Франсуа молчит. Петион, не удержавшись, бросает на него пару встревоженных взглядов. Краем сознания Бюзо замечает их, досадует: он что, думает, что Франсуа сейчас выхватит пистолет и картинно застрелится?

            Но это где-то на краю сознания. Пистолет оттягивает карман и почему-то Франсуа замечает и тяжесть.

-А иногда мне кажется, — Шарль вдруг веселеет и румянец ложится на его щеки, — что мне стоило встать и убить сначала его, потом Робеспьера, потом Сен-Жюста…и все было бы проще.

-И Эбера, — подсказывает вдруг Франсуа. – И Шоммета с Эро.

-И Каррье! – это имя Петион почти выкрикнул. – И д`Эрбуа! И не забыть Шабо!

-И Базир…- глаза Бюзо полыхнули нехорошим лихорадочным блеском. – А помните, что писал про нас Демулен? Надо и…

-Увлеклись, — Барбару неожиданно остановил поток имен. Все трое смутились. Счеты партийные перешли в личные. Или это личные перешли в партийные? В любом случае, все трое почувствовали себя нехорошо, обнажив даже этот малый список имен, но ощущая, что реально им пришлось убить бы большее количество людей.

            И что было бы дальше? Они бы раскололись. Также бы раскололись! 

            Потому что – люди. И даже дружба не спасла бы.

***

            Тянется болезненность. За окнами убежища слышен народ. Народ поет. Народ ругает. Ругает всех. И Франсуа заводит очередное:

-Как думаете, что нужно народу?

            Это уже опасный вопрос. Демулен обвинял их партию в отдалении от народа, что они не ведают тех, за кого пытаются сражаться. Впрочем, Марат обвинял Робеспьера в том, что тот тоже не знает народа, заключен в буквах и формулировках, а народ это нечто другое…