Толпы зрителей потекли в зал сквозь разом открывшиеся двери.

  В общей суматохе Лео, протирая заслезившиеся глаза, еле успел добраться до своего места и по-хозяйски устроился в нём, успев сунуть именную табличку кстати оказавшемуся рядом капельдинеру.

  Спектакль должен был вот-вот начаться.

  Чёрный с серебряными звёздами занавес чуть заметно дрогнул – и медленно поплыл вверх.

  И в этот момент кто-то с заднего ряда, за спиной Лео, наклонился вперёд и произнёс тихо, от отчётливо:

  — Это я, Лео. Я сзади… Это Себастиан, малыш. Приглашаю тебя на ужин после спектакля. Да, в наш кабинет. Наш общий кабинет… Я провожу, не потеряй меня на выходе. Может, и Леонора заглянет на огонёк. Вспомним былое, я потом…

  Свет в зале погас и осветилась сцена.

  Весь спектакль Лео просидел как в тумане.

  Собственно, даже с ясным рассудком понять творившееся на сцене действие было очень сложно.

  Если вообще возможно.

  Карлики и карлицы, уроды и уродцы, одноногие и однорукие, кривоглазые и безглазые вовсе, косноязычные и мычащие немые – все они сновали по сцене, прыгали. Ползали, кувыркались, шипели, плевались )иногда прямо в зал), вопили и мутузили друг друга.

  Похоже, весь затянувшийся пролог только из этой безумной суеты и состоял.

  Бессвязные фразы и калейдоскоп обнажённых изуродованных тел на сцене минут через десять довели Лео до транса.

  Зрителям, впрочем, всё происходящее нравилось и даже периодически приводило в восторг, отчего зал неоднократно вознаграждал старания артистов аплодисментами.