Мэйсон шел по узкой кладбещенской тропке к тому месту на кладбище, где не все места еще раскупили. Там была могилка его мамы. Маленький, рыхлый бугорок был совсем не похож на прежнюю Оливию Ричардсон. Какое же у нее было красивое имя! Он сел на грязную землю, втянул носом воздух и начал свою искреннюю исповедь.
Он приходил сюда каждую среду, рано утром, чтобы никто не видел. Он любил сидеть здесь, рядом с этим рыхлым бугорком, и рассказывать ей обо всем: о том, как поживает Гарольд, какая вкусная курица была на ужин, сколько муравьев он успел насчитать по дороге и про Беатрис, о ней он говорил часто и по долгу. Вот и сейчас его сердце требовало свободы, он хотел ей сказать каждое слово, о котором думает. Он говорил обычно громко, чтобы она, мама, там, в глубине, могла его услышать.
— Мама, привет! Я увидел только семь муравьев сегодня, последний, как мое прошлое воскресенье был тухлый и еле плелся. Еще – он решил перейти к самому главному, тому, что тревожило его бедное, маленькое, доброе сердечко – я видел Беатрис, во сне, она была там обычной, не такой, как когда я увидел ее впервые после… разлуки. Она была совсем маленькой, нежной и все время звала меня. Но потом сон прервался. Мам, я никогда не думал – тут комок подступил к его горлу – не думал, что будет мне так тяжело. Она там, моя Беатрис, а видеть «новую ее» я просто не в силах. Она была для меня, была особенной, моей, только моей. А теперь вот я не знаю, сколько еще мне осталось вот так тосковать. Мне противно просыпаться по утрам, зная, что она не дышит этим воздухом, что ее нежные ресницы не чувствуют солнца, что она не живет… моя Беатрис. Я знаю, мам, все должно быть забыто, все плохое. Но, может, не в этот раз? Может, наоборот, это хорошее, а я веду себя как ребенок, обливаюсь слезами, может и мне…
Он не успел закончить, впереди шел Дэвид. Мэйсон успел скрыться до того, как яркие глаза его братца разлечили его в белом воздухе утра. Он спрятался за серую стену, встроенную, чтобы отделить загробный мир от «живого». Дэвид был не похож на себя: он сел на мягкую траву и упал лицом в влажную землю, сделав ее еще более влажной своими слезами. Дэвид, черствый как камень до того, сейчас казался Мэйсону человеком, человеком с душой. Но он не хотел мешать ему, он улыбнулся и ушёл.
