увидит ее… И будет с ней. Ведь даже смерть не может их разлучить…