Шкаф обратился в вертикально вздыбленную гигантскую раковину моллюска, чьи дверцы-створки то маняще приоткрывались, то важно и медленно захлопывались, будто шкаф и впрямь был живым донным обитателем, пропускавшим сквозь внутренности незримые потоки воды.

  Балдахин превратился в подвешенную в воздухе и вращающуюся по часовой стрелке летающую тарелку, брюхо которой переливалось пурпурными огнями.

  Застеленная воздушно-кремовым покрывалом, кровать так же приняла теперь тарелкоподобную форму, но, по счастью, висела не под потолком, а где-то в метре от пола, покоясь на столбе мерцающего розового света.

  «Смело» подумал Лео, стягивая надоевший латекс. «И затейливо… для начала семидесятых. Или тогда мода такая была? Вроде, пришельцами увлекались… Но как, чёрт их побери, они заставили кровать левитировать? Не на магнитах же! Но… откуда мне знать, что у них там в пол встроено или в стены?»

  Лео в наряде Адама обошёл номер, тщательно всё осматривая, раскрыл створки моллюска (которые, будучи после осмотра предоставленными сами себе, с прежней медлительной важностью закрылись), выбрался на балкон и немного походил по нему, шлёпая по плитками голыми стопами в полной уверенности, что нагота его никого из случайных зрителей не смутит, убедился в том, что шезлонг, сигарный столик и курительные принадлежности никем и ничем не тронуты, быстро продрог на холодном ночном ветру и вбежал в номер, где снова всё проинспектировал и пришёл к выводу, что изменения в обстановке не коснулись и реквизита.