Нивель замешкался на секунду у входа, с трудом открывая широкие двери и пропуская едва освещённый зал почётного гостя.

  И продолжил, увлекая Лео за собой к первым партерным рядам:

  — Не то, чтобы оскорбительна… Стыд, обида. оскорбление – да кому есть до этого дело в «Обероне»? Эти слова – пустые звуки.

  — Эта постановка… Она слишком откровенна. Даже для меня и моей труппы. Вы поймите, тот, кого мы зовём Хозяином – он управляющий сценической площадкой. Он занимает важное положение, отбирает и утверждает актёров, распоряжается поставками реквизита, решает ещё сотни важных вопросов. Но за его спиной…

  Нивель поднял палец, показав на хрустальный купол.

  — Стоят куда более важные… и влиятельные… В общем, если возражать Хозяину опасно, то противоречить тем, кто стоит за ним – просто немыслимо. Они – хозяева хозяев и повелители повелителей. Их воле не перечат, даже мысль об этом карается немедленно, распылением на атомы.

  — К чему вы страхи-то нагнетаете, господин Нивель? – с иронией переспросил Лео, на которого слова директора фрик-шоу если и произвели впечатление, то уж точно не то, на которое тот рассчитывал.

  Лео видел перед собой смертельно напуганного человека, который готовился произвести какую-то гадость и теперь заранее оправдывался, стараясь при этом и своего собеседника затянуть в лабиринт своих кошмаров.

  — Я это к тому говорю, дорогой мой и искренне уважаемый господин Кроссенбах, — ответил Нивель, останавливаясь у первого ряда, — что выбора у нас с вами нет. Пьеса утверждена ими…