Он редко видел свою семью. Когда возвращался – был уже устал и сломлен, стремился остаться в одиночестве, и ему казалось, что на его руках проступают пятна крови…

            И больше всего Фукье боялся оставить эти пятна крови на своих детях.

            Кажется, тогда он и начал пить.

***

            Да, к выпивке он был неравнодушен! Она не помогала ему отвлечься насовсем, но он мог забыться тревожным сном, мог хотя бы есть без спазмов и уколов, мог улыбаться и мог ходить.

            Просыпаясь утром, он жалел, что не умер во сне.

            Возвращаясь ночью, он жалел, что никто не убил его днём.

            Оставить службу – лишить семью без средств к существованию. Он замыкался в себе все больше и все чаще прикладывался к бутылкам, экспериментируя с крепостью напитков. Его нелюдимость создала повод для тысячи и одной шутки, поползли слухи.

            Еще бы…обвинитель!

            Говорили, что он неверен. Хотя оснований к этому не было: весь заработок (а Фукье жил лишь на него, избегая взяток!), он нес в семью. Да и не было у него времени бродить по любовницам, отбиваться от приключений. Но слухи множились. Его называли развратником, писали, что тратит он состояние свободы на продажную любовь.

            Сначала Фукье злился. Потом стал смеяться. Ему было смешно, что его, постаревшего за последний год куда сильнее, чем за последние пять лет считают сторонником разврата. Ему было смешно и он научился отвечать: