Народ рукоплескал же Робеспьеру. Народ тянулся к Сен-Жюсту. Народ гораздо тише реагировал на Кутона.
Но он нашел в себе силы не замечать и этого. Имя Робеспьера, как Жорж ясно видел, впечатывалось в историю на долгие века, имя Сен-Жюста легко отыскалось бы где-нибудь там же, а свое имя Кутон не видел пылающим так же ярко.
И не жалел этого. У него не было времени – дела гнали его вперед, от размышлений.
Они не всегда были откровенны друг с другом. Но всегда имели для этого причину. Кутон не воплощал всякий декрет, на ходу, порою, меняя бумаги, Сен-Жюст не всегда был точен в цифрах о жертвах и врагах, а Робеспьер не всегда раскрывал свои планы.
И это было нормально. Им пришлось верить друг другу. Они научились этому.
***
В последний год Кутон стал предчувствовать конец. Что-то было не так, что-то уже образовалось в воздухе напряженное, что-то очень тяжелое сходилось над головою и гнуло к земле. И вроде бы были такие же заседания, и те же встречи и даже бумаги имели одно и то же значения, но что-то изменилось навсегда.
И зарождалось новое, где ни ему, ни Робеспьеру, ни Сен-Жюсту не было уже места.
Кутон все также разыгрывал свою карту:
-Я считаю, — говорил он после сорвавшегося покушения какой-то безумной девицы на Робеспьера, — что гражданина Робеспьера следует охранять, как гражданина Сен-Жюста. Я считаю, что их жизни, отданные в служение Республике, имеют большую ценность и именно защита этих жизней…