Она  сама, Вера  попросила  его  об  этом. Она  не хотела  особо  выделяться  от  всех  живущих  в  этой  лесной  нагорной  в  верховьях  Маны  деревне. Это  позволило  бы  машине  слиться  удачно  и  зрительно  с  селянами  староверами.

— Я  хотела  бы  снять  с  себя  вот  это — сказала  Вера  Дмитрию, показывая  на свое  совсем  не  деревенское  одеяние. На  кожаную  черную  блестящую  куртку  ботинки  и  синие  джинсы.

— Вот, примерь  пока, женский  старенький летний  сарафан  и  фартук   и  платки. Много  платков. От  вязанных  пуховых  шалей   до  красивых  больших  платков. И  кофточки. Разные, и  тоже  вязаные  из  бараньей  шерсти. Это  на случай  прохладной  погоды. На  вечера – говорил  Дмитрий  Вере – Это  все  от  жены  моей  осталось  Антонины. Другой  женской  одежды  у  меня  нет. Там  еще  ее  кружевные  комбинашки  и  ночнушки. Ну, думаю, ты  сама  как  женщина, Вера, разберешься  во  всем  этом.

— А, Антонина  где  ваша, дядя  Дима? – спросила  Вера.

— Умерла  Антонина – произнес, потупив  взор  Дмитрий – Еще  в  Апреле  умерла. Ночью. Схоронил  я  ее  на  местном  нашем  кладбище.

   Вера, сняв  с  себя  кожаную  куртку, и  бросив  на  стоящую  в  левом  углу  дома  широкую  семейную  постель  Егорова  Дмитрия, вдруг  встрепенулась. И, обернувшись, посмотрела  грустными, почти  черными  карими  глазами  на  Дмитрия.

  Она  стояла  в  черной  длинной  футболке, которую  раньше  и  не видно  было  под  той  курткой. Под  футболкой  не  было  лифчика. И  это  было  заметно  по  торчащим  из-под  футболки  соскам  на  полненькой  девичьей  груди. Дмитрий  это  заметил, но  не  показал  вида.