-Гилот…- Эда робко поднялась со своего места. Теперь он не был для нее наставником, скорее учителем, наставником, может быть даже отцом. Ей хотелось пожалеть этого человека, столько сделавшего для нее.

-Вот что, мои дознаватели, — Гилот не услышал или не захотел услышать своей воспитанницы. – Его Величество сказал, что если еще один прокол, еще один столь серьезный прокол, и он набирает новых дознавателей. 

-А он знает…все? – осторожно спросил Паэн, оглядываясь на дернувшего его за рукав Фалько, — да что? Я просто спрашиваю.

-Не все. Про Веховую Воду и про то, что это один из наших он не знает, — спокойно ответил Гилот. Мрачность его не покинула, но он овладел собой. – До приезда герцога дело должно быть раскрыто. Вы это понимаете? В присутствии герцога никто не заговаривает об этом.

-В его отсутствие тоже, — ввернул Мэтт.

            Гилот обрушился на него:

-Тебе все весело, Мэтт? Ты думаешь, что от твоих шуток что-то станет легче или понятнее? Полагаешь себя комедиантом? Сообщаю тебе тогда на редкость печальную новость: комедианты живут наверху. Здесь, в подземельях не шутят, и не приветствуют шутов, клоунаду и маскарад. Здесь мы охраняем порядок и закон, проводим следствие, чтобы найти преступников и освободить невинных. Если тебя не устраивает наш порядок – вон отсюда.

            И в этом обрушении…о, лучше бы Гилот закричал, завопил, но нет! нет! этот человек никогда не повышал голоса и от этого речи его были еще более жуткими, чем самый громкий выговор. Потому что выговор в крике – это вспышка, короткая, болезненная, но понятная. К крику привыкаешь.