Между тем, в своих «Воспоминаниях» Анастасия Ивановна, словно предвосхищая коммент Минкина, пишет:

  «Меня хотят уверить, что Марина ушла – и оставила сына! – оттого что не вынесла тяжестей жизни.
Но от нищеты Цветаевы не погибают.
Да, ее любовь к сыну была так велика, что если б ее заковали в цепи, а он бы ей говорил: «Ты мне нужна», — она бы и веса цепей не ощутила.
Марина ушла, чтобы не ушел Мур.
Сомневаться в этом могут лишь люди совершенно иного уровня, неспособные понять натуры Марины, ее неистовость, ее абсолютизм, – своей меркой мерящие!»

  У Марининой родной сестры имелись веские основания так утверждать. Их семьи прошли горнило всех русских революций и Гражданской войны, выдержали мытарства на чужбине: скитания, безденежье, житьё по съёмным углам. Жизнь в эмиграции — не сахар…

Стал нашим хлебом цианистый калий,
Нашей водой — сулема.
Что ж — притерпелись, попривыкали,
Не посходили с ума.

  Скажет за всех русских эмигрантов первой волны поэт Георгий Иванов. К нищенскому существованию: голоду-холоду, бесприютности, унижениям — они тогда уже давным-давно приспособились.

  Поэт Константин Бальмонт напишет потом воспоминания о жизни в Чехии. О том, как Марина Ивановна, раздобыв где-то шесть картофелин, отдала ему три. О том, как она умудрилась найти несколько щепоток настоящего чая, чтоб заварить ему, заболевшему… Такой человек от бытовой неустроенности в петлю не полезет!