— Здравствуй, ты кто?
— Я палка для поддержки руки художника, даже Левитан мной пользовался.
— Ух, ты, а я думала, что ты жезл или посох, или буздыхан.
— Я Муштабель и прошу меня не путать с глупыми регалиями, видишь, у меня даже на конце шарик из пробкового дерева, это чтобы я им мог разбить вазу с Плутархом.
— А зачем ты её хочешь разбить?
— Чтобы скрыть время его кончины, – Муштабель приподнялся в воздухе, чтобы очертить свою идею фикс.
— Не надо, прошу тебя, ты испортишь экспонат, и меня некому будет вернуть к моим сестричкам.
— А кто они? – Муштабель хитро подвернул свой набалдашник, с интересом разглядывая собеседницу.
— Дочери Зевса и Мнемозины.
— А ты кто?
— Эпифита – десятая из муз, но меня изгнали из Пиерии.
Муштабель всмотрелся в Эпифиту: на барном стуле позировала молодая женщина с одухотворенным, полным глубокой мысли лицом.
— А что ты умеешь делать, Эпифита?
Та поправила на голове заколку в виде позолоченного рододендрона:
— Меня воспевают в поэзии в обмен на великую славу восхваляющим меня!
Муштабель завис в воздухе, а Эпифита продолжила:
— Я формирую на себе среду обитания слов-сорняков, членистоногих паразитов, жаб-фразеологизмов, блуждающих орхидей. Плотно переплетаю массу причудливого вокабуляра, напрягая воображение ретроградов.
Муштабель тёр свой набалдашник, пытаясь ухватиться за любую выгоду от рассказа собеседницы.
Эпифита обняла футляр с пергаментом, на который она наносила все открытия свободолюбивых художников.
— Где же ты живешь после изгнания? – Муштабель выразил пробковое сострадание.
— Я продолжила своё существование высоко на дереве с сухими ветвями. Я развиваю длинные воздушные корни, после чего дерево засыхает и его спиливают на дрова.
«А из дров делают меня», – подумал Муштабель и предложил:
— Я буду твоей указкой, Эпифита. Как только ты захочешь записать очередную вольность, я буду направлять тебя. И чем больше у нас будет рукописей, тем ярче будет гореть костёр. Я буду дирижёром, а ты моим ассистентом, ну… хорошо – ты дирижер, а я первая скрипка.
— У меня одно условие.
— Любое, Эпифита.
— Желаю, чтобы иногда ты восхищался не только мною, но и моими стихами, которые я пишу с чувством ухода в самоволку.
— Всё для тебя, муза моя, Эпифита!
После ремонта, организаторы выставки решили экспозицию не менять. Оставили даже вазу, над которой в закрытые для посетителей часы восторженно выплясывал Муштабель. Грозясь всех поколотить, из его пробкового набалдашника вылетали слова, доселе неведомые, причудливые. Думаю, классик оценил бы… Эпифита же, обидевшись на Плутарха за неупоминание её в завещании, а также на традиции, которые торчали как палка в пятом колесе, мешая всеобщему прогрессу, переключилась на телегу без колёс, на которой с ветерком, однако, прокатиться не удалось, так как всё время приходилось вызывать эвакуатор Deus ex machĭna.
Кто кого погоняет на поворотах, оставляя за собой клубы сизого дыма? Вереск связал дерево и повалил его наземь; вросшие в почву сухие корни Эпифиты не давали покоя художнику. Вместо воды под палящим солнцем у того под рукой оказался футляр с никчёмным пергаментом. Он звал на помощь Эпифиту, но тут же получал по голове палкой, отчего становился еще яростнее, еще распущеннее и изобретательнее, а слова-новобранцы сыпались из его рта горячим песком, наполняя хохочущее сито. Дорога к океану проходила через пустыню, поэтому сито он захватил с собой.
