Марии Дмитриевне Пушкин давно стоял костью поперёк горла! Она не могла простить Поэту давней эпиграммы на её отца — Д. И. Гурьева, известного взяточника и казнокрада. К личным обидам примешивался антагонизм идеологический. Графиня была ярой последовательницей постулатов «Священного союза». Поэта она считала опасным вольнодумцем, водившим дружбу с государственными преступниками — декабристами.

  Пушкин платил графине горячей взаимностью. По словам П. А. Вяземского: «Ненависть Пушкина к этой последней представительнице космополитного олигархического ареопага едва ли не превышала ненависть его к Булгарину. Он не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски».

  А прошедший 1835 г. ознаменовался ещё и тем, что Пушкин своим пером уколол сразу 2-х завсегдатаев салона графини Нессельроде. Так в «Московском Наблюдателе» было напечатано стихотворение «На выздоровление Лукулла». В образе Наследника читатели мигом узнавали министра народного просвещения, главу цензурного ведомства, президента Академии Наук, графа С. С. Уварова. А по Петербургу изустно пошла гулять эпиграмма на уваровского «интимного друга», вице-президента Академии, князя Дондукова-Корсакова. На каждом углу слышалось:

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж*** есть.

  А теперь самое время вернуться к забытому Александру Минкину. Точнее, к тому «предсказанию», какое он нашёл у Стерна. Минкин обращает внимание на то место, где речь идёт о 2-х зачинщиках заговора. Александр Викторович высказывает предположение, прямо-таки граничащее с уверенностью.