Площадь посыпали золотистым песком, разравнивали, снова посыпали. Мыли водою и мыльным раствором мостовую, подрезали кусты и траву, подбеливали стены и крыши, покрывали окна и ставни лаком…
Запахи белил, краски и всяческих растворов, мыла, чистящих – все это могло свести с ума всякого, кто редко сталкивается с таким обилием движения. А Эда сталкивалась редко, правда, ее специально учили, чтобы сохранить рассудок в непривычной обстановке, но все же – от шума ей захотелось спрятаться. Да только куда спрячешься, если снуют люди здесь и там? Искать в водовороте тел и рук в одиночку – занятие бессмысленное. Эда для вида побродила по Главной Площади, и хотела уже направить свой ход именно к Пепельным рядам, но на глаза ей попалась вдруг лавка. Что-то в ней было такого, что позвало Эду, обычно равнодушную ко всему нарядному и имеющую в запасе своего гардероба из красивого лишь серый плащ с жемчужной вышивкой, внутрь.
Внутри царил полумрак, приятный глазу после утреннего солнца над открытой Площадью. Тотчас, едва она вошла, к ней подлетела тонкая, очень худая женщина с туго собранным на голове пучком темных волос, от которого, казалось, ее длинная шея должна была сломаться. На плечах женщины лежала тонкая фиолетовая шаль, которая почти полностью окутывала ее узкую и худую фигуру.
-Что желает госпожа? — она сразу взяла профессиональный тон, в котором прослеживался едва-едва слышимый акцент, который означает только одно – над произношением долго работали, но язык, приученные с малых лет к более грубому произношению, никак не может мягкости звуков.
