В том, что она научилась «властвовать собой», Онегин убедился и сам. Уж как он тыкался в неё своим лорнетом — буквально, чуть ли не в нос совал! Не знаю, как эта сцена выглядит в постановке Римаса Туминаса, — Минкин об этом не рассказывает. Но лично я бы дала в руки актёру морской офицерский бинокль и заставила бы им елозить по телу партнёрши впритык. И эта мощнейшая психическая атака была выдержана с честью!

Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась
Иль стала вдруг бледна, красна…
У ней и бровь не шевельнулась;
Не сжала даже губ она.
Хоть он глядел нельзя прилежней…

  Нет, горячо любимого человека так не встречают. Либо Таня в обучении властвованию собой зашла слишком далеко, превратившись в бездушный манекен, либо её сердце занял кто-то другой… На бездушный манекен она не похожа: манекены не сердятся и не плачут. Значит, в сердце — другой. Но вот кто? Ещё предстоит разобраться.

Я лучше, кажется, была…

  Татьяна сама чувствует, что во многом изменилась, во многом стала совсем другой. Она говорит:

Онегин, я была моложе —
Я лучше, кажется, была…

  Минкин тут же язвительно спрашивает: «А чем лучше-то? Кожей-рожей? Ужели так поблекла за три года? Ответа не знаем; единственное, что приходит в голову: ей тогда не приходилось спать с нелюбимым человеком, то есть лицемерить.»

  Ох, как не хочется нам разочаровываться в авторе романа о поэме!.. Но, если человек в молодой девушке или женщине ничего, кроме «кожи-рожи», не видит, то в его голову ничего, кроме постельных сцен, и не придёт. Хорошо, что хоть чистосердечно смиренно признался в своём незнании. Мы же, не претендуя на звание истины в последней инициации, готовы поделиться с Минкин-Саном кое-какими соображениями на этот счёт.