Эда мучилась долго. Она вставала и ходила по комнате, садилась, бралась за перо и снова вставала, когда перо не хотело лежать в ее пальцах. Она ходила взад-вперед, почему-то  отчетливо вспоминая, как Гилот учил выводить ее буквы.

             У него всегда был аккуратный и строгий почерк. Буквы, что он выводил, легко читались и имели строго одинаковую толщину, наклон и высоту.

            А строчки Эды скакали по листу. Буквы, похожие на раздавленных червей, вились криво, закруглялись или, напротив, размазывались…

            Желудок сжало ледяной рукой горечи. Эда почувствовала, как находят на нее слезы самой настоящей утраты и сжала себе горло непослушными одеревеневшими пальцами, глуша подступающее рыдание.

            И в эту минуту ее мучения были отсрочены. Отворилась дверь, появилась Акен, возвестившая, что ее ждут на завтраке у Альбера.

-Опять? – Эда даже испугалась. А потом устыдилась. Она вспомнила отчетливо и ясно, что поступила не очень хорошо вчера, на ужине…это было же вчера? Луал! Как сложно было ей следить за временем.

            Акен только удивленно воззрилась на нее и посторонилась в дверях, предлагая ей выйти из комнаты.

            Пройти с Акен длинными коридорами с Эдой не дал Ронан, тоже направлявшийся, без сомнений, на завтрак. Он был чуть потрепан, видно, что только встал (Эда про себя усмехнулась: хорош идеолог мятежников! Спит до светла). Ронан отчаянно зевал, но Эде даже улыбнулся и тепло приветствовал ее: