— Но, мама – произнес, снова Алексей – Я не видел тебя так долго и плохо помню твое лицо.
— Это не так важно сейчас, мальчик мой — произнесла на вид еще молодая и очень красивая черноволосая женщина. С черными, как сама ночь сверкающими гипнотическим красноватым огнем глазами, из-под изогнутых тонких вздернутых вверх бровей и милым женским лицом. С вьющимися как змеи по ее узкой женской спине, плечам черными такими же распущенными волосами. И совершенно нагая. Обвешанная ими вокруг себя. И, почти до пола. Теми невероятной длины извивающимися локонами как живыми змеями живыми волосами. И, почти, укрытая ими целиком. Лишь раскачивая из-под тех волос трепетной с торчащими черными сосками пышной женской грудью. И сверкающая круглым пупком нагого живота и волосатым лобком. Она, раскачивая вправо и влево широкими бедрами. Как живая настоящая женщина. Шла к нему голыми красивыми женскими ногами, совершенно босая. Неслышно ступая маленькими ступнями, словно плыла по воздуху.
И подойдя, положила ему свою тонкую и изящную голую до плеча женскую руку. На его обгоревшую до робота бронированного колтаном эндоскелета грудь. И он ощутил ее. Первый раз. Ощутил ее прикосновение. Прикосновение женской материнской руки. И он соприкоснулся с ней. И все его тело, само, словно потянулось за той рукой. Оно ощутило потоки биотоков внутри себя и живительной дающей жизнь энергии. И одновременно как будто, что-то уходило из него туда через ту ее руку, прямо к ней в ее женское, то нагое полностью безупречной красоты со смуглым кофейным оттенком тело. Тело черноволосой брюнетки смуглянки. Словно, шел какой-то живой обмен информацией между ними. В какие-нибудь микросекунды все менялось и переформировывалось внутри его теперь искусственного и покалеченного до неузнаваемости организма. Его робота машины и одновременно человека. Человека помещенного в эндоскелет машины.