Народ – наивный и буйный, был большим ребенком под управлением нескольких фигур, сосредоточенных в разных точках города.
Ронан был на вершине блаженства. Народ внимал ему, его словам, жадно ловил каждый его жест. Ронан воплощал все красноречие мира и сам заражался им. Смерть была ему не страшна, он верил в то, что каждая из этих речей делает его навеки бессмертным.
А он говорил и говорил, вдавливая слова в буйство народа и ликовал. Странный восторг разливался по его телу, ни см чем несравнимое блаженство и ему хотелось, чтобы это чувство не отступало никогда.
-Мы, — вещал он, — должны сами определять свои обязанности, кары и законы. Только мы имеем право на это и ни одна кровь, фамилия, род или происхождение не имеет права возвышаться над другими. Мы сами знаем как нами править. Мы сами знаем, чего хотим. И мы должны отвоевать это право у тех, кто забрал его у нас, у тех, кто заставил нас поверить в то, что мы должны склоняться перед чьей-то кровью или чьим-то домом…
Толпа взревела, поддерживая особенно последнюю фразу Ронана. Воодушевившись, он продолжил:
-Они решили, что они лучше нас, но сами забыли понятия чести и достоинства, погрязли в грехах и пороках. Их музыканты заглушают плач наших детей. Их смех заглушает плач вдов, что не дождутся своих мужей с очередной, развязанной забавы и наживы ради войны! Их дома имеют слишком толстые стены, чтобы услышать те проклятия, что должны пасть на их головы!
