Прочёл он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Stael, Биша, Тиссо,
Прочёл скептического Беля,
Прочёл творенья Фонтенеля…

Потом просто констатирует: «В других местах названы Гомер, Феокрит, Адам Смит, Княжнин, Шаховской, Корнель, Байрон, Петрарка, Ричардсон, Стерн, Крюднер, Шатобриан, Лафонтен, Нодье и бог знает кто ещё.»

  Но книги Онегину надоели ещё быстрее, чем женщины. С собой в деревню он взял лишь томик Байрона и 2-3 романа, «в которых отразился век, и современный человек изображён довольно верно». Авторов этих произведений Пушкин не называет. Оно и понятно! Отражением века и вынесением приговора ему занимались все русские классики. Предыдущий 18 век — чудище, которое «обло, огромно, озорно, стозёвно» и т. д. Про свой 19-тый Пушкин писал «жестокий век». Далее последует «век-волкодав». Наш 21-вый один поэт уже охарактеризовал как «тревожный». Поэтому Пушкин не называл авторов просто из-за соблюдения элементарных правил конспирации.

  А если немножко пофантазировать, то в воображении нарисуется и такая картинка. Раскрывает Танечка очередной том и натыкается меж страниц на листочек, сложенный вчетверо. Разворачивает, повинуясь любопытству, и его. Там — строчки рукописные:

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.

  Признаем, такая находка вполне возможна. Онегин ведь был «добрым приятелем» автору этих строк. Короче, прочтёт Таня и про «бичи», и про «железы». И про «барство дикое с насильственной лозой» попадётся листочек. И про «те острова, где растёт трын-трава», хоть это уже другой автор…