Гилот поглядел ему в спину, затем решил, что если у Эды болела голова на самом деле, то она, вернее всего, после герцога пойдет к себе в покои. Там он ее и подождет.
На всякий случай у дверей ее комнат, Гилот постоял немного, прислушиваясь – нет ли движения. Движение, в самом деле, было: какое-то тихое и очень лихорадочное одновременно, как будто бы кто-то что-то очень быстро делал, но пытался не производить лишнего шума.
Гилот постучал. Движение испуганно смолкло. Гилот постучал опять. Тишина.
-Эда? – крикнул дознаватель. – Эда, открой, пожалуйста.
Тишина.
Гилот чертыхнулся, и толкнул дверь, не дождавшись ответа. Он вступил в комнату, прикрыл за собою дверь и увидел стоящего у стола Эды Мэтта.
Мэтт был бледен. Глянув на стол и на пол, Гилот понял почему.
На полу и на столе лежали разорванные в мелкие клочки бумаги. Мэтт сам стоял с очередными листами, когда Гилот появился в комнате и, судя по его лицу, видеть своего начальника, он не хотел.
-Какого черта ты тут делаешь? – холодный тон, полный яростного презрения должен был сбить с ног.
-Встречный вопрос к вам, — Мэтт слегка отступил на шаг, прикрываясь листами.
-Это комната Эды. Где она? Что ты делаешь? Зачем ты уничтожаешь ее документы? – Гилот наступал на своего дознавателя.
Если бы у него не появилось сердца! Ах, если бы он только не позволил себе однажды дружбы, если бы он закостенел после того предательства, которое оставило на его руках ребенка и не взял бы Эду на воспитание, то ничего, решительно ничего не вышло бы из этого заговора! Гилот размяк. Гилот ослеп. Гилот остался предан закону, но не мог более принимать во внимание абсолютно все. Ему пришлось доверять и полагаться на других, что и привело его в эту комнату в этот час, навстречу судьбе в лице Мэтта…
