Так и сейчас. Наступает та самая минута зловещей тишины. Сен-Жюст распрямляется, Бийо пытается сесть, но в итоге остается стоять. Колло ломает пальцы, глядя перед собой.

-Эбер и Дантон могут стать из врагов союзниками, если Комитет нападет на них обоих. И тогда мы потеряем большую часть влияния.

            Как просты слова. Но почему они имеют такое странное влияние?

-Значит, надо поддержать…одного? – Бийо произносит это неуверенно и оглядывается на остальных, ожидая реакцию, мол, угадал?

-Кого? – хрипло спрашивает Колло и заставляет себя взглянуть на Робеспьера.

-Дантон не желает кровопролития. Ему еще нужно время, чтобы осмотреться. Он только вернулся. Эбер в Париже неотлучно. Он готов и к восстанию, и к любому безумству. Договориться с ним не кажется возможным.

            Каждое слово Робеспьера сейчас звучит очень ясно. Нет больше ничего: ни шума на улице, ни вздоха, ни случайного хруста в костях или мебели, и даже свечи словно бы умерили свой треск, чтобы не пропустить ничего.

-Верно! – Луи Сен-Жюст не выдерживает. Его натура жаждет деятельности, и он срывается в нее раз за разом. – Верно! Его речи кощунственны! Он презирает все, во что мы верим. Он отрицает всякую святыню и саму свободу!

-А что с Дантоном? – тихо спрашивает Колло. – Его…куда?

            Колло не хочется говорить, и он надеялся, что его вопрос кто-нибудь задаст, но нет…тишина. Вернее, тишины и нет, но именно насчет этого пункта – молчание.