Осквернитель

                                                                                  Александр    Уваров

ОСКВЕРНИТЕЛЬ.

ВСТУПЛЕНИЕ.

  — Приступы тошноты не вызывают у меня страха.

    Привык…

  Макушка, покрытая редкой рыжеватой, взъерошенной порослью, присыпанной меловым порошком седины, едва заметно качнулась под лампой.

  Хозяин, прежде сидевший неподвижно, будто закаменев на время разговора, неожиданно ожил.

  Именно приступы тошноты показались ему… забавными?

  Занятными?

  Интригующими?

  Или…

  Нет, не гадкими.

  Гримасу гадливости Лео разгадал бы. Сумел бы прочитать на лице собеседника знаки эмоционального отторжения.

  Отвращения.

  Отстранения от слов собеседника, от вербального описания самочувствия и состояния внутреннего мира.

  Но покачивание макушки сопровождалось изменением выражения глаз.

  Утопленные в красноватых морщинках, обведённые по контуру едва проступающими рисунками синевато-багровых прожилок, почти сокрытые заметно выступающими вперёд надбровными дугами, глаза эти вспыхнули, на мгновение превратившись в два бело-голубых зеркальца, и тревожный отблеск их заставил Лео похолодеть.

  Собеседник, в самом начале разговора представившийся «Хозяином» и просивший (или приказавший?) именно так его называть и никак иначе, теперь будто на мгновение прошёлся острыми лучиками по саму дну его души, и в самом деле вознамерившись покопаться по-хозяйски в захламленном чулане его подсознания.

  «Нехорошо это, нехорошо» подумал Лео.

  Впрочем, что хорошее он рассчитывал найти в этой обители?

  — А ещё каких страхов у вас нет? – прежним бесстрастным голосом осведомился Хозяин.

  Так вот что его заинтересовало!

  Не приступы тошноты, а отсутствие страх перед выворачивающими внутренности ледяными щупальцами невидимого спрута.

  — Лео Кроссенбах, чего ещё вы не боитесь?

  «Он знает не только моё имя, но и фамилию? Вот как? Бой мой!»

  Хозяин смотрел на него с улыбкой.

  Неожиданной на этом жёстком и грубом лице, будто вырезанном из древнего желтовато-багрового камня широким и неверным в движениях резцом.

  — Много, много чего боюсь. Вы и сами могли понять из моего рассказа…

  Лео прервался и резко выдохнул, будто прихватив на вдохе невидимую в воздухе пылинку.

  — Нет, но откуда вы знаете мою фамилию? В телефонных разговорах я представлялся только по имени, и письма подписывал лишь именем. Не фамилией…

  Улыбка перешла в дружелюбный оскал.

  И исчезла.

  Прежний камень смотрел на Лео.

  — Вы наводили справки обо мне?

  — Нет.

  Он даже не стал отрицательно качать головой.

  Камень ровно и неподвижно сидел на шее.

  — Нам это не нужно. Внешняя канва вашей жизни нам известна с момента вашего рождения и до…

  Он вынул из жилетного кармашка золотисто блеснувшие часы.

  Откинул резную крышку и тут же закрыл с коротким щелчком.

  Быстро и аккуратно вернул их в кармашек, не забыв поправить цепочку.

  — …до семнадцати часов сорока двух минут сегодняшнего дня. Впрочем, будем знать и впредь. До самой вашей последней минуты. А о внутреннем мире вы и сами нам всё расскажете, раз уж решили вступить в игру.

  — Вы следите за мной?

  Лео попытался изобразить возмущение, но вышло как-то неубедительно и вяло.

  Возможно потому, что возмущения и удивления не было.

  Лео услышал то, что внутренне готов был услышать, хотя и не фиксировал эту готовность на уровне сознание.

  Но подсознательно – был готов, иначе просто не пришёл бы на эту встречу.

  — Следили?

  И снова он не покачал головой. Хотя в этой части беседы жест отрицания был бы вполне уместен.

  — Вовсе нет. Просто смотрели. Спектакли жизней разворачиваются перед нами, а мы просто смотрим. Часто – безо всякого наслаждения. И даже без малейшего интереса, лишь по служебной необходимости.

  — За многие годы непрерывных постановок маленькие людские трагедии и гаденькие тайны богосотворённых приедаются. Да что там, надоедают до крайности, уж поверьте. Войны, голод, эпидемии, интриги, массовые убийства, инцест, избиения младенцев, заговоры, отравления, тайные убийства и публичные казни – какой прекрасный набор сценариев и реквизита предоставлен в распоряжение человечества! Но как же редки подлинно волнующие спектакли!

  Лицо Хозяина преобразилось и камень обратился в плоть, искривляющуюся то в ухмылке, то в издёвке, то в гримасе притворной скорби.

  — Но есть в нашем театральном наборе ещё один шикарный инструмент драматургии, гарантированно сокрушающий скуку приёмчик, который мы хотим использовать для финальной, самой громкой и сногсшибательной постановки перед закрытием очередного сезона. Не знаю как в ваших краях, а в наших – она обречена на успех! Грандиозный успех, аншлаг, бурю громоподобных оваций!

  И кулак Хозяина ударил по мраморной столешнице, выбив белую пыль костяшками пальцев.

  От неожиданности Лео качнулся, едва усидев на стуле.

  «И не жалко ему мебели? Дорогой столик, резной мрамор…»

  — И для участия в этом спектакле мы отобрали лучших актёров с нашей стороны, и наиболее подходящих – с вашей. Ваши лицедеи местами талантливы и временами одарённы, но одарённость единиц изрядно разбавлена серостью массы. Поэтому если для нашей части труппы мы в качестве основного критерия отбора использовали именно наличие таланта, то для вашей части главным была внутренняя готовность актёра к участию в спектакле.

  Хозяин едва заметно наклонил голову и лучики снова пошарили в душе у Лео.

  — Мы решили, что вы готовы. Потому и откликнулись на вашу просьбу о встрече.

  — Я не,.. – начал было Лео.

  Но Хозяин немедленно и решительно прервал его:

  — Теперь о деле. Так чего вы ещё не боитесь?

  — Только тошноты и смерти, — признался Лео. – И только потому, что они меня вконец замучили… То есть, не сама смерть замучила, хотя накоротке я с ней встречался, но встреча была недолгой и не успела утомить. Замучило ожидание смерти и предчувствие её. И замучили приступы тошноты. К этому всему… я просто привык. Смирился, что ли…

 — А вот к жизни – не смог, — с виноватой улыбкой добавил Лео.

 — Хорошо, — и Хозяин важно и значительно откинул голову назад, показывая свою полную удовлетворённость ответом.  

  — Тогда вот что, господин Лео Кроссенбах: мне нужно ваше согласие на участие в постановке. Мы никого не принуждаем. И не обманываем: удовольствие от участия в постановке тесно переплетётся с болью. Болью особого рода, описать которую я не в состоянии. Но вполне сможете не только воспринять её, но и почувствовать каждой клеточкой тела. И возможно, что часть нашего реквизита покажется вам устрашающей… Впрочем, может быть, всё это вам понравится?

  — Звучит заманчиво, — произнёс Лео с  наигранной беззаботностью и иронией.

  Но волна неуправляемой радости поднималась в его душе.

  «Боже, неужели я нащупал ту самую грань бытия?»

  — Актёру за участие в постановке полагается вознаграждение, — напомнил Лео. – И где будут проходить репетиции? И сам спектакль?

  — Репетиций не будет, — заявил Хозяин. – Мы отобрали тех, кто уже готов принять участие в постановке. Считайте репетицией всю вашу прежнюю жизнь. А спектакль начнётся сразу же после вашего прибытия вот в это место…

  И Хозяин, быстрым движением схватив листок со стола, показал на мгновение панорамную фотографию утопающего в пальмовом море и будто под самым небом стоящего роскошного здания с колоннадой, хрустально-купольной крышей и фонтанными террасами на пологих склонах холма.

  — Я что-то не очень хорошо разглядел,.. – смущённо пробормотал Лео.

  — Мы снабдим вас багажом и инструкциями, — успокоил его Хозяин. – Костюмы, реквизит, грим – всё подготовлено. Мы доставим вас на место, вам не придётся беспокоится о билетах, томиться тоской на шумном вокзале и коротать дорогу с назойливыми и утомительными попутчиками. Обслуживание на постановочной площадке будет производиться самым наилучшим и деликатнейшим образом…

  — Это и есть вознаграждение? – впервые за время беседы Лео позволил себе бесцеремонно прервать Хозяина.

  — Это – условия вашего пребывания на сцене, — ответил Хозяин, ни тоном, ни полутоном не показывая недовольства. – А наградой, при условии добросовестной игры и вашей внутренней готовности к переходу, будет…

  И он выдержал паузу.

  — …переход в нашу труппу. Разумеется, на постоянной основе. А какие условия вы получите на этом этапе – мы оговорим по окончании спектакля, ибо сейчас вы даже не сможете понять, о чём идёт речь. Ну и как, господин Лео Кроссенбах, вы готовы уступить в игру? И не хотите ли подумать, взвешенно принять решение?

  — Вы знаете, откуда я пришёл, — ответил Лео. – Какие лохмотья прежней жизни оставил за порогом. И знаете, что мне некуда идти. Это вы считаете готовностью?

  — В том числе, — подтвердил Хозяин. – Но не только. Многим актёрам есть, куда идти, но они идут к нам. Многим идти некуда, но к нам они не придут никогда, да мы их и не примем. При применении критерия «некуда» важно, чтобы было некуда идти кроме как к нам. Вот это действительно важно!

  — Хорошо, — сказал Лео. – Я пришёл к вам. И я согласен.

  — Отлично! – воскликнул Хозяин.

  И радостно хлопнул в ладоши.

  «Надо же, он и на такое способен!» удивился Лео.

  — Контракт на участие в постановке подписан. Кстати, постановка будет идти одновременно на сотнях разных площадок, и ваша – одна из лучших. Благодарите судьбу и Режиссёра за распределение ролей и сцен, кое-кому досталось кое-что похуже. Например, грязный переулок с мусорными баками. Впрочем, сцены, которые будут разыгрываться в переулке, будут столь захватывающими, что смрадный антураж вскоре перестанет смущать актёров. Они просто перестанут его замечать. Но на вашей сцене – и роскошное убранство, и потрясающий актёрский состав!

  — Польщён, — ответил Лео.

  «К чему эти рекламные трюки? С чего эта каменная образина стал меня так обхаживать? Я и в самом деле был им так нужен для их треклятого спектакля?»

  — А в чём будут заключаться мои обязанности? По прибытии, так сказать… Или правильней: как и кого я буду играть?

  — Себя, — неожиданно мягким и снисходительным тоном пояснил Хозяин. – Спектакль начнётся в пятницу утром и займёт три дня. Три дня и две ночи. И каждую из этих ночей с вами будет встречаться некто от нас, который будет забирать нечто ваше. Какую-то часть от вас. И в каждый из трех дней вы будете встречаться с существами вашего мира, и здесь вы сможете брать что-то от них. Либо они от вас, если сумеют. Так что будьте настойчивей с вашими собратьями, если не хотите раньше времени лишиться всех лоскутков вашего сценического костюма. В воскресенье – финальная сцена и окончание спектакля. К тому времени вы настолько вольётесь в действие, что, я уверен, отыграете без запинки. Ну а потом – обещанный гонорар. Если Режиссёру понравится ваша игра, то сможете получить и бонус: вольётесь в нашу труппу на позиции ведущего актёрского состава. Да, такие случаи бывали. Редко, но бывали.

  — Интригующе и непонятно, — задумчиво произнёс Лео.

  «Альтернатива – бездарно сдохнуть в канаве…»

  И тряхнул головой.

  — Что ж, давайте! Играем!

  — Играем, — согласился Хозяин. – Теперь кое-какие детали…

ОТЕЛЬ «ОБЕРОН»

  Араукарии на волнистых террасах зашумели дружно и закачались под напористым озёрным ветром, словно салютуя вслед отъезжающему серебристому лимузину.

  Воздушный поток тянул облака по тихому небу, закрывая бело-серою дождевою ватой редкие голубые оконца на полдневном небе.

  «Как тихо и спокойно» подумал Лео.

  Он наклонился за сумкой.

  — С приездом, господин Кроссенбах!

  Служащий отеля, дежурно-улыбчивый смуглый парнишка лет двадцати с лихо заломленной набок красной форменной фуражкой, придававшей ему вид не отельного служащего, а юного зуава из колониальных войск, успел уже подхватить его багаж, поместить на тележку и бодро покатить к стойке.

  Замешкавшийся Лео едва успел вслед за ним нырнуть в старомодно-тяжёлую, стеклянную с бронзовой отделкой, важно вращающуюся мельницу дверей.

  Зуав бережно выгрузил на ковёр у стойки рецепции пузатую сумку, зачем-то поправил на ней ремни, передал портье какую-то сложенную пополам бумажку, как видно, заранее приготовленную к приезду гостя, но прочь уходить не стал, а лишь отошёл на пару шагов в сторону и замер в ожидании дальнейших указаний.

  Лео, решив, в этом загадочном и необычном отеле и так всё о нём знают, представляться и протягивать документы не стал (хотя по старой обывательской привычке паспорт с собой взял, в глубине души понимая при этом, что официальная бумажка с печатью в здешних краях – вещь совершенно излишняя).

  Лишь молча встал у стойки и постарался принять вид значительный и независимый.

  Далее произошло всё так, как он и предполагал.

  Портье, мужчина седовласый, сухопарый и вытянутый по вертикали так, как и полагается быть вытянутому законченному педанту и зануде, пожевал немного серую губу, бегая серыми цепкими глазками по бумаге, потом попытался просветлеть лицом, что получилось лишь отчасти, и вежливо осведомился:

  — Вы боитесь высоты, господин Кроссенбах?

  — Обожаю, — ответил Лео.

  Вообще-то высоту он совсем не обожал.

  Не то, чтобы испытывал страх, но и любви особой не было.

  Не карабкался в горы, не совершал прыжки с парашютом, не покорял небоскрёбы.

  Не испытывал восторга, повиснув в страховке над пропастью.

  Он не боялся смотреть из окон верхних этажей. Но и не было дурного искушения свеситься с карниза вниз головой над бездной.

  Но сейчас ему хотелось забраться повыше.

  Поближе к дождевому небу.

  Дышать серой влагой, промыть мысли спелыми каплями.

  И быть подальше от тягучей, тяжёлой, тёмной земли.

  — Хорошо, — ответил портье.

  И тут же спросил:

  — А есть ли особые пожелания к виду из окон?

  — Деревьев побольше…

  Лео улыбнулся виновато, будто говорил о чём-то нескромном.

  — Так, чтобы лес… Ну, или почти как лес.

  — Это возможно, вполне возможно, — заверил его портье.

  Зашёл за стойку и склонился над столом.

  Лео ожидал, что он начнёт щелкать клавишами… хотя никакого компьютера не было видно.

  «Может, стойка его загораживает?»

  …или заполнять бланки…

  Но портье лишь замер на секунду, тут же пришёл в движение и подошёл к шкафчику с ключами.

  Открыл резную ореховую панель, быстрым движением достал длинный бронзовый ключ и протянул Лео.

  «Ого!» подумал Лео, взвешивая на ладони тяжёлую, тёплую бронзу. «Благородное ретро… Стильно, ничего не скажешь!»

  И ещё Лео заметил, что номер не подвешен пошлой бирочкой на ключ, а тщательно, похоже даже – вручную, выгравирован на переплетённых бронзовых линиях.

  — Семь-пять-пять-семь, — важно произнёс портье, обратившись уже не к Лео, а к зуаву.

  Парень тряхнул головой в ответ (так энергично, что Лео даже подумал, что уж теперь-то отельная фуражка точно съедет ему на ухо, но фуражка не съехала и не качнулась, словно была приклеена намертво), вновь поместил сумку на тележку, снова зачем-то поправил ремень сумки (видимо, была у него инструкция не допускать зажима и порчи ремня во избежание претензий от постояльцев) и покатил неспешно поклажу к дубовым створкам лифта.

  Лео пошёл за ним, на ходу украдкой продолжая разглядывать ключ.

  Створки распахнулись плавно и торжественно.  Мягкий жёлтый свет торжественным покрывалом окутал Лео, белые искорки заплясали под дубовым потолком и рождественские запахи кардамона и ванили лёгкими хороводными дуновениями закружили вокруг гостя.

  Лео показалось совсем уж нелепым так долго крутить ключ в руках, разглядывая его будто некий таинственный магический талисман, однако же и спрятать внушительную бронзу в карман было бы весьма затруднительно, ибо из-за своих размеров ни в один из карманов выданного ему в качестве въездного реквизита пиджака бронзовый сторож явно не влезал, что легко можно было определить и на глаз.

  К тому же Лео от чего-то опасался повредить шёлковую ткань пиджака , В глубине души при этом понимая что по ходу пьесы пиджаку этому суждено претерпеть такие приключения,  которые никак не позволят остаться ему целым и невредимым.

Если вам неудобно —  я могу поддержать, — великодушно предложил зуав.

Нет, нет, вовсе не нужно, — поспешно отказался о помощи Лео и как бы

невзначай заложил руку за спину.

  Двери лифта между тем закрылись и рождественская кабина поплыла по вертикальной шахте, важно отсчитывая щелчками пройденные этажи.

  «Должно быть, двигаемся на седьмой» решил Лео.

  Что было вполне логично, если в рассуждениях исходить из номера комнаты.

  По крайней мере, во всех прочих отелях такая логика срабатывала.

  Тем больше было удивление Лео, когда секунд через двадцать он, изогнув голову и глянув украдкой за спину замершего зуава, обнаружил, что горит жёлтым огоньком кнопка пятого, последнего этажа.

  А выше этажей просто нет.

  — Удивлены? — спросил зуав.

  Лео мог бы поклясться (не понятно, правда, на каком писании и какими клятвами), что зуав смотрел прямо перед собой.

  Однако же при этом сумел перехватить его взгляд.

  — Номер комнаты зависит не от этажа, — произнес зуав, всё так же глядя прямо перед собой. — В нём сокрыто нечто иное.

  Дальнейшие объяснения он, однако, пускаться не стал, а Лео со своей стороны не стал расспрашивать, резонно полагая, что не стоит выпытывать у мелкого отельного служащего тайны бронзовых ключей.

  А ещё он подумал, что надо бы вести себя осторожней.

  Ведь представление уже началось, а текст пьесы, а так же и роль, и реплики, и характер персонажа, да и всё прочее, связанное с постановкой, ему не известны.

  «Играйте себя» напутствовал его Хозяин. «Вам подыграют…»

  «Легко сказать» подумал Лео. «А кто я такой? И кто я такой — здесь?»

  Призыв к осторожности немедленно оправдался.

  На четвёртом этаже щелчки затихли, лифт плавно остановился.

  Двери открылись и вошли две девушки в лёгких променадных платьях, травянисто-зелёном и салатовом.

  Заходили они в лифт полубоком и поначалу Лео подивился луговой прелести их облика.

  Но вот они синхронно повернулись анфас — и Лео в ужасе отшатнулся.

  У обоих было вырезано по одному глазу. У одной — левый, у другой — правый.

  Не выколото, а именно вырезано, вместе с веками, и донные части глазниц были тщательно выскоблены изнутри.

  Двери закрылись.

  Лео прижался к мягко вибрирующей стене лифта.

  — Боится, — с усмешкой заметила одна из девиц, в травянистом платье.

  Вторая прыснула в кулачок и сохранившийся глаз её глянул на Лео жутковато-игриво.

  — Свеженький, целенький, — заметила смешливая.

  Лео показалось, что они смотрят на него со странной смесью сексуального и гастрономического интересов.

  По счастью, эта сцена длилась недолго.

  Лифт остановился.

  «Пятый» с внутренним вздохом облегчения подумал Лео.

  — Позвольте, — сказал зуав, мягким жестом отодвигая барышень в сторону.

  Багаж уплывал в коридор, а Лео ещё колебался, не решаясь пройти мимо странных спутниц.

  Впрочем, мысль о том, что сейчас двери закроются, и придётся двинуться дальше вместе с весенними монстрами (вот только куда? неужели вниз? они ведь даже спросили, куда идёт лифт!) придала ему решимости и он протиснулся между явно умышленно загородившими ему путь и уже откровенно смеющимися Сциллой и Харибдой.

   Двери закрылись и лифт продолжил своё движение…

  «Неужели вверх?» ошеломлённо подумал Лео.

  Звуки лифта действительно затихали где-то в поднебесье.

  «Но ведь там нет этажей!»

  Или все-таки есть?

  — Ваш номер, сударь! – пропел зуав с дальнего конца коридора.

  Лео нерешительно двинулся по коридору, поглядывая вправо и влево, схватывая взглядом на ходу номера комнат.

  А с этими номерами творилось что-то неладное!

  В них не было никакой системы, никакой последовательности. За номером «три-девять-девять-пять» почему-то обнаружился номер «два-семь-один-пять», а за ним…

  «Стоп, система всё-таки есть!» поправил сам себя Лео.

  Номера комнат заканчиваются на цифру «пять». По крайней мере, те номера, что он успел увидеть.

  Он – на пятом этаже. Стало быть, вполне резонно предположить, что последняя цифра – номер этажа.

  Почему-то последняя, а не первая.

  А остальные три?

  Что в его случае значит семёрка, потом пятёрка, потом ещё одна семёрка?

  Быть может, и ничего.

  Просто красивый симметричный номер. Двенадцать на двенадцать.

  Или дело совсем в другом? И у номера есть секрет?

  Спросить у парня-носильщика?

  Глупо, он же ключами точно не занимается и в отельные тайны не посвящён. Он в самом низу местной пирамиды, зачем донимать его расспросами.

  Тогда кого донять? У кого спросить? И допустимо ли здесь выпытывать отельные тайны?

  Зуав терпеливо ждал у двери.

  Лео привычным движением поднёс ключ к причудливо изогнутой латунной ручке…

  Но там не было замочной скважины! Вообще – никакого отверстия.

  Только бордовое, лакированное дерево рядом с молочной панелью дверного косяка.

  — Здесь, — коротко пояснил зуав, показав на середину двери.

  И тут только не слишком внимательный от природы Лео заметил вырезанный из чёрного дерева лик сатира, разинутый в усмешке рот которого и был, похоже, той самой замочной скважиной, которую Лео безуспешно искал ниже по двери.

  Лео покрутил ключ, примеряясь к сатирным устам, и вложил его аккуратно в эбонитовые ножны.

  Попытался повернуть, но ключ замер как вкопанный, удерживаемый невидимыми упорами.

  — И отпустите руку, — продолжил инструктаж зуав, перехватив растерянный взгляд постояльца.

  Лео послушно разжал пальцы.

  Ключ неслышно и плавно повернулся на пол-оборота.

  Дверь приоткрылась.

  — А ключ теперь можно забрать, — и зуав, хозяйским жестом открыв дверь нараспашку, покатил тележку вглубь номера.

  «И назад крутить не надо?» мысленно уточнил Лео.

  Но вслух лишних вопросов задавать не стал, а просто вынул легко подавшийся ключ из пасти сатира.  

  «Хм… хитрый замочек»

  Лео не любил мрачные тона и потому с удовлетворением отметил, что дизайн номера не совпадает с депрессивной расцветкой двери.

  Впрочем, благородная старомодность отделки настолько бросалась в глаза, что было очевидно: архитектор жил в те времена, когда само понятие «дизайн» либо не было общеупотребительным, либо не использовалось вовсе.

  Узорный, наборный паркет под ногами, полускрытая от взора лёгкой дымкой тюли широченная кровать под ориентальным золотистым балдахином, полированная прикроватная тумбочка чёрного дерева с установленным на ней ретро-телефоном, ореховый корпус которого украшен был фарфоровыми вставками, толстобокие кресла в зеленовато-серой шкуре шёлка, пузатое бюро с множеством ящиков и ящичков, круг персидского ковра посреди комнаты и, в довершение картины, массивный стол-бегемот на толстых, коротких ножках, со спиною, укрытой классическим зелёным сукном.

  За бахромчато-кистяным краем штор видны были полированные латунные ручки и латунные же планки оконных запоров.

  «Или великолепная стилизация» подумал Лео. «Или и впрямь девятнадцатый век. Прямо машина времени!»

  Зуав между тем переложил сумку с тележки…

  «Чёрт, как же нелепо эта спортивная полудизайновая, битком набитая сумка выглядит во всём этом обрамлении благородной классики!» и Лео мысленно постучал указательным пальцем по виску.

  Впрочем, тут же сообщив себе в своё оправдание, что сумка не его, и вообще – это реквизит, и что уж выдали – с тем и работаем.

  …на столик возле вешалки.

  И, повернувшись к Лео, завершил краткий обучающий курс нового постояльца:

  — В номере две комнаты. Эта и…

  Он показал на закрытую дверь в дальнем углу.

  — Назначение этой комнаты вам объяснят позже, у меня нет на это полномочий. Впрочем, скорее всего, вы и сами многое поймёте после первого же осмотра. Кроме того, в номере, разумеется, имеется ванная комната со всеми необходимыми уважающему себя джентльмену удобствами, а так же балкон с небольшой прогулочной террасой и шезлонгами, выходящий на отельный парк. Вид подобран с учётом ваших пожеланий. О дальнейших действиях, а так же о развлекательных программах отеля вам вскоре сообщат. Отдыхайте, сударь, и ни о чём не беспокойтесь!

  «Это определённо лучше, чем вонючий переулок с мусорными баками» подумал Лео.

  Но вспомнив о жутковатых девицах в лифте и прочих странностях отеля, тут же решил, что этот вывод, пожалуй, чересчур поспешен.

  — Добро пожаловать в отель «Оберон»! – закончил свою речь зуав, под занавес перейдя на дежурный рекламный пафос.

  — Э-э.. хорошо, — промямлил в ответ Лео.

  «Хорошо ли?»

  — Вот только не знаю, — признался Лео, — как с чаевыми быть.

  Он похлопал себя по карманам.

  — Деньгами-то меня реквизиторы не снабдили. А своих у меня давно уже нет…

  И он развёл руками.

  — Они вам здесь не понадобятся, — заверил его носильщик, уже двигавший потихоньку свою тележку к выходу. – Услуги отеля бесплатны, кухня отеля великолепна и тоже совершенно бесплатна, чаевые мы не берём, поскольку вполне довольны своим содержанием…

  Зуав успел выйти из номера и последнюю его фразу: «…кроме того, ваша валюта в здешних краях хождения не имеет…» донеслась до Лео уже из коридора.

  — Какая ещё – «ваша»? – спросил сам себя постоялец.

  Путешествие на машине было долгим, везли его несколько часов, в путь он отправился ранним утром, а сейчас, пожалуй, время уже к полудню подошло, но вот только Лео решительно не помнил, чтобы пересекал какие-то границы.

  Уж тем более – границы валютного союза.

  «И говорят здесь по нашему, без акцента» отметил Лео.

  Нет, он определённо дома…

  «Но дома-то у меня уже нет» вспомнил Лео и опечалился.

  Потом махнул рукой.

  Ладно, разберёмся!

  Прежде всего, он закрыл дверь, отметив при этом странное упущение в целом безукоризненно отработавшего свой номер носильщика, оставившего вход открытым.

  «Или так и должно быть?»

  Сумку он решил пока не распаковывать. Осмотр и сортировка реквизита – дело долгое и утомительное.

  Лучше сначала осмотреть номер, хотя бы поверхностно, потом принять душ, выкурить сигарету на балконе (в пачке ещё оставалось сохранённые в режиме жёсткой экономии штук десять) и заглянуть на обед в их шикарный и, как ему недавно сообщили, совершенно бесплатный ресторан.

  «Так и поступим!»

  Прежде всего, он заглянул в ту самую загадочную комнату, назначение которой носильщик затруднился ему объяснить.

  И обнаружил… нечто, напоминающее то ли небольшой спортивный зал, то ли массажный кабинет, то ли комнату лечебной реабилитации.

  По стилю и наполнению – полная противоположность всему остальному номеру.

  Когда Лео открыл дверь и щёлкнул выключателем, яркий белый свет из потолочных плафонов залил зал с серыми стенами, довольно тесно заставленный какими-то причудливыми конструкциями, напоминающие то ли спортивные снаряды для накачивания бицепсов и формирования торса, то ли лечебные устройства для выпрямления позвоночника и укрепления суставов.

  Какие-то рамки, блоки, грузы, ремни, крепления для запястий…

  А ещё – отделанная чёрной кожей металлическая банкетка, намертво прикреплённая к полу, сложенные в углу мотки верёвки, какие-то деревянные ящички у стены.

  И глухие стены, ни единого окна, ни форточки, ни щёлочки, ни просвета.

  Холодок пробежал по коже.

  Но Лео тут же успокоил себя, сообразив, что это всего лишь заработал сопряжённая с выключателем вентиляция.

  Из потолочных щелей заструился ледяной кондиционированный воздух.

  «Не многое я, однако, понял» резюмировал Лео. «Ну ладно, будут и этому пояснения…»

  Он выключил свет и закрыл дверь комнаты.

  И тут же услышал довольно громкий и требовательный стук в другую дверь, номера.

  «Может, уже и объяснения пожаловали?»

  Лео пригладил волосы, которые ледяной сквозняк успел взъерошить, и открыл дверь.

  На пороге стоял карлик в малиновом трико с блёстками, с пуховыми ангельскими крылышками за спиной.

  Седые волосы карлика стояли торчком, глазки гневно пылали.

  — Это… вот как…

  Лео слегка попятился.

  — Почему запираемся?! – возмущённо воскликнул карлик.

  Лео успел прийти в себя и ответил на карапузный напор.

  — Это вообще-то мой номер, — заметил постоялец. – И я желаю ходить по номеру в неглиже и не желаю ловить на себе нескромные взгляды из коридора.

   — Ещё походите, — заверил его карлик. – Ещё половите!

  И возопил:

  — Где балкон?!!

  «Ну и хам!» мысленно возмутился Лео.

  Карлик между тем шустро проскочил у него под боком, кинулся к балконной двери, повернул ручку и, вылетев на прогулочную террасу, взял курс прямо на каменное балконное ограждение

  — Куда? – жалобно простонал Лео, совершенно сбитый с толку поведением спятившего ангела.

  Карлик одним прыжком перескочил через перила и рухнул вниз.

  Исчезнув совершенно бесшумно.

  Лео почти минуту стоял неподвижно, изредка сглатывая слюну.

  Потом прикрыл дверь, пересёк комнату и вышел на балкон.

  Ветер раскачивал деревья в парке и серебристые верхушки сосен клонились то вправо, то влево.

   Лео подошёл к краю балкона, слегка перегнулся, уперевшись животом в широкие перила, и посмотрел вниз.

  На всякий случай он приготовился зажмуриться, увидев на площадке перед отелем кровавое пятно с расплывшимся в бесформенную массу телом посередине.

  Но красно-белые плиты площадки были чисты и пусты.

  Ни капли крови. Ни следа тела.

  «Он что, улетел на своих пуховых крылышках?»

  Лео задрал голову.

  Небо затянула сплошная серая пелена, за которой вполне мог бы укрыться ангел.

  Но ведь он определённо рухнул вниз!

  Лео отошёл от края, застыл посредине комнаты.

  Столбняк и бессвязный поток мыслей надолго охватили его.

  И тут снова раздался стук в дверь.

  Лео, вздрогнув, вышел из оцепенения.

  Подошёл к двери и приложил ухо.

  Стук повторился.

  Лео открыл дверь.

  На пороге стоял карлик в малиновом трико с блёстками, с пуховыми ангельскими крылышками за спиной.

  Карлик умильно улыбался, седые волосы его были аккуратно уложены и поблёскивали бриолином.

  Лео отошёл на шаг и прислонился спиной к стене.

  — Добро пожаловать в отель «Оберон»! – торжественно провозгласил карлик и зашёл в номер.

  Лео поправил воротник рубашки.

  И тяжело вздохнул в ответ.

  — Вам велено передать вот это.

  И карлик положил на стол жёлтый конверт.

  — Вскроете сегодня сразу после обеда. А так же велено сообщить, что вас приглашают на обед в ресторан «Конкордия» ровно через час.

  И карлик показал на циферблат старинных настольных часов, которые Лео прежде не замечал.

  — Приятного отдыха, господин Кроссенбах!

  И карлик бодрым шагом, изредка переходя на задорные прыжки, вышел из номера.

  Лео, отлипнув от стены, на дрожащих ногах двинулся было за ним.

  Но у самого порога пришёл в себя.

  И выкрикнул в коридор:

  — Кем велено?!

  Ответом ему была тишина

РЕСТОРАН «КОНКОРДИЯ».

  Ровно через час успевший принять душ и нежно пахнущий фиалками Лео входил в ресторан «Конкордия».

  Из отельного буклета, оставленного ему в номере, он уже успел узнать, что в отеле три ресторана, два кафе и один ночной бар в ночном же отельном клубе.

  «А вот ночной клуб — это уже не девятнадцатый век» отметил Лео. «Это уже почти что наши времена».

  Так же буклет сообщал, что ресторан «Конкордия» — это «тихое, уютное место» и «предназначен для семейного отдыха».

  Подвохов, похоже, не было никаких.

  В ресторане его ждали.

  У входа его встретил метрдотель, поприветствовал, обратившись по имени, и передал с рук на руки официанту, который немедленно проводил его к заранее накрытому на двоих столику, стоявшему в нише выходящего на сад стеклянного эркера.

  — Здесь вам будет уютно, — пообещал официант.

  И удалился, оставив на столе бордовую кожаную папку с ресторанным меню.

  Лео огляделся по сторонам.

  Ресторан был почти пуст, столики вокруг накрытого прозрачно-сапфирным куполом фонтана в центре зала были и вовсе не заняты, образуя странно смотрящийся пустынный, безлюдный периметр, будто очерченный незримой и непроходимой для здешнего люда линией.

  «Но, конечно, это обманчивое впечатление» решил Лео. «Просто дневное время, а ресторан живёт вечерней… Хотя…»

  Он же для семейного отдыха?

  «Днём самое время для этого самого отдыха, в кругу семьи. Впрочем, семейные гуляют с детишками в парке, и на обед пожалуют позднее. Так ведь?»

  Лео ещё раз осмотрел зал, и другая странность бросилась ему в глаза: за столиками сидели одинокие люди.

  Не в основном – одинокие, а именно и только одинокие пришли в этот час в «Конкордию», быть может, приглашённые всё теми же невидимыми и не знакомыми пока Лео распорядителями, которые срежиссировали этот странный обед.

  Лео, покрутившись на стуле и теперь уже не украдкой, а откровенно изучая зал и местное ресторанное общество, теперь уже с уверенностью пришёл к выводу, что всех этих людей, скучающих, потерянно улыбающихся, смеющихся, сдержанно-серьёзных, хмурых, весёлых, бодрых и скучных, напряжённых и расслабленных, рассеяно глядящих в потолок, безразлично бросающих туманные взгляды по сторонам, внимательно и цепко ощупывающих взорами окружающее пространство, и даже на манер Лео крутящихся на стуле – всех этих людей и самого Лео в придачу собрали здесь для чего-то, что произойдёт сейчас, в обеденное время и, возможно, определит ход событий на эту ближайшие три дня, последние три дня их жизни.

  «Но может быть, ничего особенного и планируется» успокоил сам себя Лео. «Просто шоу «Одинокие сердца», съёмка скрытой камерой».

  И. развернувшись к столу, он открыл меню.

  Взор его рассеянно перемещался по ламинированным страницам, то передвигаясь медленно с одной картинки на другую, но увязая в трёхъязычном тексте с пышной презентацией блюда.

  И вдруг другая папка, белая с розоватой каймой, легла на стол прямо перед ним.

  — Здесь вам будет уютно…

  После случая с бессмертным карликом Лео не удивился бы и повторному подходу официанта (мало ли, какие обычаи в этом отеле!), но на этот раз подходили не к нему.

  За столом напротив Лео сидела неизвестно как и откуда (но очевидно, что совершенно незаметно для Лео) появившаяся блондинка.

  Скорее даже – платиновая дама, сероглазая, с пропорционально-классическими чертами лица, но не холодными, под стать мрамору, а тёплыми и живыми.

  На её щеках был лёгкий румянец, и, похоже, натуральный, а не от тональной пудры.

  Прямой и благородный лоб выдавал в ней не только красавицу, но и умницу, за что Лео сразу возблагодарил судьбу, ибо красивую пустоголовку непременно пришлось бы развлекать соответствующими её уровню шутками, поскольку заскучавшая дура склонного к разного рода глупостям, способным изрядно испортить аппетит.

  Находясь же в обществе женщины красивой, умной и исполненной чувства собственного достоинства можно просто… деликатно молчать, поглощая томатный суп.

  Меню с белой обложкой уплыло у него из-под носа.

  Дама меланхолично переворачивала страницы и не обращала на Лео ни малейшего внимания.

  «Это хорошо, это очень хорошо» подумал Лео. «И мы подождём, и мы повыбираем. Дама закажет первой, непременно так!»

  И тут Лео заметил, как тонкая бретелька чёрного платья будто ненароком соскочила с её плеча.

  А она всё так же переворачивала страницы, не обратив на это ни малейшего внимания.

  Чёрная ниточка ходила вверх и вниз по коже руки.

  Словно играя с ним, словно притягивая его взгляд.

  «Да нет, это же не специально…»

  — Да, слушаю вас, мадам.

  Официант, наклонившись, выслушивал заказ платиновой спутницы, и Лео заметил, что крахмальный ресторанный служитель ничего не записывал, а лишь кивал в такт произносимым словам.

  «Должно быть, вышколен до автоматизма. Всё на память да на слух… Или у них тут какие-нибудь хитрости имеются?»

  Лео вздохнул.

  Надоело разгадывать загадки.

  Хотелось просто есть.

  Официант, кивнув в последний раз, повернулся к Лео.

  И тут только Лео заметил, что дразнящая бретелька как-то сама собой вернулась на плечо, будто никогда его не покидала.

  «А может, и специально…»

  — Поджаренные ржаные гренки с улитками, томатный суп, рёбрышки под соусом…

  Лео и сам удивился, насколько быстро и складно он продекламировал заказ, разве что – излишне громко.

  — …«Perrier», капучино.

  Белая салфетка легла ему на колени.

  Официант удалился.

  «А мне вот не кивал» со странной для сорокалетнего мужчины детской обидой подумал Лео.

  И снова взгляд его переместился на платиновую спутницу.

  Бретелька снова с плеча переместилась на руку.

  «Может, надо что-то сказать?»

  Но первой начала разговор она.

  — Вы давно здесь живёте?

  Лео как-то неопределённо промычал в ответ, чувствую себя при этом глупцом и невежей.

  — Здесь, в этом отеле… Давно?

  — Знаете, только сегодня приехал, — ответил дар речи Лео. – Утром… Точнее, выехал ранним утром, а приехал уже ближе к полудню.

  Блондинка улыбнулась.

  — А мне недалеко было добираться. Я ведь рядом живу…

  И она махнула рукой в сторону задрапированной алой тканью ниши на противоположном конце зала.

  — В городе? – несколько неуверенным тоном уточнил Лео.

  — Можно сказать и так, — ответила блондинка.

  «И она решила в тайны поиграть?» с лёгким раздражением подумал Лео. «В недомолвки?»

  Но внутренний голос, спокойный и рассудительный, сказал ему:

  «Потерпи немного, всё разрешится».

  «Хорошо, коли так» ответил внутреннему голосу Лео и успокоился.

  — Дорога была короткой, — и блондинка вдруг резко махнула рукой, очерчивая в воздухе дугу.

  — Раз – и я здесь!

  И улыбнулась задорно.

  — Даже быстрее, чем по воздуху!

  «О чём это она? Быстрее, чем… Быстрее полёта? Чепуха какая-то, просто бессвязная речь».

  — Вы тоже гость? – уточнил Лео.

  — Да, как и вы, — ответила блондинка.

  Теперь она смотрела на Лео пристально, серьёзно и немного грустно.

  — А откуда вы знаете, что я гость?

  Лео вспомнил слова Хозяина о дневных встречах с «вашими» и «нашими».

  Честно говоря, он понятия не имел, кто это такие – «наши» и «ваши». Хозяин не счёл нужным это уточнить, а Лео в свою очередь не стал донимать его расспросами, каким-то внутренним чутьём определив, что это совершенно излишне, поскольку неопределённость и запутанность в вопросе разделения «своих» и «не-своих» — это часть игры, и в любом случае ясность ему придётся вносить самому.

  «Что ж, внесём…»

  — Быть может, я не из «ваших»?

  — Или я, — подхватила игру блондинка.

  И продолжила:

  — Быть может, мы оба чужаки? Для них…

  И она чуть заметным движением головы показала на посетителей.

  И тут только Лео заметил, что за прошедшие пять минут зал заметно оживился и наполнился шумным сонмом новых ресторанных гостей, образовавших то пары, то тройки, а то и четвёрки даже пятёрки, но всё за теми же столами, что были полузаполнены в начале этого урочного часа.

  «Как интересно! И как синхронно и слаженно происходит всё в этом ресторане! Как будто заработали шестерёнки большого сценического механизма и свели в единой мизансцене участников драмы… Чёрт, ну я же действительно на сцене! Признаться, уж и подзабыл слегка, расслабился, играя самого себя».

  — Что ж, давайте попробуем разобраться, — предложила блондинка. – Познакомимся для начала?

  — Идёт, — согласился Лео.

  Секунды две он боролся с желанием выдумать себе имя.

  Но выдумывать не стал.

  — Меня зовут Лео.

  — А меня – Эмма, — и блондинка протянула ему ладонь.

  Прикоснувшись к её коже, он почувствовал мягкое тепло, тихим ручьём перелившееся из её плоти в его плоть.

  Это было приятно, но всё же настолько неожиданно, что Лео едва не отдёрнул в смущении ладонь, лишь усилием воли заставив себя соблюсти полагающуюся при рукопожатии скромную паузу.

  — Очень приятно…

  Официант поставил на стол два бокала с водой и отдельно – бутылку минеральной, для удобства обёрнутой синей льняной салфеткой.

  И удалился.

  — Что ж, за дружбу, — предложил Лео. – Пока водой…

  Эмма шутливо-торжественным жестом подняла бокал.

  — Принесите, пожалуйста, карту вин, — попросил Лео вновь возникшего возле них официанта.

  «Вот интересно, как они умеют так вовремя появляться и исчезать?»

  Воду они отпили синхронно.

  Лео предложил блондинке сделать заказ по винной карте.

  Эмма выбрала Божоле-нуво.

  — Лёгкое и молодое, как раз для дневного времени, — пояснила она.

  А Лео вдруг почувствовал холод внизу живота.

  «Минуточку…» пробормотал он.

  Вот так неловкость. Серебряная вода…

  Спазмы и лёгкая тошнота.

  А вот Эмма – спокойна.

  «Но со мной и раньше такое было… у меня такой капризный желудок».

  Лео положил салфетку на стол, извинился и отправился в туалет, стараясь двигаться максимально плавно и спокойно.

  В туалете оранжевая полупрозрачная плитка стен переливалась задорными огоньками. Красные писсуары журчали фонтанами, распространяя запах жасмина.

  И в конце этого красного ряда разворачивалось действо, странное даже для этого необычного отеля.

  Две девушки, смуглая и с кожей молочно-белого цвета, стояли на коленях возле гостя, бежевые брюки которого были спущены едва ли не щиколоток.

  Брючный ремень, в яростном порыве выдернутый из петель, кожаной змеёй вился по жёлтому полу.

  Все пуговицы отельной униформы на девушках были расстёгнуты, отчего взору Лео предстали их узорчатые трусики: чёрные на молочно-белой, и ослепительно-белые – на смуглой.

  Девушки по очереди играли со вздыбившимся в огненном броске членом мужчины, то глубоко заглатывая его, то лаская обнажёнными грудями.

  Но это, похоже, была лишь самая безобидная часть картины.

  Второй мужчина, и тоже отельный гость, стоял возле первого.

  Его брюки были спущены, но сдержанней, до колен.

  Он ласкал ягодицы первого мужчины, мягко проводя по ним ладонями.

  А первый мужчина, млея под ласками девушек, заведённой за спину рукой ласкал своего случайного любовника, член которого вполне уже налился кровью и быстро багровел.

  Лео, замерев, как заворожённый смотрел на эту сцену группового совокупления и чувствовал, как волна тёмной, запретной страсти заливает его сознание.

  Второй мужчина, придерживая руку первого, наклонился и начал облизывать ягодицы любовника.

  Потом распрямился и приложил ладонь любовника к своим яичкам.

  Девушки, между тем, полностью перешли на оральные ласки.

  Они проводили язычками по мошонке, вылизывали красную головку члена, снимая первые тягучие капли.

  Второй любовник, обработав ягодицы, ввёл свой член в анус первого и начал свои ритмичные движения, стараясь не нарушить работу девушек.

  Любовники сплелись в поцелуе, а девушки всё изощрённей ласкали член.

  Темп движений нарастал и вот уже до ушей Лео долетели первые страстные стоны.

  Густая сперма брызнула на грудь смуглой и потянуло волной щекочущего ноздри, пряного запаха.

  Молочно-белая, плотно обхватив член алым ртом, жадно высасывала семя.

  В это время кончил и второй любовник – и четыре стона слились воедино.

  Лео всё стоял и стоял недвижно, подобно жене Лота обратившись в соляной столп.

  Любовники до времени не обращали на него ни малейшего внимания, словно он был туалетным призраком, бесплотным и прозрачным.

  И только на исходе акта любви смуглая повернула к нему лицо, покрытое бусинками быстро сохнущих капель, страстно облизала губы и… улыбнулась ему, задорно и поддразнивающе.

  Лео попятился и, заскочив в первую попавшуюся кабинку, быстро закрыл дверь за собой, тут её заперев.

  С минуту он стоял, не делая ни единого движения и не производя ни малейшего шума.

  Наконец неподвижность утомила его и он, собравшись с духом, занялся тем, за чем и пришёл.

  Он задумчиво рисовал мочой фигурки в унитазе, стараясь не задевать края фаянсовой чаши.

  Застегнул брюки и, приоткрыв дверь, осторожно выглянул.

  Честно говоря, он даже самому себе не мог объяснить, почему ведёт себя с такой чрезмерной оглядкой и на что вообще оглядывается.

  Туалетным любовникам он точно был не нужен и не интересен (возможно, лишь смуглую немного заинтересовал… хотя это было, конечно, всего лишь кокетливое поддразнивание).

  В свои игры они бы его точно не вовлекли…

  Хотя вот тут, на этом месте рассуждений, где-то в самой глубине души Лео почувствовал, что был бы, пожалуй, не против, если бы и вовлекли.

  В общем, предосторожности были совершенно излишни, однако Лео почему-то их предпринимал.

  Возможно, долги мытарства под мостом сделали его чрезмерно подозрительным.

  Впрочем, с первого мгновения стало ясно, что никакие предосторожности, даже излишние, вовсе не нужны.

  Взгляду Лео предстал всё тот ряд красных писсуаров, но возле них никого уже не было.

  Любовники исчезли буквально за те две или три минуты, что Лео находился внутри кабинки.

  Исчезли бесследно и беззвучно (едва ли журчание мочи могло скрыть шум шагов).

  Исчезли, не забыв прихватить ремень с пола.

  Лео, поражённый, подошёл ближе к красному ряду и с минуту бесцельно водил взглядом по пляшущим оранжевым огонькам стен.

  «Нет, ну сквозь стену-то они не прошли»

  В туалет вошла дама в длинном, до пола, белом шёлковом платье.

  Она встала напротив Лео, положила ладонь на плечо, и, щёлкнув застёжкой, сбросила свою торжественную одежду, представ перед незнакомцем совершенно обнажённой.

  «Ресторан для семейного отдыха» пронеслось в голове у Лео.

  «Впрочем, что считать семьёй?»

  — Простите, сударыня, — сипловато и с придыханием прошептал Лео, — меня дама заждалась.

  И бросился на выход, по пути не забыв деликатно, бочком обойти обнажённую,

  Едва дверь захлопнулась, Лео повернул голову и посмотрел на изображённый на ней символ.

  Символ был правильный, треугольник вершиной вниз.

  Но, подойдя к соседней туалетной двери, Лео увидел… всё тот символ, всё той же вершиной вниз.

  — Вы не удивляйтесь, — пояснила ему стоявшая возле двери темнокожая девочка.

  И забавно тряхнула косичками.

  — Здесь все смотрят вниз. Наверху для них нет ничего интересного.

  Лео понимающе кивнул в ответ, хотя из этого объяснения ровным счётом ничего не понял.

  Эмма дожидалась его с видом сдержанно-недовольным, поскольку, судя по всему, начинала уже вступать в прав постоянной спутницы.

  — Я уже начала скучать, — то ли пожаловалась она, то ли слегка отчитала виновато улыбающегося сотрапезника.

  — Почему так долго? Уже и стол успели сервировать…

  На столе и впрямь было тесно от тарелок. Официанты почему-то вместе с закусками принесли и горячее.

  Правда, тарелки с горячими блюдами были предусмотрительно выставлены на подносики с подогревом, так что кондиции яств вряд ли ухудшились от ожидания гостя, но подобная манера подачи Лео слегка удивила.

  «Но в «Обероне», похоже, лучше ничему не удивляться, иначе так и будешь всё время ходить с открытым ртом…»

  На слове «открытым» Лео вспомнил сцену в туалете и облизал губы.

  — Да так, одна история произошла…

  — Забавная? – уточнила спутница.

  «Господи, зачем я это ляпнул? Теперь она точно попросит рассказать!»

  — Расскажите, пожалуйста, мне интересно.

  Лео хмыкнуло озадаченно, огляделся по сторонам и подвинул ближе тарелку с томатным супом.

  — В общем… такое пикантное происшествие… как-то увидел ненароком… только что…

  И Лео начал рассказывать.

  Сначала он хотел изложить увиденное предельно деликатно.

  Он уже после первой фразы отчего-то разошёлся и начал описывать увиденное предельно страстно и откровенно.

  С опаской он ждал того, что спутница смутится, потом разозлится из-за непристойности его рассказа, а потом и вовсе влепит ему пощёчину.

  Но она слушала молча, не прерывая, не возмущаясь, и не отводя взгляд.

  И Лео поймал себя на мысли, что ей, похоже, вся эта история даже нравится.

  Когда её глаза на миг блеснули коротко и хищно, Лео окончательно понял, что туалетная история ей не просто нравится, а возбуждает её.

  Лео не упустил из рассказа и короткую встречу с дамой в белом платье, а потом и без него.

  — Вот так…

  Эмма молчала секунды две.

  А потом спросила:

  — Вам понравилось?

  Перехватив смущённо-недоумевающий взгляд спутника, уточнила:

  — То, что вы увидели – вам понравилось?

  — Ну, это…

  Лео пожал плечами.

  — Это забавно.

  — Врёте, — уверенно произнесла Эмма, глядя ему в глаза. – Это не только показалось вам забавным. Это…

  Она не отводила взгляд, ставший вдруг острым и жёстким.

  — Вам понравилось!

  «Вот оно что» со странным удовлетворением подумал Лео. «Настало время откровенности. Не думал, что такая бесцеремонность мне понравится, но она мне… понравилась. Подхватим игру!»

  — Да, мне понравилось, — признался Лео. – Открыто, раскованно… Мне нравятся такие отношения.

  — А мне вы показались поначалу немного зажатым, — заметила Эмма.

  Лео развёл руками.

  — Быть можем, вы и правы. В конце концов, я лишь говорю о своих пристрастиях, а не о том, как они реализуются.

   Взгляд Эммы заметно смягчился.

  — Хорошо, — сказала она. – Это замечательно, Лео! Мне нравится откровенность. Иначе никакого удовольствия от общения…

  «О чём это она? Неверное, не о застольном общении говорит…»

  — Давайте кушать, — предложила Эмма. – Эти подносы могут греть пищу бесконечно, и ваш суп попросту испарится.

  Трапеза прошла в разговорах простых и незначительных.

  Лео рассказал немного о себе.

  Немного, но больше, чем следовало рассказывать совершенно незнакомому человеку.

  Должно быть, его подкупил тот неподдельный интерес, с которым Эмма выслушивала историю его нелёгкой и нелепой жизни.

  Отец рано умер.

  После его смерти Лео жил вдвоём с матерью в доставшемся по наследству домике в окрестностях одного крупного города.

  Сбережений от отца почти не осталось. Ему рано пришлось начать работать.

  Мать хворала.

  Три недели назад она умерла.

  А теперь вот…

  — Пригласили пожить здесь, — скомкано закончил Лео свой и без того и не очень связный рассказ.

  Это описание житейских передряг было правдиво лишь частично.

  Он ни словом ни обмолвился о том, что из-за неприятностей, связанных со смертью матери, вынужден был покинуть домик и провести эти самые три недели под мостом, ночуя на набережной, и что хорошенько отмыться и привести себя в порядок ему удалось лишь перед самым выездом в отель, когда после подписания необходимых бумаг в канцелярии Хозяина его отвели в душ и кое-как почистили и подлатали его одежду.

  Разумеется, ничего он не сказал об обстоятельствах смерти матери.

  Не упомянул и Хозяина.

  Его упомянула Эмма.

  — Пригласили? – переспросила она.

  И с улыбкой сама ответила на свой вопрос.

  — Точнее, пригласил. А ещё точнее – предложил. Такой неприятный мужчина… с рыжими седеющими волосами и грубым лицом. Я права?

  Лео её осведомлённость нисколько не смутила.

  «Конечно, не одного же меня отобрали…»

  — Вы тоже участник представления?

  — Здесь все – участники, — ответила Эмма.

  И еле заметно кивнула в сторону зала.

  — Здесь, в ресторане. И в отеле. Во всех номерах и служебных помещениях. От подвала до сада на крыше. И все, кто гуляет по склонам холма. Все, кто пересекает ограду отеля – становится участником представления.

  — Как много вы знаете о здешней жизни, — заметил Лео.

  — Я просто дольше вас здесь живу, — пояснила Эмма.

  — Сколько же, позвольте узнать?

  Эмма задумалась.

  Что-то её смутило, тень пробежала по лицу.

  — Странно, — прошептала она.

  И сказала громче:

  — Какое странно совпадение! Я здесь – три недели. Ровно три недели назад я встретилась с тем, кого зовут «Хозяин», и приняла его предложение.

  — Его предложение вряд ли бы принял человек, жизнь которого благополучна, — произнёс Лео, внимательно наблюдая за реакцией спутницы.

  — Ваша жизнь так же не отличалась безмятежностью и обилием радостных событий?

  — Я не помню, — ответила Эмма просто и искренне.

  — Ничего не помните о своей прошлой, доотельной жизни?

  В вопросе Лео не прозвучало ни единой нотки недоумения или недоверия.

  Казалось, ему надо просто констатировать факт.

  — Да, — подтвердила Эмма. – Ничего не помню. У меня амнезия. Полная…

  Она шутливо покрутила пальцем у виска.

  — Я пришла в себя в больнице. Кажется, какое время приходила в себя. Сколько дней – не помню. Обрывочные, смутные картинки… Потом я частично пришла в себя – и меня выписали.

  — Вас выставили на улицу! – возмутился Лео. – Но это же натуральное свинство – выбросить на улицу человека, да ещё и с невосстановленной памятью. Они хоть сказали вам, при каких обстоятельствах вы поступили в больницу?

  — Сказали, но немного, — ответила Эмма. – Кажется, меня нашли в парке, травм и следом насилия не было. Одежда так же не пострадала и даже была относительно чистой, если не считать небольшого пятна где-то на талии. На мне было светлое, лёгкое пальто и пятно на таком фоне было хорошо заметно. Но в остальном всё было целым и чистым. Денег, ключей, документов, кредитных карт… не было…

 — Вас обворовали! – уверенно заявил Лео. – Пока вы были без сознания. В последнее время в наших городах так много бродяг…

  «Мне ли не знать!»

  — Возможно, — неуверенно согласилась Эмма. – Но… я не знаю. Только с чужих слов, со слов врачей. И привёз меня в больницу не санитарный автомобиль, и не полицейский. А какой-то незнакомец, частное лицо. Он и рассказал врачам в приёмном отделении всю эту историю, а потом попросту исчез. И так быстро и незаметно, что никто не успел записать его имя. Это мне рассказали уже врачи.

   — Ваш любовник? – предположил Лео. – Может быть, была… сцена? Между вами? Вы потеряли сознание, он испугался и отвёз вас в больницу. И документы с каточками забрал, чтобы затруднить вам восстановление памяти и получить фору на побег? 

  Эмма молчала.

  Только небольшая прожилка забилась у неё на щеке.

  — Ой, простите!

  И Лео хлопнул себя по лбу.

  — Невоспитанный я болван! Вам и так тяжело, а я тут сплёл целую детективную историю, без фактов и улик. На пустом месте. Скорее всего, это был просто добрый человек, который из жалости отвёз в больницу найденную им в парке женщину, которая без сознания лежала на скамейке. А он исчез он лишь потому, что не хотел впутывать своё имя в потенциально криминальную история. Обычный страх добропорядочного, но не слишком смелого обывателя.

  — Наверное, так. – ответила Эмма. – Должно быть, так всё и было…

  И продолжила рассказ.

  — Нет, меня не выкинули. Я убежала сама. Мне вернули одежду, я сидела в приемном отделении. Мне сказали, что физически я здорова, а на восстановление памяти могут уйти годы. Держать в больнице они меня больше не могут. Потом врачи ушли, со мной осталась только медсестра. Кажется, её оставили наблюдать за мной, но она не очень прилежно исполняла поручение, постоянно отвлекалась с парнями из дежурной бригады. А потом и вовсе ушла куда-то… А я услышала, как кто-то из врачей звонит в полицию. И я испугалась, сама не знаю – чего… И выбежала.

  — Я пустилась прочь. Шла, не разбирая дороги. Не помню, как очутилась на улице, и не помню – на какой. Там меня подобрала машина… Должно быть, я всё ещё не пришла в себя и была в каком-то полувменяемом состоянии, потому что совершенно спокойно села в автомобиль к совершенно незнакомы людям. В машине было двое… Они не стали меня ни о чём спрашивать, а просто отвезли к человеку, который сказал, что его зовут «Хозяин»… Вот такая история.

  — Странная история, — резюмировал Лео.

  «Впрочем, и моя история странная, и нелепостью потягается с её рассказом. Похоже, «Оберон» не случайно стал нашим приютом…»

  — Но как же, при полной амнезии, вы узнали, что вас зовут – Эмма?! – воскликнул Лео.

  — Стало быть, не полная амнезия?

  — Увы, полная, — печально ответила блондинка. – Эммой меня называли врачи и санитары. Так я была записана в журнале регистрации. А всё потому, что на внутренней стороне моего пальто была пришита бирка с именем «Эмма». Видимо, пальто знает обо мне больше, чем я сама…

  «Или это торговая марка» мысленно дополнил рассказ Лео. «Или вообще… чужое пальто. Вот так приключение ей выпало!»

  — И вы приняли предложение Хозяина?

  Даже его, отчаявшегося бродягу, удивляло бесстрашие и фатализм спутницы.

  — Он сказал, что это театральное представление вернёт мне память.

  — И вы поверили ему? – продолжал допытываться Лео. – С чего ему заботиться о вас, возвращать вам память?

  — Но и вы поверили, — возразила Эмма.

  — Мне деваться было некуда! – с некоторым возмущением в голосе заявил Лео.

  — Мне тоже, — ответила Эмма.

  И бросила салфетку на стол.

  — Вы закончили с рёбрышками? Пойдёмте отсюда, мне что-то дурно… Должно быть, оттого, здесь становится шумно!

  Ресторан и в самом деле загудел уже множеством разноязыких голосов, стал наполняться звоном бокалов и резким звяканьем вилок и ножей. Звуки этого отчаянно фальшивящего, нестройного хора начали становится всё отрывистей и надсадней, будто людей, всё более и более наполняющих зал, начли исподволь бить короткими разрядами тока.

  И в этот хор стали вплетаться детские голоса.

  Лео заметил, что ресторан и впрямь стал напоминать семейный: по залу во множестве забегали дети, юрко протискиваясь между столами, вереща и на ходу хватая взрослых за ноги.

  «Боже мой! Только не водите их здесь в туалет!» мысленно попросил родителей Лео.

  И пошёл вслед за спутницей.

  Где-то у самого выхода, там, где нестройный гвалт, перерастая постепенно в монотонный шум, остался уже за спиной, навстречу им понёсся мужчина в бежевой изрядно помятой пиджачной паре, в котором Лео, к удивлению своему, узнал одного из туалетных любовников, столь внезапно растворившихся в воздухе.

  Движения его были столь порывисты, что Лео даже зажмурился на мгновение, ожидая неминуемого столкновения.

  Но по счастью, всё обошлось.

  Внезапный бегун с широкой и бессмысленной, едва ли не лунатической улыбкой на лице, привизгнув, короткой дугой обогнул Лео и его даму и скрылся где-то в гудящих джунглях семейного зала.

  И тут, с коротким запозданием, осознал Лео, что облик его изменился.

  И помимо появившегося на любовнике изрядно помятого пиджака и было и ещё кое-что…

  Шрам!

  Свежий, кровоточащий шрам на лбу.

  Лео успел заметить и тонкие струйки крови на линии бровей.

  «Брать…» вспомнил Лео. «Брать у вас…»

  — Идём? – и Эмма кивнула в сторону коридора.

НОМЕР.

  Она явно вела его в свой номер.

  «А чего стесняться?» с наигранным циничным безразличием успокоил сам себе Лео. «Мы же на сцене».

  Ключ она взяла не на рецепции.

  Один из помощников портье протянул ей бронзу у самой лестницы, словно бы специально её там поджидая.

  «А может, и специально…»

  Лео устал удивляться.

  В конце концов, не удивляются же зрители в театре, завидев ангела, спускающегося на тросах откуда-то с потолка.

  Или посмотрев историю про почтенную мать семейства, которая после трёх часов стенаний на сцене совершенно случайно, токмо волею божьей и автора пьесы, обнаруживает заветную родинку на плече садовника, как-то ненароком забредшего в запущенный сад, и, таким чудесным образом воссоединяется с потерянным лет сорок назад сыном, коего не чаяла уже и обнять в дольнем мире.

  «Вот только не надо про мать» попросил сам себя Лео.

  Эмма поднималась по лестнице, не пожелав воспользоваться лифтом.

  Впрочем, подъём был недолгий.

  Второй этаж.

  В молчании они прошли почти до самого конца коридора и остановили у двери с номером «семь-пять-семь-два».

  «Почти как у меня» отметил Лео. «Только последняя цифра отличается. Рановато делать выводы, но и есть, похоже, номер этажа…»

  И дверь у неё была светло-зелёного цвета, в лиственных узорах.

  Украшала её голова не сатира, а нимфы.

  Впрочем, нимфа повернула ключ с той резвостью, что и сатир.

  Лео поразил странный, внезапный двух-трёхсекундный провал в памяти.

  Он совершенно не помнил, как оказался посреди комнаты.

  Это походило на обрыв плёнки с мгновенной склейкой.

  Эмма стояла возле распахнутой двери, ведущей на террасу.

  Лео, угадав её желание, подошёл ближе.

  Спутница взяла его за руку и вывела под открытое небо, затянутое уже не облаками, а лёгкой, полупрозрачной кисеёй, сквозь которую, казалось, вот-вот выглянет солнце.

  Но солнце всё не выглядывало, и не заметно даже было то место, где висел его круг.

  Пелена была равномерно светлой, словно испускала сияние сама по себе, без помощи светила.

   Эта необычная картина неба хорошо просматривалась ещё и потому, что терраса была полностью открыта и свободна от нависающих карнизов и балконов верхних этажей.

  Волею архитектора она покоилась на широком, далеко выдвинутом вперёд каменном выступе, словно бы на рукотворной скале.

  И путь до края террасы показался Лео бесконечно долгим.

  — Встань здесь…

  И Эмма показала ему на место рядом с широкой гранитной балюстрадой.

  Лео послушно встал.

  Мысли его остановились и внутренний голос в смятении замолчал.

  — Разденься, — сказала она.

  Интонации её голоса были смешанные: то ли просьба, то ли приказ.

  — Как?

  Этот странный, нелепый вопрос едва слетел с его пересохших губ.

  Эмма улыбнулась.

  — Совсем.

  Лео огляделся.

  Мысли остановились, но упрямая, инертная обывательщина всё ещё выползала из его сознания.

  — Но здесь же всё открыто…

  — Это хорошо, — успокоила его Эмма. – Волноваться не о чем. Здесь нет недоброжелателей, только друзья и любовники. Все условности в прошлом.

  Лео застыл, словно охваченный внезапным январским холодом.

  — Хорошо, — пожалела его Эмма. – Я тебе помогу.

  Она погладила его по щеке.

  — Расстегни пуговицы.

  И он покорно расстегнул, одну за другой.

  — Теперь сними рубашку.

  Он медленно стянул реквизитный шёлк, бросив его на гранитные плиты пола.

  Она погладила его по соскам.

  — Они быстро твердеют. Не такой уж ты и стеснительный.

  Она положила руки ему на талию.

  — А теперь расстегни и спусти брюки.

  Эмма провела ладонью по поднимающейся ткани трусов : член стал отзываться на ласки быстрой эрекцией.

  — У тебя давно не было женщины?

  Лео кивнул в ответ.

  — Сегодня ты испытаешь двойное удовольствие: станешь моим мужчиной, и моей женщиной. А теперь разденься – до конца.

  Лео избавился от остатков одежды и член, лишённый оков, гордо поднимался к небу.

  — А теперь заведи руки за спину…

  Лео подчинился.

  И тогда Эмма, быстро вытащив брючный ремень, стянула ему руки узлом.

  — Тебя ведь это возбуждает?

  — Да, — прошептал Лео.

  Эмма засмеялась и, схватив Лео за плечи, уложила его спиной на гранит.

  — Ангелочек, — нежно прошептала она, — теперь ты в моей власти. Или я в твоей?

  Выпрямившись, она медленно сняла туфли и поставила их на край балюстрады.

  — Посмотри на меня. Смотри же…

  И вот теперь чёрные нити окончательно слетели с её плеч.

  Как и ожидал Лео, лифчик не стеснял её грудь.

  Но и ожидаемых трусиков под платьем не было.

  Она сразу и мгновенно предстала перед ним обнажённой, во всей своей ослепительной красоте.

  Она присела на корточки так, что её тонкая розовая полоска влагалища оказалась над лицом Лео.

  Лео почувствовал, как тёплая струйка, поначалу тонкая, но быстро набирающая силу полилась на его лицо.

  Лео подставил губы и, не боясь захлебнуться, короткими, отрывистыми движения стал заглатывать горьковато-солёную влагу.

  И. когда священный поток закончился, прошептал восхищённо: «Господи Иисусе! Царица небесная! Слёзы Богородицы, слёзы пречистые…»

  Алые губы влагалища прикоснулись к его лицу.

  Сменив положение, Эмма встала на колени и теперь прикасалась промежностью к его напряжённому, сведённому страстью и искривлённому безумным возбуждением рту.

  — Сие есть плоть моя, — подхватила она молитву. – Вкушайте тело моё!

  И Лео погрузил язык в её влагалище, ритмичными движениями разжигая огонь женской страсти.

  Затем кончиком языка прикоснувшись к клитору, превращая его в набухший розовый бутон.

  И снова погрузил язык в плоть, уже отзывающуюся жаром на его ласки и источающую первые порции пьянящей влаги.

   — Плоть моя – медовые соты, — тихо произнесла Эмма.

  И Лео почувствовал, как её язык касается его мошонки.

  Она нежно и осторожно перекатывала языком его яички.

  А потом влажными губами поцеловала самый кончик его члена, слизав тягучую капельку с его головки.

  Потом нежно пробежала пальчиками по члену, от основания до головки.

  И несколько секунд играла с ним, словно с шаловливым зверьком.

  А потом охватила губами, глубоко пропуская в рот, и продолжая между тем игру языком.

  Лео в бешено-сладкой истоме едва контролировал себя, продолжая разжигать её плоть.

  Он ждал и ждал, когда же начнёт она ритмичные движения навстречу рывкам его уже наполненного семенем члена, и, почти обездвиженный её плотью, тщетно пытался сильнее подать член навстречу её заглатывающим движениям.

  А Эмма всё играла и играла с ним, то будто насаживаясь ртом на тянущийся к ней багровый комок мышц, то отпуская его и возобновляя игру пальцами по всей длине крайней плоти.

  Она и сама достигла крайней степени возбуждения: Лео чувствовал, как жидкость влагалища стекает по его подбородку и ягодицы подруги всё сильнее прижимают его голову к тёмному граниту.

  И вот Эмма, уже не в силах затягивать игру, начала те долгожданные движения, о которых мысленно молил её Лео.

  И уже через несколько секунд, под плотный напором щёк, языка и губ член разразился бурным фонтаном спермы.

  И ещё одним. И ещё.

  Эмма жадно заглатывала потоки спермы, словно досуха стараясь высосать своего спутника.

  Лео, кончая, выл от взрывающей его страсти и чувствовал, как огненное влагалище Эммы исходит жаром, накрывая его лицо.

  А потом Эмма куда-то ушла, оставив лежать его на балконе.

  «Это ещё не конец» подумал Лео, после коитуса проваливаясь в быстро подступающий туманный морок.

  Он не мог понять, сколько пролежал он, голый и связанный, на террасе.

  Гранит был на удивление тёплым и гладким, словно отшлифованным, и воздух всё никак не хотел становиться прохладным, так что ничто не мешало ему плавать в тёмном полусне.

  Но вот Эмма вернулась.

  Он не услышал её шагов: она всё ещё была босой, обнажённой.

  Только кажется (туман ещё не покинул окончательно полусонную голову Лео) на ней было что надето.

  Что-то на поясе…

  Неожиданно-сильным и грубым рывком она подняла Лео.

  — Пора тебя трахнуть, малышка, — нежно прошептала она, приблизив губы к его левому уху.

  — А разве мы это ещё не сделали? – попытался подхватить игру Лео.

  — Нет, сучка, нет! – крикнула Эмма.

  И голос её стал вдруг жёстким и грубым.

  Лео удивился тому, с какой мужицкой и властной силой потащила она его в комнату.

  «Что происходит?» в смятении он спрашивал сам себя. «Что с ней произошло? Как она могла так измениться? Полно, да Эмма ли это?..»

  Эмма (да, теперь, при свете включённого ею торшера можно было разглядеть её и убедиться, что это именно Эмма, хоть и странно и внезапно изменившаяся) бросила его на пол посреди комнаты.

  И тут Лео отчётливо разглядел, что именно надето у подруги поясе: искусственный член, дилдо, чёртова мощная елда на плотной кожаной перевязи.

  Для верности кожаные крепления были дополнительно зафиксированы кожаными чёрными подтяжками, которыми Эмма нещадно придавила свою пышную грудь.

  Лео увидел, как Эмма несёт с террасы и на ходу скручивает в тугой кляп его же собственные трусы.

  — Но это-то за,.. – едва успел он произнести.

  Кляп глубоко вошёл ему в рот.

  — Это что бы ты не кричала, сучка, — пояснила Эмма, присев ему на живот. – Я тебя изнасилую, гадина. И я буду насиловать тебя, голенькую и связанную столько, сколько захочу.  

  Привстав и протянув руку, она сняла с тумбочки у зеркала заранее приготовленную баночку с кремом.

  И сказала, снова придавив его живот:

  — Я трахну тебя в твою сладкую попку, малышка. Кстати, можешь и покричать, если получится…

  И она ладонью плотнее вогнала кляп в рот.

  — …Можешь позвать на помощь. Можешь попытаться вырваться. Меня это всё возбуждает. Заводит, грязь!

  И она отвесила ему пощёчину.

  Лео попытался привстать, но она снова прижала его к полу. 

  — Лежи, тварь, лежи! Встанешь ты только тогда, когда я этого захочу.

  Она стиснула его грудь.

  — Тебе нравится? Продолжить?

  И стала яростно терзать его соски.

  Лео всё происходящее сначала казалось лишь странной игрой.

  Потом на несколько мгновений его охватило чувство отстранённости, как будто в игре этой участвовал уже не он, а кто-то, лишь внешне похожий на него.

  На несколько мгновений он превратился в бесчувственную куклу, терзаемую двуполой насильницей.

  Но вот тёмный, запретный огонь возбуждения вспыхнул в нём.

  Поначалу ошеломляющий, шокирующий, но и сладостно манящий своей запретностью, огненный жар этот рос с каждой секундой, и вот уже полыхнул полноценной, мощной эрекцией, сдерживать которую Лео был уже не в состоянии.

  — Ну вот, — удовлетворённо произнесла Эмма. – Теперь ты готова. Твой клитор стал твёрдым. Пошли, грязная тварь! У меня есть подходящее место, чтобы тебя трахнуть.

  И она рывком подняла Лео и потащила его в сторону ванной комнаты.

  Там она поставила его над унитазом так, что ноги его охватили синюю раковину и наполненное водой отверстие оказалось у него под мошонкой и, рывком приподняв связанные рук, наклонила вперёд, грудью приложив к чуть влажной от конденсата панели слива.

  Чуть слышно звякнула брошенная на пол баночка.

  Её пальцы вошли ему между ягодиц и глубже, в анальное отверстие, густо смазываю будущий путь проникновения кремом, острый эвкалиптовый запах которого заставил Лео задышать тяжело, жадно захватывая воздух.

  От безумной страсти у него меркло и мутилось сознание, и временами казалось, будто у него и впрямь вместо мужской груди где-то внизу качается пышная женская, а бешено бьющийся в пустоте член – это и впрямь клитор у преддверия новообретённого влагалища.

  Слюна ручьями била во рту, и кляп потемнел от жидкости.

  Её член вошёл в него, сначала где-то до половины, а потом, после нескольких плавных движений, и на всю длину, так что головка его стала сладко ходить и вращаться в глубине его тела.

  Её руки снова охватили его грудь, властно и по-мужски сжимая тело.

  И тут её движения стали резкими и бьющими, подлинно агрессивными движениями истинного насильника.

  Она беспощадно трахала его, ибо это трудно было назвать всего лишь совокуплением.

  Нет, это был трах, жёсткий и сладко-жестокий, пробивающий и подчиняющий жертву трах.

  И Лео мог бы поклясться, что гладкий полимерный член его подруги с каждым заходом вглубь обретает жар и живое напряжение плоти, в считанные мгновения превращаясь в алчущую страсти, надменную и завоевательную мужскую плоть.

  — Да, сука! Да, вонючка! Шлюха сортирная! – вопила Эмма, приходя в крайнюю степень возбуждения.

  Ладонью правой руки она сжала его живот. Потом её пальцы пробежали вниз, нащупывая клитор-член.

  И вот, нащупав крайнюю плоть, она стала гладить её, а потом – её охват стал жёстче, и началась насильственная и окончательно сводящая с ума Лео мастурбация.

  — Грязная членососка! Сортирная тварь!

  Она захлебнулась в вопле оргазма.

  И в этот момент из члена Лео уже не фонтаном, а длинной струёй полилась в тёмные глубины унитаза белая сперма.

  Эмма, огласив сине-розовое пространство ванной комнаты последним, уже слабеющим вскриком, разжала объятья и медленно опустилась на пол.

  Член её выскользнул из отверстия и поражённый Лео увидел, что по задней поверхности бёдер его медленно стекают белесовато-прозрачные струи.

  «Не может быть! Что это за…»

  Не оборачиваясь, он провёл ладонью по ягодицам.

  Они были липкие и влажные, словно и впрямь приняли порцию живой мужской влаги.

  Смутный трепет охватил его.

  Медленно отводя ноги от раковины унитаза, он потихоньку, сантиметр за сантиметром, развернулся, с нарастающим волнением переводя взгляд на то место, где должна была находиться Эмма, в мгновение ока из девушки переродившаяся в потустороннего андрогина.

  Но ни девушки, ни андрогина в ванной комнате не было.

  Комната была пуста.

  Эмма исчезла, беззвучно, незаметно, бесследно.

  В пустоте и ошеломлённости, охваченный неодолимым внутренним параличом, стоял Лео в ванной комнате минуты три, если того не больше.

  И даже веки его застыли в мёртвой неподвижности, так что только яркий свет парных бра заставил их, наконец, заморгать, стирая накатившие слёзы.

   Лео, выйдя из оцепенения, медленно опустился на пол, изогнулся причудливым образом (от чего из промежности натекла лужица на пол) и, захватив коленями кончик кляпа, вытащил затычку изо рта.

  Упал, потеряв равновесие, и с минуту лежал на полу, старясь избавиться от надсадной одышки.

  — Эмма!

  Опустевшие комнаты ему не ответили.

  Эмма исчезла.

  Так, будто и не было её никогда.

  — Эмма!

  «Она не придёт» сказал ему внутренний голос. «И вообще, её никогда не было. Нет, и не будет. Это такое представление…»

  — Замолчи! – прикрикнул сам на себя Лео.

  «Здесь всё бутафорское, дружок. Театральное, выдуманное, ненастоящее. Появляется, а потом исчезает. Проваливается сквозь люк…»

  — Замолчи! Замолчи! Замолчи!

  «Хорошо» согласился голос. «Замолкаю».

  — Эмма!

  Лео уже догадался, что подругу звать бесполезно, и кричал теперь лишь потому, что не хотел оставаться в тишине, боялся её и криком гнал прочь.

  Через пару минут он окончательно охрип и замолчал.

  Горло саднило и страшно хотелось пить.

  Страшно оттого, что не знал, как утолить жажду со связанными руками, и осознание беспомощности усиливало панику.

  Лео решил, что не будет звать на помощь.

  Не хотелось, чтобы посторонние видели его беспомощность.

  Кроме того, немного узнав нравы отеля, Лео резонно полагал, что предстать перед постояльцами или обслуживающим персоналом голым и связанным – это навлечь на себя новые приключения, возможно и не прописанные в сценарии.

  Потому, собравшись с силами, он бешено закрутился, отчаянно ёрзая по полу вправо и влево, цепляясь краями ремня за малейшие неровности предательски-гладкой плитки и стараясь всеми силами избавиться от пут.

  Каждые две-три минуты он вынужденно останавливался, чтобы перевести дух и облизать губы, которые от неутолённой жажды начали уже потрескиваться и саднить по краям.

  И только минут через пятнадцать отчаянных усилий, придавив копчиком чуть ослабевший кожаный захват, освободил он горящие и багровые, словно облитые крутым кипятком кисти рук.

  Ещё несколько минут он сидел на полу, усмиряя дыхание и радуясь обретённой свободе.

  Потом привстал, оперевшись на край унитаза, и сплюнул накопившуюся тягучую слюну в тёмную воду.

  Медленно, цепляясь за стену, поднялся и выпрямился.

  Подошёл к раковине умывальница, выполненной в форме полураскрывшегося розового бутона и долго вглядывался в зеркало, изредка жмурясь от ослеплявшей его подсветки.

  На него смотрел немного ошалевший от обилия впечатлений темноволосый, диковатого вида мужик, всклокоченная шевелюра которого загустела и слиплась от пота, а карие глаза приобрели хищный зеленоватый оттенок с коротким, пронзительным разбойничьим отсветом.

  Лео казалось, что в его облике произошли какие-то изменения, и весьма значительные изменения, но какие именно – он понять не мог, потому что картинка в его глазах то двоилась, то периодически мутнела, а то и начинала вдруг дрожать и трансформироваться, меняя контуры лица и оттенки кожи.

  «Боже всемогущий, что же это?» спросил сам себя Лео.

  Он надеялся, что внутренний голос, которому он сам приказал замолчать, на этот раз ослушается и что-нибудь скажет.

  Не то, чтобы Лео ждал от него совета или хотел проверить, ему ли принадлежит этот внутренний голос или же транслируется некой силой извне в самые глубины его сознания.

  Он просто хотел сейчас услышать что-нибудь, хоть бы даже и набор бессвязных слов, от внутреннего собеседника.

  Ему хотелось, чтобы этот прежде надоедливый невидимка хоть как-то обозначил своё присутствие, лишь не оставаться одному.

  Но невидимка молчал.

  «Ты не мой голос» поддразнил его Лео. «Ты – чужак. Пришелец! Опасный мозговой паразит, не известно кем управляемый. Ты не подчиняешься моим командам, значит – мне не принадлежишь. Если ещё раз проснёшься – утоплю в белом шуме».

  И Лео, заткнув пальцами уши, начал беспорядочно выть, мычать и стонать.

  Затем освободил занывшие уши от пальцев и прислушался.

  Голос молчал.

  Провокация явно не удалась.

  Внутренний или внешний, голос жил своей жизнью и в данный момент на общение категорически не шёл.

  «Хорошо» сказал Лео и погрозил зеркалу пальцем.

  Двойник в зеркале ответил что-то беззвучно и погрозил пальцем ему.

  Однако в таком встрёпанном виде передвигаться по «Оберону» было ни к чему.

  Что-то подсказывало Лео, что такой вид неизбежно вовлёк бы его к участию в чужих игровых сценариях, а это сейчас было совсем ни к чему, хотелось спокойствия и хотя бы краткого отдыха.

  Лео по-хозяйски забрался под душ и долго намывался, одну за другой опорожняя многочисленные бутылочки с шампунями и гелями, заранее заботливо расставленными горничной по полкам.

  Розовые, зелёные, красные и перламутровые жидкости текли по нему со всевозможных сторон, смешиваясь с тугими водяными струями и стирая вещественные следы испытанных приключений.

  Минут через сорок, чистый и благоухающий добрым десятком запахов, от лаванды до ванили, Лео выбрался из душа и зашёл в комнату.

  Минут за пять до этого Лео подумал, что неплохо бы как-то решить вопрос с одеждой, потому как прежняя, скомканная и, должно быть, уже запылившаяся, никак его не привлекала.

  Наиболее подходящим он считал звонок аттенданту из отдела обслуживания номеров с просьбой принести что-нибудь подходящее из его комнаты, потому как он совершенно случайно застрял в чужом номере с пришедшей в совершенную негодность одеждой, так как… э-э…

  Ну, в общем, всем всё понятно!

  Но в комнате, под светом торшера, обнаружил Лео на убранной персиковым покрывалом софе заранее разложенную и тщательно отутюженную одежду, явно его размера и для него же приготовленную.

  Классическую и вечернюю.

  Тёмно-синий, со сдержанной, голубовато-серой полоской пиджак. Брюки в цвет пиджака с идеально проведённой строгой полоской, охваченные заранее заправленным ремнём. Кремовая сорочка с простроченной пуговичной планкой.

  На прикроватном коврике поджидали его чёрные лаковые туфли, из широко раскрытых светло-кожаных пастей которых выглядывали задорно языки тёмно-синих носков.

  «А ремень кстати» подумал Лео. «Мой-то в негодность пришёл…»

  Он быстро оделся и пошёл было к двери.

  Но на полпути замер и начал беспокойно оглядываться в поисках ключа.

  Ключа нигде не было.

  Включив везде люстры в дополнение к торшерам и бра, он обошёл довольно просторный номер, оказавшийся, как и его обиталище, двухкомнатным.

  Вот только второй комнатой оказался на спортивный зал с замысловатыми снарядами, а нечто, напоминавшее кабинет для уединённых занятий: небольшая аккуратная комнатка со стенами, сплошь покрытыми резными деревянными панелями, со столиком у окна, на котором стоял кем-то включённый ноутбук, на экране которого непрерывно демонстрировался закольцованный видеоролик про какого-то срывающегося с крыши беглеца, лицо которого, постоянно находившееся в полутени, почему-то показалось Лео смутно знакомым.

  — Эмма, это ты мне оставила послание? – спросил Лео, повысив голос до хриплого крика, на окончании фразы срывающегося в фальцет.

  — А где же ключ? Где ты оставила ключ от номера?

  Никто ему не ответил.

  Только летел и летел с крыши незнакомец, лицо которого…

  Лео хлопнул себя по лбу.

  — Да чёрт с ним!

  И с ожесточением добавил:

  — И с ней! С её ключом! И с этой трижды проклятой картинкой!

  И он резким движением смахнул ноутбук на пол, а тот всё так же невозмутимо продолжал демонстрировать повторяющиеся картинки.

  «Полно, хватит грустить и расстраиваться» неожиданно пришёл ему на помощь проснувшийся внутренний голос. «К чему тебе ключ? Зачем устраиваешь обыск? Зачем беспокоишься понапрасну? Быть можем, дверь и незаперта. То есть, прямо скажем, открыта. И тебе не придётся сползать с террасы второго этажа, пачкая дорогой костюм и принимая нелепые позы под взглядами праздношатающейся публики. Проверь, герой-любовник, и не устраивай истерик».

  «Дверь закрыта» упрямо возразил Лео. «Я видел, как Эмма закрывала её. И, будь она хоть немного приоткрыта, я видел бы полоску света из коридора. Я заметил, что здешние двери прилегают плотно и имеют защёлку. И потом…»

  «Я, я…» передразнил голос. «Уж точно это проще, чем, запалив свет, бегать по номеру или лезть в них, цепляясь за гранитные плиты. Кожу-то точно не обдерёшь…»

  В глубине души Лео почувствовал, что резон в доводах собеседника есть, а потому, подойдя к входной двери, слегка толкнул её.

  И дверь легко открылась.

  Рассмотрев замок, Лео увидел аккуратно утопленный язычок защёлки.

  А с внешней стороны двери ему подмигивала улыбающаяся нимфа.

  «Ха, разыграли!» торжествующе воскликнул внутренний голос.

  И тут же с притворным испугом спросил:

  «Мне замолчать?»

  «Непременно!» довольно резко ответил ему раздосадованный Лео. «нужен будешь – позову».

  Дверь номера он оставил как есть, приоткрытой.

  Решил, что раз уж номер под присмотром (что теперь было очевидно), то и беспокоиться о его безопасности смысла особого нет.

  Лео спустился вниз и подошёл к стойке рецепции.

  Портье, не прежний, пожилой, а новый, молодой и круглолицый, с нагловатыми вздёрнутыми усиками над пухлыми, почти детскими губами, подошёл к нему неспешно, размеренным шагом, сохраняя зримое достоинство отеля перед лицом гостя.

  — Слушаю вас, сударь.

  Лео, отчего-то засмущавшись, вороватым манером огляделся вокруг, хотя никто из гостей и служащих отеля не обращал на их разговор ни малейшего внимания, к тому же лобби оказалось весьма многолюдным, так что в общем гуле голосов потонул бы не только любой разговор, но, пожалуй, даже перебранка среднего уровня крикливости.

  — Девушка, — с таинственным намёком в голосе произнёс Лео. – Она была со мной. Её зовут Эмма, она гость отеля…

  Портье смотрел на него взглядом детски-светлым и бесстрастным.

  — Она подходила к стойке и брала у вас ключ от номера…

  — У меня? – уточнил портье.

  — Не помню, — признался Лео. – Кажется, у вашего коллеги. Ещё днём, а сейчас… э-э…

  — Вечер, — подсказал портье.

  — Да, — согласился Лео. – Уже вечер и, похоже, давно стемнело.

  Лео замолчал.

  Портье выждал секунд десять и вежливо осведомился:

  — Так чем же я могу помочь?

  — Она пропала, — с вырвавшейся наружу тревогой произнёс Лео. – Она сначала была, а потом пропала. И ключ от её номера, похоже, пропал…

  «Господи, зачем я всё говорю?» с тоской спросил сам себя Лео. «Зачем вообще впутываюсь? Такое впечатление, что не я говорю, а мной говорят…»

  — О каком номере идёт речь? – с профессиональной вкрадчивостью осведомился портье.

  — Семь-пять-семь-два, — с ненавистью к самому себе произнёс Лео.

  Портье отошёл (как показалось Лео, на пару мгновений, и в продолжении этих мгновений Лео думал, что самым лучшим сейчас будет убраться прочь, подальше от этой чёртовой стойки и полногубого портье, и пусть этот тип сам разбирается с номером, и с девушкой, о со всеми прочими загадочными неурядицами их сумасшедшего «Оберона», думал так, думал, но стоял на месте, удерживаемый какой-то неведомой, и при этом неодолимой силой), потом вернулся и торжественно произнёс

  — С номером всё в порядке, сударь. Он вакантен.

  — Что?? – с изумлением воскликнул Лео.

  — Вакантен, сударь, — повторил портье. – То есть свободен, не занят. Там проживала почтенная пожилая пара, но недавно они покинули нас. Отправились отдыхать ближе к морю. С тех пор номер пустует. И с ключом всё в порядке. Он на месте, в соответствующей ячейке. Предвосхищая ваш вопрос, замечу, что ошибки и путаницы быть не может, это именно тот самый ключ, от номера семь-пять-семь-два. Я лично достал его из ячейки и проверил. Предвосхищая ещё один ваш возможный вопрос, опять-таки замечу, что дубликат ключа хранится вместе с прочим дубликатами в сейфе отеля и гостям не выдаётся. Мастер-ключ хранится так же в сейфе отеля и, разумеется, никому не выдаётся. Портье может получить доступ к сейфу только с разрешения управляющего отеля либо, в ночное время, с согласия старшего портье и в присутствии сотрудника службы охраны отеля, о чём делается запись в журнале. Разумеется, происходит это в исключительных случаях, но, как вы понимаете, обычный запрос гостя едва ли можно считать исключительным случаем. Кроме того, я проверил журнал: никаких записей о выдаче дубликата ключа от номера семь-пять-семь-два нет. Мастер-ключ вообще выдавался в последний раз в позапрошлом году. Так что увы, сударь… то есть, всё замечательно, сударь, причин для беспокойства нет.

  «Когда это он успел всё так шустро проделать?» удивился Лео.

  Стремительность портье не только удивила, но и насторожила его.

  У него появилось подозрение, поначалу смутное, но уже через несколько секунд окрепшее и отчётливо оформившееся, что кто-то, некий невидимый постановщик действа, заранее предвидел его визит к стойке рецепции и снабдил портье соответствующими инструкциями, а отсутствие портье и его поход якобы с проверкой ключа – это лишь формальность для успокоения гостя.

  Впрочем, роль свою портье отыграл на троечку с минусом: слишком мало отсутствовал, слишком быстро вернулся, слишком уж безоблачно чело его и уверен взгляд.

  И Лео решил хоть немного вывести этого хлыща из себя, бросив неосторожную фразу:

  — Вакантен? То есть свободен? Но номер же открыт! Я был там пару минут назад. Дверь открыта!

  — Исключено! – уверенно возразил портье.

  Лео почувствовал подступающее против воли желание двинуть молодому всезнайке кулаком в гладкую физиономию.

  — Почему? Я видел это собственными глазами! Трогал эту чёртову дверь, причём с двух сторон.

  — Невозможно, сударь, — преспокойнейшим тоном заявил портье.

  И пояснил со всей возможной профессиональной снисходительностью:

  — Вакантные номера ставятся на сигнализацию, с которой снимаются лишь во время регистрации нового гостя на стойке рецепции. Это хорошо отработанный процесс, он совершенно незаметен для гостя и не причиняет ни малейших неудобств. Кроме того, сигнализация отключается на время уборки номеров. Но только на время уборки! После доклада горничной охрана немедленно ставит номера на сигнализацию. Номер, о котором вы говорите, убирался вчера днём, после чего в соответствие с протоколом безопасности был подключён к защитной системе и более не отключался. Он и сейчас находится под контролем сигнальных датчиков, я только что проверил индикаторную панель. Номер закрыт, сударь, можете быть в этом уверены, иначе через считанные секунды возле него оказались бы сотрудники охраны. Наша охрана не подводит, сударь, можете быть в этом уверены.

  — А девушка? – уже слабым голосом спросил Лео.

  Портье улыбнулся несколько смущённо.

  — Мы не отслеживаем перемещения наших гостей, сударь. Разве только поступит запрос из полиции. Но вы ведь не из полиции?

  — Я не из полиции, — подтвердил Лео и вздохнул разочарованно. – Я гость…

  Портье смотрел на него выжидающе.

  — Ключ от номера, моего! – потребовал Лео. – Семь-пять-семь-пять!

ВЕЧЕР.

  О пакете он вспомнил, лишь войдя в номер.

  Пакет его терпеливо ждал на прежнем месте, там, где Лео оставил его.

  На столе.

  Впрочем, Лео не удивился бы, если бы пакет оказался на кровати, на прикроватной тумбочке, на подоконнике или вовсе под потолком.

  Лео просто устал удивляться и принимал течение событий с бесстрастием тибетского ламы.

  Пакет он вскрывал с некоторым волнением, поскольку помнил, что сделать это он должен был сразу же после обеда.

  Он даже полагал, что внутренний голос отпустит по этому поводу пару-тройку едких замечаний.

  Но внутренний голос молчал, а собственный голос Лео занудно повторял, что «после обеда» — понятие растяжимое и относительное, и обеденное времяпровождение вполне может включать и некоторые невинные развлечения, и темнота за окнами – не причина для беспокойства…

  — Да замолчи же ты! – прикрикнул сам на себя Лео, немало удивившись тому обстоятельству, что и приказы, адресованные самому себе остаются без ответа и без последствий, ибо и собственный его голос продолжал бубнить, явно взявшись подражать тому, давешнему внутреннему голосу, интонации которого так чуждо и сторонне звучали под сводами черепа.

  — Я вам всем устрою! – пригрозил Лео голосам в своей голове.

  «Замолчи, он же не в себе!» трусливо пискнул какой-то третий голос, и на какое-то время в сознании воцарилась тишина.

  В пакете было несколько бумаг.

  Первой была отпечатанная на мелованной бумаге и исполненная затейливым курсивом записка.

  «Мы знаем, что пакет открыт с некоторым запозданием…»

  Лео тяжело вздохнул.

  «…но пусть вас это не беспокоит. Всё идёт по плану, публика довольна представлением и, хвала Создателю, вознаграждает нас аплодисментами. Режиссёр благодарит вас, господин Кроссенбах, передаёт вам самые наилучшие пожелания и надеется, что вы сможете поддерживать столь же высокий уровень вашей игры вплоть до самого финала, который, как вы помните, уже близок.

  Послезавтра, в воскресенье, пройдёт финальная сцена с вашим непременным участием.

  Завтра же, в субботу, в 9 часов вечера, мы ждём вас в Хрустальном зале отеля «Оберон», где состоится восхитительное фрик-шоу гастролирующей труппы игривых монстров и уродцев господина Нивеля.

  К этой записке приложен пригласительный билет, коим вы сможете воспользоваться и непременно посетить вышеозначенный спектакль, тем более, что господин Нивель уже наслышан о вас и собирается лично поприветствовать вас у входа в зрительный зал…»

  «Это ещё зачем?» спросил Лео записку. «Не знаю никакого Нивеля, сроду не бывал на его шоу и незачем мне его приветствия!»

  Пояснений на этот счёт в записке не было.

  Далее начались инструкции.

  «Субботний день можете провести как вам будет угодно, но мы советуем вам немного прогуляться по парку отеля и оценить потрясающие виды, которые открываются с окрестных холмов.

  Для этого вам потребуется прогулочный костюм, который вы найдёте в вашей дорожной сумке, пакет № 2.

  После прогулки рекомендуем подняться на крышу отеля, где расположен небольшой, но очень уютный парк, а так цепь прудов и каскадный комплекс фонтанов…»

  «Это как?» изумился Лео. «Прямо у меня над головой…»

  Он посмотрел на потолок.

  Потолок был бел, чист и нем.

  «…или надо мной ещё с десяток этажей, которых нет на фотографиях, рекламных открытках, туда не ходят обычные отельные лифты и не ведут лестницы для простых смертных?»

  Записка же невозмутимо продолжала.

  «…и небольшой пляж. Для полноценного отдыха вам понадобится купальный костюм, он в пакете № 3.

  Сегодня же ночью вам понадобится спальный костюм в пакете № 1, а так же грим-паллета, которая находится рядом с этим пакетом.

  Перед тем, как отойти сегодня ко сну, наденьте, пожалуйста, соответствующее одеяние и положите паллету на ночной столик.

  Теперь немного о приятном: ужин вам принесут в десять часов вечера в номер, нет необходимости спускаться в ресторан.

  В период с двенадцати до двух часов ночи можете посетить ночной клуб, для этого используйте пакет № 4 и прилагающуюся к нему маску.

  Но просим вас быть в своём номере не позже половины третьего ночи, в постели и будучи облачённым в соответствующий костюм.

  И в заключении сообщаем, что фрик-шоу надлежит посетить в том костюме, который сейчас надет на вас…»

  Лео шумно сглотнул слюну.

  «Всё подстроено. Гады!»

  «…и его следует хранить чистым и неизмятым, для чего просим по возможности быстро снять его и надеть на плечики в платяном шкафу вашего номера.

  Для комфортного пребывания в номере используйте халат, что ждёт вас в ванной комнате.

  Сюрприз!

  Мы знаем, что удары судьбы, обрушившиеся на вас в последнее время (особенно в последние три недели) сделали вас заядлым курильщиком.

  Мы приготовили для вас коробочку с отличными сигарами и пенал с сандаловыми спичками, чей запах гармонично дополняет аромат кубинского табака.

  Всё это вы найдёте на столике, что стоит на балконе.

  Мы позаботились и о шезлонге.

  Приятного отдыха!»

  — Враньё! – возмущённо заявил Лео. – Вот это – самое настоящее враньё. Ошибочка, господа постановщики! Я вообще не курю!

  «А ты выйди на балкон, да глянь на подарки» издевательски посоветовал ему проснувшийся внутренний голос. «Тут-то и увидим…»

  Лео, сорвавшись, припечатал внутреннего самым гадким ругательством, которое только знал (а под мостом он выучил их немало), но внутренний лишь мерзко захихикал в ответ.

  Ничего не поделаешь, пришлось, переодевшись и облачившись в халат, выйти на балкон.

  Под карнизом (теперь уже не понятно: то ли крыши, а то ли и неведомого верхнего этажа), сбоку от сумрачного ночного неба стоял шезлонг плетёного камыша, а рядом с ним – шоколадно-коричневый ротанговый столик с курительными принадлежностями.

  В сигарном дыме над головой Лео закрутился зелёный карапуз-ангелочек, пухлощёкий насмешник с острыми глазками и призрачно флюоресцирующей кожей.

  Малыш то стремительно пролетал сквозь выдыхаемые к самому небу густые синие струи, отчаянно при этом чихая, то накручивал восходящие и нисходящие спирали над головой релаксирующего гостя, а то принимался дразниться, высовывая блестящий кончик языка.

  — Не мешай! – прикрикнул на него Лео.

  И тут же, словно оправдываясь за резкость тона, пояснил:

  — Я же, между прочим, отдыхаю. Похоже, у меня сегодня будет бурная ночь…

  — Ещё какая бурная! – радостно подхватил ангелочек, нимало не смущённый окриком Лео. – Уж будет так будет! Эге-э!

  И пронёсся у Лео над самой головой.

  — Такая ночь! Такое веселье!

  «Откуда здесь ангелы?» спросил Лео непонятно кого в своей голове.

  Однако и на безадресный вопрос нашёлся ответ, ибо проснувшийся внутренний голос твёрдо решил не оставлять его одного этим вечером.

  «Как это – откуда?» притворно удивился он. «Из рая, разумеется. Откуда же ещё может взяться ангел?»

  — Ты из рая? – спросил Лео, чувствуя нарастающую вязкость речи и странное, совсем не табачное опьянение.

  — Аха-а! – радостно подтвердил малыш и приземлился ему на макушку. – Прямо вот оттуда!

  — А зачем прилетел? – осведомился Лео пьяно-деловым тоном.

  Малыш прыснул и Лео, хоть и не видел его лица, мог бы поклясться, что сделал он это в сжатый тугой кулачок.

  — За твоей душой, дурень! За ней, родимой!

  — Слазь, — вяло попросил Лео, делая глубокую затяжку.

  Малыш беспокойно заёрзал попой.

  — Ну полминуточки-и! – жалобно затянул он.

  — Во-он, — нараспев протянул Лео и начал метить сигарой зелёному в пятку.

  Мерзкий шалун свечою взмыл в воздух, и вишнёвая звезда сигары слабо чиркнула Лео по щеке, чувствительно при этом обжигая кожу.

  — Тварь! – завопил Лео, вскакивая со стула и бросая сигару на пол.  

  — Десять часов, — пропел зелёный откуда-то из-за тучи. – Сейчас будет «тук-тук»!

  В дверь действительно постучали.

  «А у него и часы есть» заметил Лео. «Голый, а время вот знает… Боже, как много здесь голых… ангелы – и те с голым задом… А почему бы и нет?»

  И он, выбравшись из шезлонга, смачно плюнул на затухающий окурок.

  И, вяло шаркая отельными тапочками, подошёл к двери.

  — Э-э… кто? – смущённо и неуверенно обратился он к двери.

  — Обслуживание номеров, сударь, — ответила дверь женским голосом. – Ваш ужин, господин Кроссенбах. Ровно в десять, как и заказывали.

  — Я это… заказывал, — пробормотал Лео, отчаянно дёргая ручку.

  Дверь не поддавалась.

  — Я не понима…

  — Это странно, сударь, но ваш номер заперт снаружи, — спокойнейшим тоном пояснила возникшую ситуацию дверь.

  И тут же успокоила:

  — Но вы не волнуйтесь, я открою своим ключом.

  Сатир снаружи издал еле слышный щелчок.

  Дверь открылась и горничная, на которой из одежды был лишь сильно укороченный, почти полностью открывающий бёдра красный, с охристо-коричневыми узорами фартук, вошла в номер, с важным и невозмутимым видом выкатив на середину комнаты сервировочный столик, где в окружении вазочек с тостами, чайными булочками и мини-кексами, в компании небольшого чайничка на подносе и трёх закрытых крышками серебряных тарелок возвышалась на подносе горделивая горка очищенных и порезанных на ровные дольки папайя и мангостинов.

  Оставив столик посреди комнаты, горничная вернулась к двери, встала вплотную к качающемуся из стороны в сторону Лео и, уверенно протянув руку, взяла с полки приоткрытого шкафа ключ от номера.

  «Вот это да!» удивился внутренний голос. «Это мы его туда засунули?»

  Лео ничего не ответил и лишь невнятно что-то бурчал, с нескрываемым интересом разглядывая на три четверти обнажённую фигурку горничной.

  — Не знаю, что произошло, сударь, — продолжала горничная всё тем же спокойно-официальным тоном. – Похоже, вас кто-то запер снаружи. В ином случае дверь спокойно открылась бы изнутри, даже если ключ и не был вставлен в это отверстие…

  И она поднесла ключ к еле заметной щели посередине дверь, там, где можно было бы вообразить затылок стража-сатира.

  Ключ будто сам собой выскочил у неё из ладони и занял своё место в дверном отверстии.

  — Это да, — важно согласился Лео. – Вставить – это очень важно…

  И покачнулся, еле успев схватиться за угол стенного шкафа.

  «Фу-у!» с нескрываемым презрением отреагировал внутренний голос. «Грязный, обдолбанный бродяга из-под моста с соответствующим юмором…»

  Лео предпочёл пропустить его замечание мимо ушей.

  — Теперь дверь можно закрыть? – подражая официальному тону горничной, спросил он.

  — Разумеется, — ответила она. – Ключ на месте.

  Лео резким движением захлопнул дверь и прижался к нисколько не смутившейся девушке.

  — А вот если пожар? – продолжал он изучение отельных правил, уже еле ворочая стремительно распухающим языком. – А я вот, к примеру, этот самый ключ потеряю? От него ведь зависит моя жизнь, так что ли?

  — У нас не бывает пожаров, сударь, — ответила горничная, уверенными движениями развязывая на Лео пояс халата. – Вот уже много десятилетий, сударь, у нас не бывает пожаров. И не может быть. А двери отеля всегда открываются вовремя, с нашей помощью или без.

  «О чём это она?» с некоторой настороженностью спросил внутренний голос, на которого сигарное опьянение, судя по всему, нисколько не подействовало.

  Но Лео на вопрос отвечать не стал, поскольку и сам не знал ответ, а лишь пожелал внутреннему заткнуться минут на пятнадцать.

  «На пять!» язвительно заметил внутренний, и послушно при этом заткнулся.

  — А я ведь это подозревал,.. – бормотал Лео, отступив на полшага и дожидаясь, пока горничная снимет с него халат. – Я ведь что-то такое… этакое… и про закрытые двери, и про ключи…

  Приподняв край фартука, он неотрывно смотрел на мерно раскачивающийся перед его затуманенным взором тёмный треугольник лобка.

  Девушка помассировала его член, который вполне сохранил боевой настрой после всех перенесённых приключений, затем повернулась к Лео спиной и медленно наклонилась вперёд.

  Лео погладил её спину, провёл ладонями по пышным ягодицам, а потом, стараясь в подступающем тумане удерживать равновесие, стал медленно вводить набухший член во влагалище.

  Сначала у него не получалось, так что девушке рукой и движениями таза пришлось помогать, но потом его уже липкая от первой влаги плоть проскользнула в глубины её тела так легко и ловко, словно бы девушка, заранее готовясь к близости, подготовила интимный путь.

  «Хотя… кто знает…»

  И он начал движения, яростные и быстрые.

  Покорной рабыней, с опущенной к полу головой, стояла горничная у двери, подставляя свой зад под его агрессивные ласки.

  А он бешено заталкивал член, вёл назад, и заталкивал снова, и всё никак не мог кончить, ибо головка члена словно бы болталась в огненной и влажной пустоте.

  И когда он уже завыл от разрывающего его страстного безумия и неутоляемой жажды, тело девушки подалось ему навстречу, член попал в желанный охват и высвобождаемая сперма хлынула потоком, унося с собой жар утолённого желания.

  Тут туман окончательно охватил его и Лео рухнул на пол.

  Очнулся он на постели, и туманным, мутнеющим взглядом долго смотрел на золотистый балдахин, что плавал над ним подобно гигантской медузе, важно шевелящей бахромчатыми краями своего округлого узорчатого тела.

  Где-то рядом с ним послышался слабый вздох.

  Он повернул голову на звук.

  Девушка не ушла.

  Она стояла у стены и смотрела на него.

  Внимательно, но безо всякого участия и теплоты, холодно-заботливым взглядом.

  — Пришли в себя, господин Кроссенбах? – осведомилась она.

  «Все знают моё имя» с лёгким зудом раздражения подумал Лео. «Все знают, кто я такой, где я бываю и где ещё не был, закрыт номер или открыт, пришёл я в себя или тону в бреду… Я один ничего толком не знаю! Плыву в дурном потоке…»

  — Пришёл, — подтвердил Лео.

  Затылок саднило.

  «Должно быть, ударился, когда падал».

  Лео повернулся на бок, потом, упираясь рукой в сморщившееся покрывало, приподнялся и сел на кровати.

  Ногой нащупал тапочки.

  Широким барским движением запахнул халат.

  И спросил:

  — Это вы меня уложили?

  Девушка кивнула в ответ.

  — Очень любезно с вашей стороны…

  Она промолчала в ответ. Взгляд её был пуст и неподвижен.

  — Долго я был без сознания?

  — Недолго, — ровным, безжизненным голосом ответила горничная. – Совсем недолго. Сейчас половина одиннадцатого. Есть время спокойно поужинать. Вы успеете в ночной клуб. Основная программа начнётся в первом часу ночи…

  — Вы и о клубе знаете? – удивлённо-ироничным тоном воскликнул Лео, раскачиваясь из стороны в сторону на манер дервиша.

  — Тогда, может, и о программе расскажете? Надоела, знаете ли, эта неосведомлённость!

  — Но лучше прийти заранее, — спокойно продолжала девушка, совершенно проигнорировав его вопрос. – У вас будет время познакомиться с гостями. Столик не нужно выкатывать в коридор, мы всё уберём и подготовим номер к вашему возвращению. Бон аппетит!

  Она отошла от стены и, пройдя мимо качающегося Лео, вышла в прихожую.

  Через секунду щёлкнул замок.

  — А если я не хочу ни с кем знакомиться?! – крикнул ей вслед Лео.

  Она не ответила. Должно быть, она уже далеко прошла по коридору.

  Или растворилась в воздухе сразу, как только вышла за порог.

  «Хорошо» сказал сам себе Лео. «Пора бы уже что-нибудь и съесть…»

  Столик, должно быть, был с подогревом. Еда совсем не остыла. От неё даже шёл лёгкий пар, а чайничек важно клокотал, благоухая ароматами цветочного настоя.

  — Боже мой, опять ягнёнок! – воскликнул Лео, приподнимая крышку.

  Тушёное в тёмном соусе мясо издавало тонкий, но хорошо узнаваемый аромат хорошенько вымоченной в вине и томлёной в печи плоти молодого, очень молодого, едва ли не новорожденного барашка.

  — Любят же они ягнятину, — пробормотал Лео.

  «Лёгкое, диетическое мясо» недовольно забубнил внутренний голос. «А в первый раз ты сам рёбрышки выбрал…»

  — Замолчи, — равнодушно оборвал его Лео, приподнимая крышку над тарелкой с гарнирами.

НОЧНОЙ КЛУБ.

  Минут через сорок отужинавший и немного отдохнувший, почти не качающийся и ступающий твёрдой походкой Лео спускался по лестнице, держа путь в ночной клуб.

  Чувствовал он себя при  этом физически вполне сносно, но вот психологическое состояние можно было бы описать фразой: «потрясён до основания».

  Лео, конечно, уже догадался, что «Оберон» — безумен до последней степени (если у мирового безумства вообще есть такая степень) и местные нравы в принципе допускают всё, что угодно, включая и те вещи, о которых едва ли подумаешь и в параноидальном бреду.

  Но то, что творилось с ним сейчас, тем не менее, ошеломило его до крайности, ибо было уже не просто параноидальным, шизофреническим, маниакальным и чем хотите ещё, оно было – нелепым, запредельно абсурдным, будто криво слепленным из обрывков дурных и бесстыдных снов.

  Костюм из пакета № 4 оказался красной латексной конструкцией в обтяжку, с дырами, вырезанными на срамных местах (да, спереди и сзади), с надувшимися при распаковке красными же крылышками за спиной, с пышной горжеткой вокруг шеи.

  В комплекте к костюму шли сапоги всё того же вызывающего цвета (по счастью, не на высоких, а вполне среднего размера каблуках).

  Маска представляла собой розовую резиновую физиономию с длинным носом и хищным оскалом, пришедшуюся, однако, совершенно впору, будто её изготовили по заранее снятой мерке.

  В этом наряде Лео покинул номер, бережно неся ключ у груди и старательно отводя взгляд от постоянно попадающихся в коридоре зеркал.

  Но в лифте он почувствовал неожиданное и полное расслабление, подобно чужестранцу, который в неведомой стране вдруг очутился среди родных, друзей и единомышленников, ибо уже на четвёртом этаже в кабину ввалилась с весёлым разноязыким гомоном целая многоцветная толпа таких же расфранченых ночных гуляк как и он, в самых нелепых и фантастических латексных, плюшевых, шёлковых и ещё бог знает каких костюмах с множеством вырезов на интимных и прочих местах, и в масках с длинными носами и оскалами, и в масках клоунов с аляповато раскрашенными лицами, и в масках синих и чёрных повелителей ночи, и в обличие хищных зверей, и в обличие демонов, и в обличие сахарно-белых невинных ангелочков.

  От разноцветия и разнозвучия закружилась голова, и яркие пятна поплыли перед глазами…

  Кто знает, кто знает: быть может, и табачный морок ещё не выветрился из головы.

  К горлу подступил когда-то ежедневный и привычный, но с некоторых пор уже почти забытый приступ тошноты.

  И Лео подумал о том, успеет ли он снять маску, прежде чем окатить пёстрое сборище бледно-жёлтой желудочной струёй.

  На третьем этаже гуляк прибавилось и Лео стиснули в самом углу лифта, нещадно прижимаясь обнажёнными задницами к его спокойному члену.

  По счастью, ибо лифт явно шёл с перегрузом и более останавливаться не желал.

  Выбравшись наружу из переполненной коробки, Лео, согнувшись от приступа, медленно побрёл вдоль стены, на ходу стараясь отдышаться.

  Толпа сначала рассыпалась по огромному холлу, а потом исчезла так молниеносно, словно тот самый невидимый и загадочный Режиссёр одним властным движением руки убрал гомонливую публику, расчистив площадку для постановки следующего эпизода.

  Сейчас следовало бы пройти к стойке, но ноги оставались ватными, а горло – сдавленным, и Лео двинулся в тихий уголок-дендрарий рядом с холлом.

  Подсвеченные красно-фиолетовыми лампами пальмы грустно и сонно помахивали листьями в такт порывам вентиляторного ветра, и какой-то по пояс вросший в землю древний каменный божок грозно надувал губы в сторону Лео, будто предупреждая: «Вот только попробуй мне тут нагадить! Только попробуй!»

  Отдышавшись, Лео вернулся в тихий и теперь уже почти незаполненный холл (если не считать нескольких пар, мирно коротавших время за журнальными столиками в уютном уголке в самом дальнем конце помещения), важно и неспешно пересёк его и, подойдя к стойке рецепции, протянул ключ ночному портье.

  — Найдёте дорогу в клуб? – осведомился портье.

  Где-то вдали резкими начальным аккордами грохнула музыка, перемежаемая взрывами раскатистого смеха.

  — Естественно, — ответил Лео. – По звуку.

  И, почесав резиновый нос, добавил:

  — А ещё я буклет читал. Там масса полезной информации.

  — Чудесно, чудесно!

  Портье (не прежний, пухлый, и не пожилой, что был днём, а новый и незнакомый, с гладко выбритым серым лицом вытянуто-лошадиных пропорций) разулыбался так широко и лучисто, что Лео показалось на секунду, что он это делает искренне, а потом, став внезапно совершенно серьёзным и сдержанно-хмурым, произнёс торжественно:

  — Приятного отдыха, господин Кроссенбах.

  — Спасибо, — поблагодарил его Лео.

  И повернулся, задев при этом членом полированный край стойки и отметив, что испытанные им сейчас ощущения – новые и непривычные.

  И лишь отойдя метров на пять, остановился, с запоздавшим удивлением подумав:

  «Чёрт возьми, как же он меня в маске узнал?!»

  Грохот и гул нарастал и нарастал, так что иногда казалось, что длинный коридор, подобно просеке в джунглях, ведёт к яростному, первобытному водопаду, притаившемуся за густым, непроглядным пологом леса.

  А полог и в самом деле был, только не лесной, а нейлоновый по моде далёких семидесятых.

  После очередного плавного поворота проход стал заметно шире, потом его стены и вовсе далеко разошлись в стороны, наконец коридор превратился в большой полукруглый зал, арочный выход из которого завешен был полупрозрачной искусственной тканью, ярко расцвеченной мощными прожекторами, чьи мощные лучи били слепящими потоками откуда-то извне, из гигантского пространства, скрытого завесой.

  Оттуда же, из того же скрытого от взора места, катился гул, смех, крики, возгласы, обрывки разговоров, приветствия и удивлённые восклицания, междометия и нечленораздельная взволнованная речь, невероятная мешанина звуков, сплетённая с гулкими ритмами диско.

  Лео на полсекунды остановился в нерешительности, но тут кто-то мягко взял его под локоть.

  — Рады вас приветствовать, господин Кроссенбах!

  Лео повернул голову на звук.

  В ярком прожекторной свете качнулся синий помпон на белоснежной матросской шапочке.

  Стюард, играя обнажённым мускулистым торсом, перебирал ногами в такт музыке, и белые морские клёши ходили колоколами из стороны в сторону.

  — У меня где-то на голове написано, что я – именно Кроссенбах? – язвительно осведомился Лео, теперь уже до крайности озадаченный и обескураженный тем, как быстро и безошибочно узнаёт его отельный персонал в любом, даже маскарадном обличье.

  — Над головой, — поправил стюард.

  И, волчком крутнувшись на месте, хлопнул в ладоши.

  — Идёмте же, господин Кроссенбах! Сегодня у нас всех особенный вечер. Ретро программа, потрясающий перфоманс! Незабываемые впечатления…

  И, метнувшись к завесе, он приподнял её край, освобождая проход.

  — Не спешите на танцпол, господин Кроссенбах. Для вас заказан столик в вип-ложе, и кое-кто из наших гостей с нетерпением ждёт вас, потому что очень хочет с вами познакомиться. Он в восторге от ваших актёрских талантов! А этот гость представляет самую взыскательную часть нашей публики, заверяю вас. Мне ли не знать…

  Лео, зажмурившись, шагнул под завесу, и только здесь, по другую сторону отельного мира, открыл глаза.

  Вновь зажмурился на секунду от стробоскопных вспышек, и снова веки его раскрылись, пропуская поток невероятных, фантастических картинок.

  Гигантский зал ночного клуба разделён был на два уровня: верхний и нижний.

  Проход начинался на верхнем уровне, и прямо под ногами у Лео и сопровождавшего его стюарда разверзлась широкая котловина танцпола, на овальной равнине которого прыгала, раскачивалась и ходила волнами многоголовая, многомордая, многорукая и многолапая толпа, при взгляде сверху напоминавшая хтоническую гидру, по непрерывно трансформирующемуся туловищу которой прыгали и скакали разноцветные круги прожекторного света.

  Стюард снова мягко тронул его за локоть.

  — Идёмте, господин Кроссенбах. Нам – туда.

  И он показал на балкон вип-ложи.

  Стальная ажурная лента прохода шла вдоль стены, высоко над головами танцующих, и вела прямиком к месту для особо важных персон.

  В вип-ложе, в полукруге нескольких барных стоек, часть из которых были сделаны из фигурно изогнутого полупрозрачного стекла, а часть были выполнены в виде вертикально вытянутых аквариумов с мерно колышущимися зелёными лентами водорослей и струями воздушных пузырьков, находился небольшой зал, за круглыми столиками которого сидела всё та же маскарадная публика, всё в том же фальшивом многообличие масок, всё с теми же вырезами на всевозможных местах.

  И вели себя особо важные персоны совсем не важно: галдели и вопили под стать всей прочей, не столь важной публике, весьма активно обменивались телесными контактами, а то и принимались откровенно друг друга ласкать, не слишком обращая внимание на пол партнёра.

  Разумеется, после пережитого в «Обероне» подобное поведение гостей нисколько Лео не удивляло и не шокировало.

  Скорее, воспринималось как обыденность.

  Удивило бы его, пожалуй, только хоровое исполнение гостями воскресных псалмов, но пока этого не наблюдалось и отельные стандарты поведения соблюдались во всей своей широте и полноте.

  «Хотя может дойти и до псалмов» пророчески заметил внутренний голос.

  — Сюда!

  И стюард показал на столик у стены, за которым грустила горилла в компании золотисто-оранжевой феи со слюдяными крылышками на подбитых ватой плечах.

  — Лео! – радостно завопила горилла густым мужским басом, радостно кидаясь навстречу слегка попятившемуся от неожиданности гостю. – Огненный зверь Лео!

  И возбуждённый примат, схватив новообретённого приятеля за руку, начал энергично её трясти.

  — Простите, господин не ведаю кто, но я не имею чести…

  — Да здесь никто её не имеет! – и горилла махнула лапой в сторону танцпола. – Трахали тут в задницу эту самую честь, только радоваться жизни мешает. Человек – тупой, никчёмный ублюдок, который живёт в тюрьме, которую сам же и построил. А мы мочимся на камни этой тюрьмы и дрочим на её решётки!

  — Ну, я вас оставляю, — шепнул Лео на ухо стюард и растаял в воздухе.

  Расходившийся от нечаянной радости примат повлёк смущённого бурной встречей гостя к столику, вопя на ходу:

  — Я – Себастиан! Себастиан Келлер! А это…

  Ткнул лапой в сторону феи.

  — Наша красавица, украшение клуба, чёртова шлюха Леонора. Отменная членнососка, скажу я тебе! Я тоже членосос, Лео, но мне до неё далеко. Ты любишь сосать, дружище?

  Лео, пытаясь угнездиться в узком пространстве между столиком и стеной, недоумённо пожал плечами.

  — Да как-то пока не пробовал…

  — А ты попробуй! – настоятельно порекомендовал примат, взмахом лапы подзывая официанта.

  Официант поправил трусики, расцвеченые всё в ту же тематическую морскую полоску, поправил помпон на шапочке, и только потом отделился от стойки и шустрой палубной развалочкой подошёл к вип-гостю.

  — Что пить будешь, дружище? – осведомился Себастиан, протягивая карту напитков.

  Лео неуверенно ткнул носом в картон.

  — Тут такие названия замысловатые… даже причитать сложно…

  Вернул карту горилле.

  — На твой выбор, Себастиан. Что-нибудь покрепче и поубойней.

  Фея хихикнула, растягивая напудренные щёки.

  — Но силы надо соизмерять, — философски заметил примат. – У тебя ещё ночное представление…

  «Нет, ну что тут творится?» мысленно возмутился Лео. «Он и про ночное представление знает. Инструкцию, поди, читал раньше меня!»

  «Может, он из администрации?» предположил внутренний голос. «Или из съёмочной группы. Или соглядатай Хозяина…»

  «Да кто он вообще такой?!» мысленно воскликнул Лео.

  «Понятия не имею» ответил внутренний. «Сам и узнавай».

  Себастиан тем временем сделал заказ, перечислив кивающему официанту длинные и мудрёные названия напитков, и в конце списка добавив:

  — Прозрачную вазочку. Только прозрачную, смешивать не будем!

  Официант махнул помпоном в последний раз и отправился к стойке, готовить заказанные коктейли.

  — Будешь доволен, — заверил новообретённого приятеля Себастиан. – Я же помню твои вкусы, подобрал всё, что ты любишь.

  — Но откуда,.. – начал было Лео.

  Но горилла прервала его весьма бесцеремонно, свернув на любимую тему.

  — А насчёт того, чтобы пососать… Тут, в клубе, замечательные туалеты. Кабинки – что надо. В каждой аккуратно просверлены отверстия. Заметь, не выдолблены, не проковыряны ножом, не пробиты и не продавлены. К чему эта гадкая кустарщина? Нет, они аккуратно просверлены и расширены как раз под диаметр члена. Их края отшлифованы до гладкости и закруглены. Пластиковые втулки, Лео! В них вставлены пластиковые втулки, это моя идея! Царапины и занозы исключаются. Хотя некоторые гости предпочитают дерево. Говорят, что это – более живой материал. Для них мы оставили старый стандарт. В клубе три туалета, Лео, в каждом по десять кабинок. Восемь с втулками, две – без. Они все прекрасны! Все, до единой!

  — Я во всех побывала! – похвасталась фея.

  — А я у Нуреева отсасывал, — задумчиво заметил примат. – Тебе такая честь и не снилась! Но не кричу об этом на каждом углу.

  — В том-то и дело, что кричишь, — возразила Леонора. – Как выпьешь, так на каждом углу начинаешь вопить и хвастаться, у каких великих людей ты семя пробовал. А ты для них – всего лишь приключение на пять минут.

  — А ты для них – вообще никто, — парировал Себастиан. – И ничто! Особенно для Рудольфа…

  — Рудольф умер, — задумчиво заметил Лео, беспокойно переводя скрытый маской взгляд то на гориллу, то на фею.

  — И очень давно умер…

  — Чепуха! – решительно возразил Себастиан. – Рудольф жив и прекрасно себя чувствует. Только хандрит в последнее время. Как раз вчера встретил его на прогулке в отельном парке, хотел заманить на сегодняшнее представление. Но он, разумеется, отказался. Что поделаешь, терпеть не может все эти шумные сборища и чёртовы ритмы диско. Ты знаешь его характер, мы же с ним вместе знакомились. Как раз в ту пору, когда этот клуб на паях купили…

  Лео закашлял и поправил съехавшую на бок маску.

  Его ответную фразу задержало лишь появление официанта, который переставил с подноса на стол целую батарею разноцветных напитков в замысловато изогнутых коктейльных бокалах и по центру стола поместил прозрачную вазочку, до краёв наполненную белым порошком.

  Официант достал из упаковки и воткнул в порошковую горку три пластиковые трубочки, чуть пошире коктейльных, быстро произнёс какую-то фразу, утонувшую в накатившей волне диско, и тут же исчез.

  — Друзья мои, — максимально вежливым и немного вкрадчивым тоном произнёс Лео, — теперь мне всё стало понятно. Вы меня с кем-то перепутали. Возможно, его тоже зовут Лео. Он, очень может быть, моего роста и его голос похож на мой. Но он – не я, смею вас заверить. Я не знаю никого из вас, впервые вас вижу. Никогда не владел клубом. Господина Нуреева видел лишь на фотографиях, в старых журналах. И по возрасту, и по положению в обществе едва ли мог быть с ним знаком. Слишком, знаете ли, молод и незаметен был для подобных знакомств. И вообще, моя семья – очень небогата, мы жили в скромном домике на окраине большого города, и едва могли оплачивать счета. Набрать сумму для покупки такого роскошного клуба…

  И тут Себастиан разразился таким громким и долгим смехом, что на несколько секунд едва не заглушил потоки музыки и гул голосов.

  — Нет, ну посмотри на него!

  И он хлопнул мохнатой лапой Лео по плечу.

  — Ты посмотри на него! Вот шельма! Вот прохиндей! Врёт в глаза старому приятелю и деловому компаньону. И так уверенно врёт, так убедительно! А ведь ещё ни грамма не выпил и даже не нюхнул волшебного порошка, подавать который в вазочках сам же и придумал…

  — Лео, ты и меня не помнишь? – с притворной обидой спросила Леонора. – А если я залезу под стол и немного поиграю с твоими бубенцами?

  — Чёрт знает что! – упорствовал Лео. – Сейчас я сниму эту проклятую резину, и вы убедитесь, что ошиблись. Крупно ошиблись!

  И Лео решительным жестом сорвал маску.

  Смех и восклицания сразу стихли.

  Спутники смотрели на Лео неотрывно, и он мог бы поклясться, что взгляды их, скрытые масками и гримом, были светлы и спокойны.

  И тут Леонора потянулась к своей маске, фарфоровому притворному лицу, но примат, перегнувшись через стол, схватил её за руку.

  — Стой! Нельзя!

  Фея опустила руку.

  А Себастиан, повернувшись к обретённому другу, произнёс:

  — Ты совсем не изменился, Лео. Воистину, годы не властны над нами…

  А потом добавил:

  — Твой трюк не сработал, дружище. Уж не знаю, как ты планировал меня разыграть… Но ты всё такой же, прежний. Без изменений. Маску только нужно надеть. Снять её можно только в туалете и уединённых покоях. Может, ты подзабыл, где это всё расположено…

  Себастиан откашлялся.

  — Не знаю, что с тобой произошло… В клубе теперь новые правила, и не мы их диктуем. Пришли новые хозяева. Маски – их идея. В наши времена маски носили по желанию. Теперь это правило. Надень это чёртову личину, на нас уже смотрят…

  Действительно, стюарды, стоявшие у ограждения зала, стали выразительно посматривать на их столик.

  Лео послушно вернул маску на место.

  Мысли его совершенно смешались, а внутренний голос вообще хранил гробовое молчание.

  И в это время (конечно, по чистому совпадению) внезапно оборвался барабанный диско ритм и стих многоголосый шум.

  Ватными, холодеющими рука Лео вновь натянул на лицо носатую маску уродца и только теперь почувствовал её мёртвый, резиновый запах.

  А снизу, из полутёмной котловины вознёсся чей-то зычный и тяжёлый глас:

  — Светлые ангелы, чистые души, весёлые клоуны, добрые феи, волшебники и иллюзионисты, горние существа и жители долины скорби, а так же просто дамы и господа, которые тоже, к нашей безмерной радости, здесь присутствуют!

  Чей-то несдержанный смешок прорвался на долю секунды, но тут же оборвался на коротком выдохе.

  Почти секунду длилась пауза в абсолютной тишине.

  — Друзья мои! – и голос снова густым басовитым стал возноситься из темноты провала.

  — В воскресенье у нас будет особенный день. День светлого праздника и одновременно день скорби. В этот день, второго апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года, мы пережили великую радость праздника и, вслед за этим, печаль расставания с привычным для нас миром. Единение с Творцом и временное расставание с Ним. Но это временное разобщение с Демиургом было лишь мороком, который навела на нас тьма Внешнего Мира.

  — Ведь всё, что временно – не имеет для нас значения. Мы знаем, что время остановилось. Мы знаем, что время умерло. Мы знаем, что время – иллюзия.

  — Вот и присутствующий среди гостей наш добрый друг и искусный разрушитель иллюзий Джон Уильям Данн подтвердит мою правоту!

  Послышался слабый одобрительный возглас.

  А незримый продолжил:

  — Сегодня пятница и последний день марта тысяча девятьсот семьдесят второго года. Зажглись прежние звёзды и наше божество, наш вечный Создатель – снова здесь, среди нас, и он во плоти сидит сейчас вместе с нами за праздничным столом.

  — Сегодня, в этот пятничный вечер мы собрались здесь, чтобы воссоединиться с Создателем и снова пережить мистерию смерти и возрождения. Мы знаем, с чего начнётся наш праздник. Мы знаем, чем он закончится. Но радость наша не омрачается предчувствием беды, нет – это тьма грядущего бедствия освещается и развеивается предчувствием новой радости. Мы ведаем горе, которое нам предстоит пережить вслед за счастьем, ибо мы все уже испытали его горький вкус, но мы ведаем и счастье, которое придёт к нам вслед за горем, ибо мы и его испили полной, пьянящей чащей и продолжаем пить до сих пор. Но истинную сладость мы вкусим сейчас, накануне кошмара!

  И тут штормовой гром слаженных, будто отрепетированных заранее аплодисментов обрушился прямиком на голову Лео, так что тот мысленно прошептал слова признательности душной и зловонной маске за то, что та хоть немного, но прикрыла несчастную голову от плещущего буревого потока.

  — Подлинную сладость!

  Незримый оратор от торжественных зычных возгласов перешёл к звериному рёву, да такому надсадному, что Лео заподозрил его в употреблении изрядной порции порошка из прозрачной вазочки (а вазочки эти, как Лео заметил, шустро разносили и разносили официанты по столикам).

  — Как мы отметим праздник? Чем украсим святой этот вечер?

  — Осквернением! – ответствовал хор женских и мужских голосов.

  — Чего мы хотим?! – бесновался оратор.

  — Осквернения!

  — Какого?! – не унимался неистовый.

  — Ангельского! Ангельского! – возглашала толпа.

  Себастиан приподнялся (неожиданно тяжело для прежде энергичной гориллы, видимо – уже успел приложиться к коктейльным бокалам).

  Подошёл к Лео и положил тяжёлую, мохнатую лапу ему на плечо.

  — Сейчас начнётся самое интересное. Но нужно подождать… пару минут. Ангелочка готовят…

  — Какого, к чёрту, ангелочка? – удивился Лео.

  Из речи невидимого оратора он ровным счётом ничего не понял и решил было, что ведущий дискотеки изрядно обкурился или раскрыл ненароком чакры с помощью чего позабористей, но после слов Себастиана начал подозревать, что дело тут, пожалуй, посерьёзней будет и на подиуме посреди танцпола сейчас и взаправду учудят что-то совсем уж обероновское.

  — Нюхни, пока время есть! – предложил Себастиан, кивнув на вазочку.

  Лео приподнял маску.

  — Вы уж простите, не хочется пачкать этот чёртов нос…

  И подмигнул лукаво.

  — А давайте все вместе?

  И все трое одновременно резко втянули обжигающую белую пудру.

  — Ой, — сказал Лео детски-растерянным голосом.

  И фея розовым платочком вытерла ему нос.

  А потом помогла приладить маску на место.

  — А теперь хватани порцию коктейля, — продолжал Себастиан, уже заметно покачиваясь.

– Любого, по желанию. Ты же знаешь, мы дрянь не держали – только эксклюзив, только высшее качество! И возьми бокальчик с собой.

  — Мы куда-то идём? – уточнил Лео, провожая взглядом искорки, взлетевшие от стола к потолку.

  — Сюда!

  И примат показал на край площадки.

  — К барьеру! Отсюда лучше видно священное, чёрт его дери, действо.

  И махнул фее.

  — Леонора, и ты вали к нам. И тоже с выпивкой.

  Лео и Леонора, взявшись руки, нетвёрдой походкой приблизились к обитому алым бархатом ограждению, отделявшему край площадки от провала.

  — Да вы, матерь божья меня затрахай, просто сладкая парочка! – восхитился Себастиан.

  Лео промычал в ответ что-то нечленораздельное и, прислонив фею к барьеру, прижался к пышному напудренному заду.

  — А ведь ты на ней чуть не женился в семидесятом, — задумчиво произнёс Себастиан. – Да мамаша твоя, как всегда, помешала…

  — Чу-ушь! – с трудом разлепляя губы, промычал Лео.

  Кисловато-сладкий коктейль, который он в спешке хватанул и крепость которого поначалу не почувствовал, в соединении с изрядной порцией порошка дал эффект совершенно убойный.

  Сознание будто разделилось на две половины зримой горизонтальной чертой.

  В одной половине продолжалась трансляция из ночного клуба.

  Во второй же началась демонстрация какого-то немого, чудом сохранившегося на выцветшей киноплёнке фильма из жизни каких-то безумных и богатеньких фрачников-извращенцев, которые творили что-то неописуемое в незнакомых… или почему-то знакомых… комнатах с красными стенами…

  Господь всемогущий, да что же это?

  Себастиан успел подойти к столу и вернуться с вазочкой, которую теперь озадаченно крутил лапой, приговаривая: «моя трубочка отмечена, она точно в ноздрю гориллы пролезает…»

  А потом, протянув порошок уродцу и фее, прошептал растроганно:

  — Ребята, тяните без церемоний. Я забыл, где чья трубка, да и какая, к проклятой матери, разница, если мы сейчас все перетрахаемся!

  — Точно, — подтвердила фея и приняла новую порцию.

  После нового холодяще-жгучего спазма трансляция старого фильма в голове у Лео отключилась.

  Остались только картинки из клуба, с переменной яркостью и периодической расфокусировкой.

  Лео, обрадованный сведением сознания воедино, принял ещё одну порцию и радостно возопил:

  — Мы же так всё прикончим! Давай закажем другую вазочку, только не прозрачную, а красную? Я видел, и такие носят!

  Фея, вытирая фарфоровый нос, сурово погрозила ему.

  — Не вздумай, малыш! Не хватало мне ещё раз потерять тебя.

  — Точно, — подтвердил Себастиан. – Это, тварь такая, совсем другой порошок. К нему иногда спиртовку заказывают. И принимают его иначе, а смешивать – вообще нельзя.

  И выразительно провёл краем вазочки себе по шее.

  — Не печалься, Лео. После третьего занюха можно голос Режиссёра у себя в голове услышать!

  Лео замер и вслушался.

  Он услышал, но не голос, а голоса.

  Многочисленные, ревущие от восторга, долетавшие откуда-то снизу.

  — Купился! – радостно завопил Себастиан и хлопнул лапой о бархатный край барьера.

  — В какой уж раз, и на одну и ту же шутку!

  — Да я тебя впервые вижу, — заплетающимся языком еле произнёс Лео и снова пристроился к заду феи.

  — Начинается! – сообщил примат и показал на подиум. – Начинается!

  Лео, перегнувшись частично через плечо феи и частично через барьер, во все замутневшие глаза смотрел на разворачивающееся перед ним действо.

  Под протяжную мелодию флейты, которая попеременно казалась Лео то духоподъёмно-торжественной, то плавно-печальной, то однообразно-заунывной, обнажённые смуглые парни выкатили на подиум какое-то странное плоское сооружение на колёсах, представлявшее из себя странную смесь из передвижной платформы с высокими для такой конструкции лакированными краями (оставлявшими центр платформы совершенно открытым для зрителей), и декадентски-претенциозного кабриолета, сходство с которым придавал пухлый и широкий бело-облачный диван, закреплённый у самого края платформы.

  Посередине платформы, привязанная верёвками к металлическим распоркам, в позе распятого апостола Андрея лежала девушка, которую…

  Лео поначалу принял распятого за девушку, поскольку тугая и приподнятая то ли в испуге, то ли в возбуждении грудь было первым, что он увидел.

  Её соски, алые от прилившей к ним крови, буквально загипнотизировали его, надолго приковав взгляд.

  И волосы, тёмными волнами расходившиеся по белому глянцу платформы, так же не отпускали, магнетизирующей силой фиксируя зрачки на чёрной своей красоте.

  Но вот, немного придя в себя, Лео взором провёл по телу распятой…

  — Боже мой, у неё там… Или у него?

  — Андрогин, — пояснил Себастиан.

  И добавил:

  — Как полагается ангелу.

  — Прибор, что надо, — подтвердила фея и как бы невзначай потёрлась о член Лео.

  Но тот, смущённый присутствием небесного посланца, хранил целомудренную скукоженность.

  Между раздвинутых ног, в тёмном кружке волос, явственно виден был совершенно мужской член, который, похоже, медленно приходил в эрегированное состояние против воли своего смущённого женственного обладателя.

  — Двуполые – святые, — продолжала фея. – Говорят, ангелы нектаром кончают. Не проверяла…

  — А хотелось бы? – язвительным тоном осведомился Себастиан.

  Фея тяжело вздохнула.

  — В следующий раз в партере прыгать будем, — пообещал Себастиан. – Хотя, признаться, не статусное это место. Но для тебя, любимая, непременно устрою.

  Фея, оглянувшись, подмигнула Лео.

  — Милашка, правда?

  А внизу, между тем, разворачивалось священное действо.

  Крылатый упырь, багровый и мускулистый, лёгким прыжком заскочил на платформу и, потирая ладони, приблизился к распятому ангелу.

  Его накачанные ягодицы переваливались багровыми шарами, по спине перекатывались комки наполненных огненной кровью мышц, и гигантский орган любви бился в предчувствии наслаждения.

  Расставив ноги, упырь встал над головой ангела и издал дикий вопль, тут же потонувший в громе аплодисментов.

  Потом присел и под крики одобрения стал мерно проводить пахом по лицу ангела, периодически задерживая мошонку на его губах.

  Дойдя до крайней степени возбуждения, багровый чуть подался вперёд, сжал пальцами член и с силой протолкнул в ангельский рот.

  Потом наклонился сильнее, и, упираясь руками, головой приник к ангельскому паху, жадным ртом выискивая член.

  И багрово-белые волны начали двигаться навстречу друг другу, соединяя в совокуплении ангела и демона.

  И если демон осознанно рвался навстречу удовольствию, то ангела влекло к нему против воли охватившей и подчинившей его безумной, неодолимой силой.

  Видно было, с какими предельными, исступлёнными усилиями пытается ангел освободиться от пут, как отчаянно он извивается под огненным телом демона, как последними усилиями воли противостоит он подступающему взрыву.

  Но тщетны были его усилия: демон неотступно ласкал ртом его член и вот из ангельской плоти брызнул белый фонтанчик, потом ещё, и ещё…

  И снова раздались аплодисменты и крики восторга.

  Ангел, отдав семя, лежал в изнеможении.

  Но демон ещё не кончил и был полон страсти.

  Распрямившись, он склонился над ангелом.

  Распутал верёвки и, приподняв, перевернул белого на живот.

  Приник губами к его ягодицам.

  А потом, приподняв белый ангельский зад и сильными лапами удерживая небесного за талию, с такой силой вошёл в него, что короткий вскрик божественного создания взлетел из провала и, отразившись от скрытого прожекторными огнями потолка, снова упал в клокочущую бездну.

  Ангел бился и не мог вырваться из объятий багрового.

  А упырь, широко раскинув кожистые крылья, насиловал и насиловал белого, с силой раздирая ему зад, и Лео с содроганием заметил вскоре, что по белым лодыжкам жертвы стекают тёмные струи крови.

  — Разошёлся! – в восторге вопил Себастиан. – Разошёлся!

  — Да он же прикончит беднягу, — смущённо пробормотал Лео.

  — Да ты совсем беспамятный остолоп, дружище, — самым дружеским тоном заявил Себастиан. – Ты сто раз это видел, если того не больше. Никто не умирал, только рождался! Хотя перед рождением, возможно, кое-кто и умер, но это с уверенностью утверждать не могу. Это ты мне скажи, дружище, умирают ли от такого. И многое ли помнят…

  И тут осёкся.

  Лео не видел его глаз, предусмотрительно скрытых мохнатой маской, но с уверенностью мог бы сказать, что в этот миг они округлились от страха.

  От опасения сболтнуть лишнее.

  Или от опасения, что уже сболтнул.

  — Что я тебе должен сказать? – прошептал Лео, пятясь назад и облизывая пересохшие губы.

  — Что ты всё загадками разговариваешь? Что за ерунду ты несёшь? И что я вообще должен помнить? Я, срань ты такая, ни тебя, ни её не помню! Это место – не помню! Никого здесь не знаю! Все эти ваши чёртовы оргии вижу впервые и ничегошеньки в них не понимаю! Что я должен знать? О чём рассказать?!

  Себастиан, приподняв маску, одним махом вынюхал вазочку до дна, до едва заметного налёта на стенках, и брезгливым жестом отбросил пустую стеклянницу на пол.

  Потом сделал шаг… и шаг этот напугал Лео до дрожи.

  Непрекращающейся, мучительной, истеричной дрожи.

  — Не подходи! – завопил Лео и отскочил от замершей в испуге феи.

  Его крик смешался со свистом и истошным визгом, вырвавшимся из провала: демон утолил свою страсть и выпустил из объятий окровавленный зад ангела.

  Себастиан приподнял на миг мохнатую образину, и Лео увидел, что широкий рот незнакомца кривится в жалостливой улыбке.

  А потом Себастиан, вернув маску на место, привычно-равнодушным жестом поставил фею на колени и засунул свой член ей в рот.

  Лео развернулся и на дрожащих, неверных, хрупких, будто в тонкие спички обратившихся ногах побрёл (хотя ему поначалу показалось, что побежал) прочь, услышав за спиной запоздалый крик:

  — Это у тебя перевозбуждение! Передоз с непривычки! Но ты вспомнишь, Лео Кроссенбах, клянусь тебе. Завтра я тебе покажу…

  «К чёртовой матери!» мысленно попрощался с ним Лео.

  В туалете было тихо и ни души.

  Боковые стенки белой кабинки и впрямь снабжены были отверстиями с накладными пластиковыми вставками, но, судя по пустоте и тишине уборной, воротами любви никто воспользоваться не спешил.

  Впрочем, и естественную нужду никто, кроме Лео, не справлял.

  Люди, ангелы и монстры увлеклись своими странными ночными ритуалами и не спешили в белый зал для простых и невзыскательных телесных отправлений.

  В полной тишине Лео завершил то, для чего пришёл сюда, и, постояв с полминуты в полной тишине, нажал на панель спуска воды.

  И тут, сквозь шум водяной струй, он явственно услышал голос Эммы.

  — Я узнала его…

  Лео полагалось бы вздрогнуть, но он и без того непрерывно дрожал от непреходящей истерики плоти, а потому он лишь метнулся, опрометью выбежав из кабинки, и встал в нерешительности перед рядом мерно журчащих фонтанчиков для увлажнения интимных мест.

  — Эмма?

  — Я узнала его, — повторила исчезнувшая подруга. – Это он нашёл меня, он подобрал и привёз в больницу.

  — Кто? – недоумённо спросил Лео, машинально снимая резину с лица.

  — Я еле слышу тебя. Где ты? Ты здесь? В кабинке? Зачем ты прячешься?!

  Бросив маску на пол, Лео заметался вдоль ряда кабин, резкими рывками открывая их двери.

  Кабинок было ровно десять, как и говорил этот самозваный приятель Себастиан. И восемь из них было с пластиковыми втулками, а две – нет.

  Для любителей дерева.

  Вот только Эммы не было.

  Никого не было.

  Все кабины были пусты.

  Машинально, в состоянии полной прострации, Лео зашёл в ту кабинку, которую незадолго до этого покинул.

  И тут снова услышал её голос.

  — Его зовут Себастиан. Его зовут Себастиан Келлер.

  Лео снова пришёл в крайнее возбуждение.

  Приступ тошноты, небывало резкий, шквальный, буквально вывернул его желудок в кстати оказавшийся рядом унитаз.

  Лео опустился на колени и уткнулся лбом в белый обод.

  — Враньё! – прохрипел он. – Ты же сказала, что это был незнакомец. Откуда ты теперь знаешь его имя?

  — Он представился, — ответила Эмма. – Он назвал своё имя, когда знакомился с тобой. Он считает тебя своим другом. Своим давно погибшим другом…

  — Который, мать его, воскрес?! – завопил Лео, вскакивая и снова выбегая навстречу фонтанному журчанию.

  — Который давным-давно сдох, а теперь счастливо воскрес? Который дружил с ним ещё в начале семидесятых годов прошлого века? Да вот только я по возрасту не гожусь! Совсем! Абсолютно! Мне сорок два, а не восемьдесят с лишним, да и он не тянет на глубокого старика. И для совладельца клуба я подозрительно нищ. Не находишь?

  Эмма молчала.

  — И как ты услышала имя этого незнакомца Себастиана? – продолжал допытываться Лео у незримой подруги. – Как ты смогла его разглядеть? Тебя же не было рядом с нами!

  — Была, — возразила Эмма.

  — Не было, — с угрозой в голосе повторил Лео. – Мы сидели за отдельным столиком, весь этот гнусный барный балкон был у меня перед глазами. Я бы увидел тебя! Почувствовал!

  — А я была, — стояла на своём Эмма. – Я стояла рядом с тобой. Я всё время была рядом. Отчего ты не видишь меня?

  Медленным шагом Лео подошёл к раковине и, наклонившись, подставил лоб под струю ледяной воды.

  Потом выпрямился и долго рассматривал в зеркале отражение едва знакомого человека с чёрными всклокоченными волосами и посиневшим безумным лицом.

  — Я хорошо разглядела его, — монотонным, мёртвым голосом забубнила Эмма. – Он сказал, что позаботится обо мне.  Что я его давняя подруга, которую…

  — Замолчи! – оборвал её Лео. – Лгунья! Запутавшаяся лгунья! Ты трахнула меня, а потом бросила в каком-то чужом номере, в котором, как выясняется, никто не живёт. Бросила, голого и связанного, на полу в ванной комнате, а теперь, спрятавшись в какой-то пыльной каморке, продолжаешь плести истории про мнимого дружка Себастиана, который вот-вот окажется и твоим другом? И лживый голосок которого ты расслышала в клубном шуме и гаме, невидимкой находясь рядом со мной?

  Лео, перекрывая воду, опустил ручку крана и погрозил зеркалу пальцем.

  — Я знаю, это всё спектакль. Себастиан – актёришка, и ты – из его труппы. Сговорились, правда? Ладно, шутка удалась. Для карнавала потянет…

  — Бедняжка, — вздохнула Эмма. – Мы вместе запутались. Я надеялась, что ты мне поможешь. Но и ты вязнешь в паутине. Похоже, нам не выбраться отсюда, дружок. Это ловушка, бедный ты мой, и она уже захлопнулась…

  — Где ты?! – закричал Лео, покрывая мутным дыханием стекло. – Жалостливая моя пророчица, где ты, чёрт возьми, прячешься?

  — Я не прячусь, — ответила Эмма. – Я прямо за дверью. Входной.

  Лео, подбежав, рванул на себя дверь… и замер.

  Прямо за дверью, в тёмно-синих мрачных балахонах, стояли две ведьмы, самого отвратительного и пугающего вида.

  Они были похожи как близнецы.

  Возможно, и были близнецами.

  Или магические упражнения синхронно исказили их облик.

  Горбатые, подвижные носы, щёки в серых волдырях, одинаковые угольные глаза, спрятавшиеся под валиками выступающих надбровных дуг, кривящиеся у усмешке широкие жабьи рты с сине-чёрными полосками тонких губ.

  И одинаково распущенные седые волосы, облачной пеленой накрывавшие бархат плеч.

  Их смешки и глумливые гримасы до крайности испугали Лео.

  Он сделал шаг назад и попытался закрыть дверь.

  Но одна из уродиц, вытянув вперёд внезапно удлинившуюся руку, перехватила дверную ручку, а вторая – такой же длинно-гуттаперчевой дланью толкнула Лео в грудь.

  Вскрикнув от боли, он отлетел назад и, поскользнувшись, упал на спину.

  Он попытался вскочить, что ведьмы, синхронно вплыв в туалет, поставили на него босые свои стопы с длинными когтями, прижимая к полу.

  — Лежи, тварь, — спокойно сказала одна из них.

  Лео вздрогнул.

  На миг ему показалось, что он узнал голос Эммы.

  Но, разумеется, это было не так.

  Совсем не так!

  «Мне просто всюду мерещится… Чёрт, я перебрал! Это просто кошмар! Иллюзия, морок…»

  Одна из ведьм, легко приподняв Лео, заломила ему руки за спину, сказав подруге:

  — Приступай!

  Вторая, наклонившись к паху жертвы, произнесла задумчиво:

  — У него горячее семя, но плоть пока холодна. И зелье с трудом держит его…

  — Но держит! – возразила подруга, стискивая в объятьях отчаянно пытающегося вырваться Лео.

  — Может, связать? – предложила вторая уродица, поглаживая тестикулы пленника.

  — Я справлюсь! – заверила первая. – Разожги его!

  Вторая ведьма, к ужасу Лео, заглотнула его член жабьим ртом и стала сосать, сначала размеренно,  потом всё быстрее и быстрее.

  «Этого не может быть, это не по-настоящему, всё обман, всё мираж, дурной сон… Неправда… Пусти меня!»

  Но первая ведьма держала его в стальных объятьях.

  А вторая ласкала плоть губами и языком, и была в этих ласках невероятно искусна.

  И вот Лео почувствовал, как против воли и вопреки прежнему отвращению, в нём просыпается и нарастает обжигающая, охватывающая всё тело, сумасшедшая, запретная, безумная страсть.

  Насилуемый ведьмой, он извивался, визжал и умолял остановиться, но та лишь умело добавляла жару в его охвативший его огонь.

  Наконец первая ведьма, утомлённая его криками, закрыла ему рот, и Лео осталось лишь мычать, орошая слюной её ладонь.

  Вторая уродица, приближая извержение, охватила лапами его ягодицы и стала бешено сжимать их, периодически просовывая пальцы-щупальца в глубину плоти.

  И вот член его, совершенно вышедший из-под контроля сознания, замер на долю секунды – и выбросил порцию семени в ведьмин рот.

  А потом уже забился в экстазе, щедро выплёскивая сперму.

  Ведьма не прекращала сосать и облизывать член, выбирая из него семя до последней капли.

  И вот, когда Лео в изнеможении уже терял сознание, он явственно услышал голос Эммы:

  — Почему ты не увидел меня? Я же стою за дверью. Входной…

НОЧЬ.

  Служащий отеля протирал ему лицо влажной салфеткой.

  Лео, мыча, стоял у стенки, упираясь в рельефную плитку и глядя на служащего пустыми, до черноты колодца расширившимися зрачками.

  — Вы потеряли сознание, — пояснил ему отельный.

  — Э? – уточнил Лео.

  — Вы зашли в туалет, начали умываться и потеряли сознание, — перешёл на более развёрнутые объяснения отельный. – Наши сотрудники постоянно обходят туалеты и укромные уголки клуба. Разумеется, незаметно и ненавязчиво. Мы следим за безопасностью гостей, с ними иногда, к сожалению, происходят неприятности. Но вы, по счастью, отделались небольшой раной.

  Лео облизал распухшие губы и выдавил невпопад:

  — Знаю, от сигары. На щеке…

  — На щеке – совсем небольшая, — заметил отельный. – А вот на затылке – побольше…

  Лео, отлепившись от стены, завёл руку за голову и нащупал неприятно-шероховатую корку на затылке.

  — Это что? – спросил он отельного. – Я не помню…

  — Сначала я подумал, что это след от удара головой об плитку пола и ужасно испугался, — затараторил отельный, натягивая на лицо заискивающую улыбку.

  — Мы же очень переживаем за наших гостей! Но потом вспомнил, что вы лежали ничком, и рана должна была бы быть на лбу. Но на лбу, как мы оба успели заметить, раны нет. Возможно, есть небольшая ссадина, но я не врач, и визуально такого рода раны определить не могу. То же, что имеется у вас на затылке – определённо след от ожога, причём давнего. Рана серьёзная, но успела затянуться. Я проверил, кровотечения нет.

  Лео смотрел на отельного неотрывно, и взгляд его из пустого и мутного начал становиться бессмысленно-злобным, с нехорошими звериными искорками.

  Он открыл было рот, чтобы произнести что-то резкое…

  — Вызвать врача? – с милой улыбкой предложил отельный.

  И Лео, внезапно обмякнув, махнул рукой и пошёл прочь из опостылевшей уборной.

  — А вашу маску, сударь, я заберу и отнесу в чистку, — крикнул ему вслед отельный. – Она, знаете ли, немного запачкалась…

  — Себе оставь! – ответил Лео.

  Ночной портье нисколько не удивился растрёпанному латексному гостю.

  Более того, у Лео сложилось впечатление, что именно его и поджидали, поскольку румянощёкий парнишка совсем мальчишеского вида кинулся ему навстречу с широкой, едва ли не до скул доходящей улыбкой, держа наготове ключ от номера.

  — Семь-пять-семь-пять! – пропел парнишка, вручая бронзу.

  Лео потёр пальцами затейливые завитки металла и задумчиво покачал истерзанным ведьмами членом.

  Вопрос, который он порывался задать, был настолько нелепый, что даже помятый гость в карнавальном латексе с вырезами в паху и на ягодицах, задай он его с совершенно серьёзным видом, выглядел бы уже не просто фриком, а фриком в квадрате.

  Но сомнения измучили душу окончательно, и Лео, придав лицу по возможности отстранённо-легкомысленное выражение (что было довольно нелегко, ибо мимические мышцы периодически сводило длинными спазмами), спросил:

  — Скажите, юноша… Тут в клубе было… даже не знаю, как назвать… В общем, некое шоу. Весьма экстравагантное.

  Портье снова широко и невинно разулыбался и брызнул огоньками из лучистых глаз.

  — Так вот, там ведущий заявил, будто сегодня пятница, тридцать первое марта тысяча девятьсот семьдесят второго года.

  И посмотрел на портье испытующе.

  Тот продолжал улыбаться и посылать нежные лучи любви.

  — И зал, знаете, так активно его поддержал… Нет, я не наивный провинциал и знаю, что такое тематические вечера. Имитация, стилизация… Но у меня сложилось впечатление, будто публика и в самом деле верит, что она пребывает в семьдесят втором году. И сейчас последняя пятница марта.

  Портье замахал руками и показал на сонный циферблат часов над стойкой.

  — Что вы, сударь, разумеется это не так. Как видите, сейчас далеко уже за полночь, так что сейчас не пятница и тридцать первое марта, а суббота, первое апреля.

  — День розыгрышей? – уточнил Лео с кривой усмешкой.

  Портье на всякий случай перестал улыбаться и, сменив тон на официально-серьёзный (отчего его детский голосок зазвучал надтреснуто) заявил:

  — Сударь, со всей серьёзностью заверяю вас, что уже наступила суббота, первое апреля.

  — Семьдесят второго года? – уточнил Лео.

  — Именно так! – торжественно заявил портье.

  Лео бросил на него самый печальный взгляд, какой только нашёлся в его кладовой печальных и снисходительных взглядов, посмотрел на пустой и притихший холл, и произнёс, обращаясь к самому себе:

  — То-то и вижу, мобильных телефонов ни у кого нет. Ни одного звоночка…

 Портье сморщил круглощёкую рожицу, явно впадая в замешательство.

  — Телефон, сударь? Вам нужно позвонить? Есть телефон на стойке, прямой городской номер. И ещё три кабинки, очень уютные, в дальнем конце холла, у лобби-бара. Разумеется, и в вашем номере есть аппарат.

  Лео хихикнул в ответ и предложил:

  — А давайте вызовем такси, молодой человек? Прямо сейчас! Интересно, если я доберусь на такси до города – там тоже будет семьдесят второй? Или всё-таки тот год, в котором я жил до приезда в отель? И ещё вопрос: разрешат ли мне покинуть съёмочную площадку и не участвовать более в вашем балагане?

  — Семьдесят второй год будет не только в городе, но и на другом конце Земли, сударь, — с полной уверенностью заявил ночной портье.

  – Даже в Бразилии, если вам угодно будет туда отправиться. Но ехать в город прямо сейчас я бы вам не рекомендовал, сударь. Видите ли, горожане довольно набожны и консервативны, и могут весьма нервно и агрессивно отреагировать на ваш карнавальный костюм. К великому нашему сожалению, мы уже имели весьма неприятный инцидент в шестьдесят девятом году, когда один из наших гостей, будучи в образе Нерона и нетрезвом виде, заказал такси и прямо с вечеринки…

  Лео нетерпеливо махнул рукой.

  — Но если вы желаете и настаиваете, сударь…

  И портье потянулся к аппарату.

  — Довольно! – выкрикнул Лео. – Не нужно! Ни к чему, если это и не игра… Похоже, мне отсюда не выбраться, даже если вы вызовете кавалькаду авто.

  И со вздохом добавил:

  — Да и некуда, признаться…

  И побрёл к лифту, грустно скрипя латексом.

  — Сударь! – крикнул ему вслед портье.

  — Что? – спросил Лео, не останавливаясь и не поворачивая головы.

  — У вас рана на затылке, — сообщил ему портье.

  — Я знаю, — с полным равнодушием ответил Лео.

  — Вызвать врача? – предложил портье.

  В его голосе слышалось подлинное, не наигранное беспокойство.

  «Этот парнишка или очень опытный актёр, что навряд ли» подумал Лео. «Или со мной действительно что-то совсем, совсем неладно…»

  — Не нужно, я в порядке…

  — Рана кровоточит, сударь, — предупредил портье.

  — Кровоточит? – переспросил Лео. – Забавно…

  И нажал кнопку вызова.

  Номер изменился до неузнаваемости.

  Исчезла тяжеловесная и угловатая ретро-мебель, золотистый балдахин, старомодная гипсовая лепнина на стенах.

  Преображение было полным и совершенно фантастическим: предметы обстановки превратились в плавно-искривлённые, причудливо-текучей формы конструкции, классифицировать принадлежность которых к определённому направлению комнатного дизайна не взялся бы и самый искушённый специалист.

  Впрочем, эти новые творения безумного гения заняли точно те места, на который стояли прежние, более консервативной формы изделия.

  Скрученный спазмами и сияющий глянцевой кожей оранжевый осьминог стоял точно на месте стола (о чём свидетельствовали четыре скучных вмятины на ковре, поместившиеся между щупалец головоногого).

  Шкаф обратился в вертикально вздыбленную гигантскую раковину моллюска, чьи дверцы-створки то маняще приоткрывались, то важно и медленно захлопывались, будто шкаф и впрямь был живым донным обитателем, пропускавшим сквозь внутренности незримые потоки воды.

  Балдахин превратился в подвешенную в воздухе и вращающуюся по часовой стрелке летающую тарелку, брюхо которой переливалось пурпурными огнями.

  Застеленная воздушно-кремовым покрывалом, кровать так же приняла теперь тарелкоподобную форму, но, по счастью, висела не под потолком, а где-то в метре от пола, покоясь на столбе мерцающего розового света.

  «Смело» подумал Лео, стягивая надоевший латекс. «И затейливо… для начала семидесятых. Или тогда мода такая была? Вроде, пришельцами увлекались… Но как, чёрт их побери, они заставили кровать левитировать? Не на магнитах же! Но… откуда мне знать, что у них там в пол встроено или в стены?»

  Лео в наряде Адама обошёл номер, тщательно всё осматривая, раскрыл створки моллюска (которые, будучи после осмотра предоставленными сами себе, с прежней медлительной важностью закрылись), выбрался на балкон и немного походил по нему, шлёпая по плитками голыми стопами в полной уверенности, что нагота его никого из случайных зрителей не смутит, убедился в том, что шезлонг, сигарный столик и курительные принадлежности никем и ничем не тронуты, быстро продрог на холодном ночном ветру и вбежал в номер, где снова всё проинспектировал и пришёл к выводу, что изменения в обстановке не коснулись и реквизита.

  Расположения отдельных предметов изменились, но в целом всё осталось в целости и сохранности.

  Костюм для праздничного вечера по прежнему висел на плечиках, разве что теперь за его сохранность отвечал моллюск.

  Спальный костюм, представлявший собой вязаный детский по виду, но вполне взрослого размера  комбинезончик в жёлто-зелёную полоску, был уже кем-то извлечён из пакета, развёрнут и заботливо выложен на кровать, а сам пакет № 1 куда-то исчез, должно быть, выброшенный за ненадобностью.

  Рядом с детским ночным нарядом лежала и приготовленная незримым слугой грим-паллета: небольшая плоская коробочка из лёгкого, серебристого металла.

  Лео отметил, что коробочка почти невесома и не притягивается ни к полу, ни к потолку.

  «Хотя металл может быть и немагнитный» отметил Лео.

  И усомнился:

  «Да и металл ли это?»

  Коробочка совсем не холодила руки.

  Материал, из которого она была сделана, на ощупь казался не гладко-металлическим, а, скорее, пористым.

  Дальнейшие исследования внешнего вида грим-паллеты Лео прекратил ввиду их очевидной бесперспективности, и вместо этого нажал на обнаруженную в торце коробочки еле заметную кнопку.

  Крышка открылась с коротким мелодичным звоном, и Лео расположенные в два ряда и пронумерованные ячейки, заполненные колоризованными пастами различных цветом и оттенков.

  На внутренней стороне крышки помещено было схематичное изображение лица, каждая область которого была выделена цветом и помечена стрелкой с номером, соответствующим определённой ячейке.

  «Схема нанесения грима» отметил Лео, захлопывая крышку. «Вот так, стало бы, надо эту гадость на себя накладывать. Однако, прежде хорошо бы душ принять…»

  И в ванной комнате произошли изменения.

  Раковина умывальника была теперь сотворена из густо-красного непроглядного стекла и была похожа на сгусток вырвавшегося из стеснённого пространства яростного пламени.

  Ванна была теперь глубокой стеклянной чашей, всё того же грозного цвета.

  «Я бы, пожалуй, не рискнул бы наполнить её водой» подумал Лео, вставая под душевые струи. «Будет похоже на кровь…»

  Омытый и очистившийся, он вернулся в комнату, с полным равнодушием человека, видевшего в последнее время и на такие странности, надел детский наряд, пришедшийся ему впору, и, вернувшись ненадолго в ванную комнату, начал накладывать грим, сверяясь со схемой и стараясь до поры не смотреть в зеркало, чтобы не свихнуться раньше времени.

  Результат, впрочем, оказался умеренно-шокирующим.

  Из зеркального серебра на Лео глянул розовощёкий малыш в жёлто-зелёном коконе с пришитым га груди полукруглым слюнявчиком, но с лицом отнюдь не мальчишеским и не невинным, а, скорее, женственно-порочным, чему виной, очевидно, были тени под глазами и аккуратно подведённые ресницы.

  Лео, глянув на схему и убедившись, что безумный грим наложен правильно, выбросил пустую коробочку в корзину и побрёл в сторону кровати, недоумевая по дороге, как теперь во всём этом спать.

  Впрочем, недоумения его и опасения оказались напрасными: грим то ли непостижимо-быстрым образом впитывался во все части тела, куда он был наложен (не исключая и волос), то ли обладал свойством срастаться с любой возможной поверхностью, а то ли просто был сотворён ничего не пачкать, кроме лица, но в итоге Лео, засыпая и неосторожно при этом притрагиваясь лицом к подушке, не обнаруживал в итоге на наволочке никаких следов даже после самого тщательного и панического осмотра под пурпурным светом летающей тарелки.

  Посему, после очередного полудрёмного подскока, благополучно уснул, благо что тарелка к тому времени тактично приглушила свет.

  Но сон его оказался недолог.

  Когда он проснулся, за окнами было ещё темно.

  Ночь была в разгаре и чернота, нетронутая первыми рассветными лучами, заливала слепые окна.

  Свет повсюду померк, и только вдали, где-то в прихожей рядом с входной дверью слабо светил тихий жёлтый ночник.

  Сам собой включился кондиционер и свежий воздух с едва заметным привкусом влаги лился из вентиляционных отверстий под потолком, с тихим шелестом обходя зарешёченные барьеры.

  Лео в полной неподвижности, в сонном параличе лежал в постели, не в силах повернуть голову, и, с трудом собирая расползающиеся в разные стороны мысли, размышлял о том, что же разбудило его среди ночи, что выбросило из темноты глубокого сна в полутьму призрачной яви.

  И тут он услышал плач, поначалу очень тихий и почти неразличимый за шумом воздушных струй, но потом – всё более и более громкий, всё более отчётливый, и переходящий, наконец, в громкие рыдания, не услышать которые было уже решительно невозможно.

  «Что ещё за представление ты мне приготовил?» спросил Лео Режиссёра.

  Но Режиссёр молчал.

  Его голос не звучал в голове.

  Не помог порошок, не помогало и его отсутствие.

  «Или тебе не нужно говорить со мной? Я и так всё делаю по плану? А если я сейчас засну и не пойду выискивать источник этих рыданий, как ты, должно быть, рассчитываешь? Свобода воли, знаешь ли, и всё такое прочее… Или ты рассчитываешь именно на то, что я засну, не обращая ни малейшего внимания на это надоедливый плач? О, тогда. Разумеется, мне непременно надо встать и испортить тебе представление. Или ты предусмотрел все возможные варианты и у тебя готовы сценарии для каждого из моих возможных решений?»

  А ещё Лео подумал о том, что, вариантов, собственно, только два: встать или не встать.

  И в случае, если у Режиссёра сценарий только один, под названием «Встать!», то ведь он всё равно придумает, как выгнать его из постели.

  «Впрочем, быть может, что его власть покоится лишь на моей вере в его всемогущество?»

  Размышления Лео (из полусонных ставшие вполне осмысленными и даже отчасти витиеватыми) продлились не более двух минут, но за это время рыдания из надоедливых превратились в надоедливо-истеричные, так что заснуть под них стало решительно невозможно и вариант действий, таким образом, остался всего один.

  «Ладно, паршивец, ты своего добился!»

  Лео решительно отбросил оделяло и встал, в темноте попав ступнями мимо тапочек, но в конце концов нащупал их и, шлёпая подошвами, побрёл по периметру комнаты, пытаясь отыскать источник раздражающих звуков.

  Обход периметра прервался на середине, ибо там источник и был найден.

  Рыдания доносились из-за двери во вторую комнату, которую Лео именовал мысленно то «потайной», то «спортзалом», не определившись пока окончательно с названием.

  Это открытие Лео озадачило и отчасти испугало.

  Он вспомнил, что во время инспекции трансформировавшегося номера, перед отходом ко сну, он совершенно забыл про вторую комнату, не осмотрел её, не заглянул и даже не приоткрыл дверь.

  Да что там: просто прошёл мимо закрытой двери, наиглупейшим образом не обратив на неё ни малейшего внимания.

  «А ведь там, в этой комнате, мог в моё отсутствие кто-то спрятаться…»

  Лео уже успел убедиться в вольных нравах отельной публики и получить некоторое представление о вольных её нравах, так что вполне мог допустить, что кто-нибудь из гостей…

  «Да нет» возразил внутренний голос. «У гостей нет ключа от твоей комнаты. Персонал вышколен как надо, знает тебя в лицо и постороннему ключ ни за что бы не дал».

  «А если это предусмотрено сценарием?» возразил Лео.

  Внутренний голос взял паузу для размышлений.

  «А если это кто-нибудь из персонала?» продолжал наседать Лео.

  «Это возможно» нехотя согласился внутренний. «У них наверняка нашёлся бы дубликат ключа».

  Относительно лёгкая победа над внутренним раздосадовала Лео.

  Сейчас он бы охотнее выслушал его аргументированные возражения и парочку увесистых доказательств того, что у него слуховые галлюцинации вследствие злоупотребления бодрящими веществами, в номере никого нет, а занудный плакса живёт лишь в больном воображении.

  «В воображении его нет!» отрезал внутренний. «Тогда бы я непременно его увидел. Но тут пусто и пыльно. А пыль, я тебе скажу…»

  «Замолчи!» вспылил Лео.

  «…источник заразы» закончил мысль внутренний. «Кстати, это может быть давешняя горничная. Девицы любят поплакать, скажу я тебе».

  Лео упрямо мотнул головой.

  «Глупость! Что ей здесь делать? Зачем я ей нужен?»

  «Любит малышей» предположил внутренний.

  «Заткнись уже, ради всех святых!» взмолился Лео.

  И решительно открыл дверь.

  В комнате, залитой белым, простым и холодным светом, на банкетке сидела, сгорбившись, и горько рыдала…

  Лео попятился и, теряя равновесие, опустился на пол, удержавшись от падения на копчик лишь потому, что в последний момент инстинктивно успел схватиться побелевшими пальцами на край дверного косяка.

  Вот так, сидя на полу, он успел прошептать…

МАМА.

  — Посмотри на свет…

  Доктор Бернард охватил длинными, холёными пальцами тонкий детский подбородок и начал крутить и вертеть голову ребёнка, заглядывая в матово отсвечивающие тёмные глаза, и мальчишке на миг показалось, что этот высокий, пахнущий дорогим парфюмом и лекарствами человек пытается оторвать этот держащийся на тоненьком стебельке и набитый разнообразнейшим хламом тонкий костяной шарик.

  Мальчишке стало страшно лишь на миг.

  Он был уже достаточно взрослый, чтобы понимать всю невыгодность умерщвления пациента в связи с неизбежными в таком случае проблемами и убытками для доктора Бернарда.

  Но одномоментного страха оказалось достаточно, чтобы слёзные железы заработали в привычном режиме и выпустили на щёку тоненькую солёную струйку.

  — Ну вот, — несколько смущённо забормотал доктор. – Господь свидетель, я ничего дурного не делаю. Тебе ведь не больно?

  Он разглядывал глаза с разного ракурса, словно пытался сквозь эти затенённые отверстия рассмотреть спрятавшуюся в глубине тела и испуганно сжавшуюся душу.

  Наконец доктор освободил голову от захвата и поднял вверх серебристый молоточек.

  — А теперь, юный мой друг, последи за молоточком. Я буду водить им из стороны в сторону, а ты сопровождай его взглядом. Помнишь, мы так делали в прошлом месяце, когда ты был у меня на приёме?

  Ребёнок кивнул в ответ и стал старательно водить головой из стороны в сторону.

  — Нет, нет, голова должна быть неподвижной. Только глазами, Лео! Только взглядом…

  Лео послушно завертел глазами, отслеживая и молоточек, и доктора, и укрывшуюся шалью, сгорбившуюся мать, устроившуюся на краешке кресла и похожую на печальную птицу, залетевшую в комнату сквозь открытое нараспашку дождевое окна, что переждать непогоду и немного погрустить под чужой крышей.

  — Да не нужно этих бешеных вращений! Лео, я же много раз объяснял, что нужно делать. Нужно просто следить за молоточком. Я веду влево…

  Лео смотрел на мать.

  Он надеялся, что почувствует его взгляд и ответит своим.

  Он знал, что её взгляд не будет ни сочувствующим, ни любящим, ни согревающим теплом.

  Он даже не будет равнодушным.

  В её взгляде будет ненависть.

  Ледяная, мёртвая, застывшая, вечная, безжалостная.

  Глухая к мольбам о пощаде.

  Враждебная и чуждая всякому, даже самому формальному сочувствию.

  Лео знал, что мать всегда смотрит на него именно так, когда уверена, что никто, кроме сына не может перехватить её взгляд.

  Лео нужен был сейчас её лёд, чтобы умерить дурноту: манипуляции доктора спровоцировали очередной приступ тошноты.

  — Лео, ты помнишь, что нужно делать? Следить, только взглядом…

  Но она сидела неподвижно, уперев взгляд в пустоту, не поворачивая головы в сторону нелюбимого отпрыска.

  — Или забыл?

  После очередного кивка пациента доктор со вздохом убрал молоточек.

  — Он со всем согласен: и помнит, и не помнит. Я не могу сказать, что коммуникации нарушены. Нет, наш парень просто уходит от них.

  Лео откашлялся и пустил слюну на воротник.

  Доктор достал из саквояжа упаковку стерильных салфеток и тщательно обтёр подбородок пациента.

  — Госпожа Кроссенбах!

  Мать продолжала сидеть в полной неподвижности, гипнотизируя старого слоноголового божка на комоде.

  — Госпожа Кроссенбах…

  Мать медленно повернула голову и посмотрела на доктора, продолжая игнорировать сына.

  — …я бы хотел поговорить с вами.

  Доктор решительно встал со стула, отодвинув его в сторону движением ноги, взял саквояж и, подойдя к вешалке, снял и тут же набросил на согнутую руку дорогое бело пальто с модными плечиками (предмет тайной зависти оборвыша Лео).

  — Простите, не здесь. Если можно, на кухне.

  Лео понял, что визит доктору в тягость и он явно не собирается задерживаться в их доме, и хочет поскорее уйти, высказав его матери напоследок что-то, должно быть, очень важное, но при этом – крайне неприятное.

  Что наверняка испортит ей настроение.

  И тогда она опять отыграется – на сыне.

  — Да, хорошо…

  Они ушли, закрыв за собой дверь.

  Лео устроился в кресле, нагретом материнским телом.

  Хоть какое-то тепло…

  Разговор был довольно громкий.

  Доктор, разумеется, из деликатности перенёс неприятную беседу в другое помещение, подальше от маленького пациента.

  Но маленькие размеры квартиры и дурная звукоизоляция нивелировали все ухищрения эскулапа, и большую часть фраз Лео слышал вполне отчётливо, хотя далеко не всё понял…

  Да и не хотелось ничего понимать.

  После приступа тошноты его охватила апатия, а потом и сморила дрёма.

  Начал доктор вполне спокойно и размеренно.

  Говорил о том, что ребёнку двенадцать лет, а выглядит он от силы на восемь.

  Бледность и худоба.

  Странный, нездоровый блеск в глазах.

  Периодически проявляющаяся неспособность сконцентрировать взгляд на определённых предметах…

  Да, как сейчас!

  Крайняя замкнутость, уход от социальных коммуникаций.

  Некоторые признаки аутизма.

  Лео не знал толком, что эти слова значат. Но слышал их много раз на приёме у доктора, а потому запомнил наизусть.

  …да, и ещё эти странные фантазии о каких-то сверхъестественных существах, которые живут в цветных картонных коробочках из-под конфет, которые ваш собирает на улице.

  Соседи утверждают, что он даже роется в мусорных контейнерах.

  «…я вызвала вас, доктор, не для того, чтобы вы порочили…»

  Вот, прорезался и материнский голос.

  Лео клюнул носом и потёр ладонью онемевший лоб.

  «Меня вызвали не вы, госпожа Кроссенбах, а ваши соседи. Да, я оставил им свою визитку, поскольку полагал, что лучше звонок мне, чем звонок в полицию. Собранная информация уже месяц назад позволила мне предположить, что ваш сын болен, и болезнь развивается в опасном направлении, делая его поведение не просто странным, а социально опасным».

  «Вы не смеете!..»

  Коробочка на шкафу зашевелилась и оттуда вылезла чья-то рука, погрозив Лео пальцем.

  «Сам дурак» ответил Лео и, сбросив тапочки, поджал ноги, стараясь согреться.

  «К сожалению, смею, госпожа Кроссенбах. Смею так говорить, поскольку не могу больше скрывать правду о печальном и опасном состоянии вашего сына. Мне позвонили соседи, потому что сегодня утром ваш сын облил керосином и сжёг заживо бродячую собаку. И произошло это прискорбное событие на пустыре, возле их дома. Пожилая супружеская пара, почтенные люди – они в шоке! Едва не потеряли сознание от ужаса. Сначала они подумали, что славный и тихий паренёк Лео просто греется у костра. А когда он, погревшись, преспокойно ушёл, госпожа Виттель подошла, чтобы водой из кувшина залить дымящееся кострище. На пустыре много сухой травы и госпожа Виттель опасалась за свой сад. А обнаружила она обгоревшую и подыхающую собаку, у которой проволокой были скручены лапы и челюсти. Бедный зверь отмучился у неё на руках. Госпожа Виттель использовала воду из кувшина, но помочь, разумеется, не смогла.

  Рядом с кострищем госпожа Виттель обнаружила бутылочку с керосином. Собственно, запах стоял и в воздухе, очень едкий.

  Но бутылочка… Почти пустая! Мальчик всё сделал тщательно: проволока, горючее.

  Госпожа Виттель едва дошла до дома, у неё подкашивались ноги.

  И у неё ещё хватили сил мне позвонить! Хорошо, что не в полицию, а то вашего сына уже везли бы в наручниках, на освидетельствование к полицейскому психиатру. Он несовершеннолетний, но двенадцать лет – достаточный возраст для привлечения к ограниченной ответственности и принятия решения о принудительной госпитализации…»

  И снова голос матери, теперь уже на взводе.

  «Вы не имеете права!»

  Сон подступал всё сильнее.

  Снова послышался голос доктора, теперь по накалу он не уступал голосу матери.

  «…нет, не поклёп! Прежде я сам сходил на этот проклятый пустырь… В своей врачебной практике я видел всякое, но такое…

  Если желаете, госпожа Кроссенбах, может хоть сейчас сходить вместе, полюбуетесь на дела его рук… труп ещё не похоронен, а кострище, возможно, ещё дымится…

  …конечно, это не он! Это госпожа Виттель спалила несчастную собаку и свалила вину на вашего сына… или это сделали потусторонние существа из конфетных коробок?.. конечно, у меня нет прямых доказательств, но свидетельства соседей достаточно…

  …я тоже полагал, что ваш сын – тихий и чем-то сильно напуганный невротик…

Я ошибался!

  Ситуация зашла слишком далеко, невроз перешёл в психоз.

  Хуже всего то, что ваш сын научился маскироваться, и сформировавшийся внутренний садист надел овечью шкуру бедного трусишки.

  Очень опасная маскировка, госпожа Кроссенбах! Если упустить ситуацию, то и ваша безопасность… В одном доме!»

  Голос матери стал стальным.

  «Слушайте меня, доктор: мне ли не знать моего сына. Мои родственники и родственники моего покойного мужа давно отвернулись от нашей несчастной семьи и вот уже почти десять лет, после гибели моего супруга и отца Лео, я воспитываю сына в одиночку.

  Я – его единственный родственник и самый близкий человек. С двух лет он знает только меня! И искренен только со мной!

  Бедного парнишку травят в школе. Его бьют соседские мальчишки. Дразнят девчонки. Пару недель назад его закидали комками грязи.

  У него нет друзей. Он – объект всеобщего презрения и травли.

  Стали бы так поступать с садистом, доктор?

  О, нет! Садистов боятся. Их уважают. Перед ними испытывают священный трепет и дети, и взрослые.

  С ними попросту не хотят связываться, потому что опасаются их мести.

  Но Лео никто не боится. Его травят совершенно безнаказанно.

  Потому что – не садист! Он – несчастный, затравленный невротик, не способный даже муху обидеть.

  Невротик, который пытался спасти несчастную собаку, брошенную кем-то в костёр, но, охваченный параличом, просто стоял рядом с умирающим животным, не в силах пошевелить и пальцем.

  У него бывают внезапные приступы оцепенения, особенно при сильном волнении.

  Вы сами говорили об этом, доктор, вы сами диагностировали эти приступы!

  И теперь…»

  Кажется, доктор пошёл к двери.

  Потом остановился, и начал было:

  «Я прошу вас одуматься, госпожа Катарина Кроссенбах. Мне нужно ваше согласие на госпитализацию…»

  И ледяной голос матери в ответ:

  «Доктор Бернард Камински, ступайте прочь!»

  Краткий миг тишины, показавшийся Лео бесконечно долгим.

  Дверь хлопнула.

  Мама вернулась в комнату.

  Прислонившись к стене, она долгим немигающим взглядом смотрела Лео, свернувшегося кошачьим калачиком в кресле.

  Сквозь едва прикрытые веки он видел тревожный бледный контур её лица.

  — Не притворяйся!

  Как не хотелось открывать глаза… Так, что Лео готов был ослепнуть и оглохнуть в этот миг.

  Навсегда, до конца жизни!

  Навеки, до скончания всех времён и завершения всех событий – ослепнуть, оглохнуть, раствориться в воздухе, исчезнуть, зачеркнуть своё существование яко не бывшее.

  Но нет… Не получится.

  Даже в вечной тьме будет преследовать этот змеиный взгляд.

  — Открой глаза, маленький лгун и никчёмный лицедей! Я знаю, ты не спишь.

  Пришлось открыть глаза.

  Пришлось посмотреть не неё: кротко и невинно.

  — Ты ведь не спал всё это время?

  — Я играл, — прошептал Лео.

  Мать бросила короткий взгляд на шкаф.

  — Со своими выдуманными человечками из конфетных коробок?

  Лео потревоженным зверьком засопел в ответ, затеребив указательным пальцем кончик носа.  

  — Прекрати! Оставь нос в покое! Я же говорила тебе: только лгуны в разговоре мучают свой нос. Это жест лжеца! Гадкого лжеца!

  Лео послушно сложил ладони на коленях.

  Теперь было понятно: худшего не миновать.

  — Ты похож на отца, Лео Кроссенбах. Теперь, после разговора с доктором, я поняла окончательно: ты не просто похож на него, ты его копия. Разве только твой папаша не тренировался на собаках, а сразу уничтожил меня. Подбросил мне гадёныша, а сам благополучно сдох в канаве. Легко ли в нашем городке девушке из католической семьи, невенчанной и с ублюдком на руках? Отвечай, Вилли Кроссенбах!

  — Я Лео, — прошептал мальчик в отчет.

  Да, сейчас начнётся…

  Человечки в коробках испуганно замерли.

  — Повторяю вопрос: ты слышал наш разговор, Вилли Кроссенбах?

  — Я Лео, — ответил мальчик. – Я играл…

  — С этими? С ними??

  Мать подскочила к шкафу и схватила первую попавшуюся коробку.

  Красную, с жёлтыми ромбами.

  Лео скривил губы.

  Мать открыла коробку и бросила её на пол.

  Выпавший из неё человечек испуганно заметался у неё под ногами, а потом, заметив убежище, забежал под шкаф, с трудом разминувшись с пяткой разъярённой великанши.

  — Они пусты, понимаешь? Пусты, все до единой! Это просто пустые коробки из-под конфет! Леденцов и шоколадок! Пустые коробки!

  Она хватала картонки и, уже не открывая, просто бросала их на пол. Человечки испуганной стайкой метались у неё под ногами и один за другим скрывались под шкафом.

  Лео, сложив ладони на коленях, неподвижно застыл в кресле, словно охваченный внезапным параличом.   

  Человечки лишились своих домов.

  Он не смог прийти им на помощь.

  Ведь невозможно выступить против этого существа, с первобытной яростью крушащего остатки его мира.

  Закончив разгром игрушечного городка, мать остановилась, чтобы передохнуть.

  Но буквально через несколько секунд её охватил новый приступ ярости.

  — Ты слышал наш разговор, Вилли?

  Лео кивнул в ответ.

  Хорошо, он Вилли. Покойный отец, которого он совсем не помнит.

  И никогда не знал.

  Он – покойный отец, который слышал разговор.

  — Ты врёшь даже в мелочах, Вилли. Врёшь всегда и во всём! То ты спал, то ты играл со своими мерзкими. несуществующими человечками, а теперь выясняется, что ты вовсе не спал и не играл, а подслушивал, прислонив своё маленькое гадкое ухо к двери.

  Лео кивнул.

  Да, он Вилли и он подслушивал, прислонив ухо к двери.

  Хотя зачем это было делать, если тонкие стены совсем не приглушали крики?

  Мать вздохнула удовлетворённо.

  — Я разоблачила тебя, грязный лжец из канавы, подаривший мне маленького чертёнка! Недаром мой отец предупреждал меня, что твоё семя проклято. Вставай!

  Лео послушно поднялся.

  Губы матери кривились в усмешке.

  — А я ведь не сказала этому ослу Бернарду о маленькой пропаже. Из кладовки исчезла бутылочка с керосином. Купила неделю назад, чтобы почистить масляные пятна, которые ты понаставил на куртку. Сегодня утром обнаружила, что бутылочки нет. Где ты испачкал куртку, Вилли, и как мне её теперь почистить? Мыло и порошки не берут эти пятна, я уже пыталась. Что же нам делать, Вилли?

  Человечки под шкафом беспокойно зашевелились.

  — Может, всё-таки отправить тебя в больницу, Вилли? Тебя там переоденут в новенькую, чистую пижаму. И ты не будешь шляться по заброшенным гаражам, подбирая грязные железяки. Зачем они тебе нужны, Вилли? Что ты опять задумал?

  Лео молчал.

  — Раздевайся! – скомандовала мать. – Догола!

  И достала из-за шкафа тонкий металлический прут.

  Лео медленно разделся, удивляясь тому, насколько сейчас спокойны его руки.

  — Руки на затылок и лицом к окну!

  Боль была резкой и жгучей.

  Человечки испуганно верещали.

  Лео молчал, прикусив зубами губы, и лишь вздрагивал под ударами, стискивая ладонями затылок.

  После шестого удара мать остановилась и отбросила прут.

  Лео чувствовал, как кожу на спине продолжает облизывать пламя.

  — Повернись…

  Лео послушно повернулся, продолжая удерживать ладони на затылке.

  Мать начала медленно снимать с себя одежду.

  Это было пострашнее порки.

  — Ты сделал мне дурного ребёнка, Вилли. Нам нечего стесняться, мы уже в аду. Мы оба подохнем здесь, Вилли, можешь в этом не сомневаться. Похоже, мне снова придётся распалить твой блуд, чтобы навеки остаться с тобой. Не так ли, развратная дрянь?

  Лео попятился.

  — И не смей снова хныкать!

УТРО МЁРТВЫХ.

  На женщине не было живого места.

  Опалённая кожа висела клочьями.

  Запах дыма, резкий и тошнотворный, исходил от её чёрной плоти.

  Она услышала шорох и похожий на слабый шлепок звук удара ладони о дверной косяк.

  Рыдания стихли.

  Женщина подняла голову и посмотрела на Лео.

  И вид её, казавшийся таким пугающе-знакомым всего пару мгновений назад, внезапно преобразился.

  Бесконечно долгих пару мгновений назад, здесь, на кожаной банкетке, в странной комнате, назначение которой ему так пока никто и не объяснил, сидела его мать.

  Им убитая, заживо спалённая мать.

  Она была именно такой, какой он ожидал и боялся её увидеть: безутешной, не простившей, непрощённой, в чёрной корке сплошных ожогов, вернувшейся из страны теней, чтобы мучить его в ночных кошмарах.

  Он увидел её и узнал с готовностью, и с готовностью принял как давно ожидаемый кошмар, как вот уже три недели ожидаемое пришествие отложенного безумия, но…

  Это была не она!

  Этот оживший труп был чем-то похож на его мать, каким-то неопределённым и неосознанным сходством, но сходство это, реальное или кажущееся, вмиг исчезло, едва он увидел лицо фантома.

  Обгоревшее, изуродованное, но сохранившее черты прежней личности.

  Не материнское!

  Чужое!

  — Лео! – позвал призрак.

  Он попятился назад, обтирая вязаной тканью шершавую стену.

  — Прости, что разбудила тебя малыш. Я вот подумала: поплачу потихоньку, мой мальчик не проснётся.

  «Это не она! Не она!»

  Нет, его мать никогда не была с ним так ласкова. И не стала бы извиняться за прерванный сон.

  И голос её никогда не был так ласков и кроток.

  Или смерть преобразила набожного демона по имени Катарина?

  «Не может быть! Нет… Я спятил… господи, я спятил?»

  — Катарина? – бросил он вопрос, словно камешек в тёмную воду.

  Он и сам не ведал, что творит, что говорит, зачем спрашивает и кому задаёт вопрос.

  — Мама Катарина? Мама?

  Труп улыбнулся пугающе-белозубо и протянул к нему спалённые почти до костей длинные руки.

  — Мальчик мой! Узнал маму!

  Лео отступил ещё на шаг.

  Теперь его снова стала бить отступившая на время сна дрожь.

  «Грим!» завопил внутренний голос. «Грим, болван! Именно из-за него ты стал похож на её сына… кто бы он ни был!»

  — Но ведь грим не изменил черты лица, — прошептал Лео. – Разве только сделал меня немного моложе…

  — Младенцем, — подсказала лже-мама. – Милым ребёнком…

  «Она слышит меня» подумал Лео, пытаясь пошевелить приросшими к полу ногами. «А я ведь говорю так тихо… будто про себя…»

  — Ты всегда накладывал этот грим, прежде чем заняться со мной любовью.

  И труп плавно погладил воздух, отчего на Лео снова пахнуло запахом гари.

  — Прости, малыш, твоя мама устала. Мне пришлось покинуть тебя ненадолго… У меня не было больше сил. Мне нужно было отдохнуть, малыш.

  Труп с кряхтением встал и кусочки сгоревшей кожи посыпались на пол.

  Она покрутила головой, оглядывая с некоторым удивлением явно знакомое ей место.

  — Помнишь эту комнату, маленький мой?

  Лео поспешно затряс головой, что должно было бы означать отрицание, но походило более на начало эпилептического припадка.

  — В этой комнате ты любил заниматься со мной любовью. Ты раздевал бедную мамочку догола, привязывал к этой стойке, ставил распорки и начинал меня сечь ремнём.

  Труп улыбнулся виновато.

  — Мамочке было больно, но она терпела. Она любила своего бедного малыша и знала, что он по ночам общается с ангелами. А это так трудно и опасно – общаться с ангелами. У малыша после встречи с вестниками Божьими болит голова, трясутся руки и нужно сделать ему укол. А потом позволить снять с себя одежду, привязать к стойке и поставить распорки между ног, чтобы он мог беспрепятственно ласкать то место, откуда мама выпустила его в этот ужасный мир.

  — А потом малышу нужно заняться любовью. А потом он освободит маму от ремней и наручников и позволит наслаждаться жизнью в чудесном отеле.

  — Только однажды малыш оставил маму связанной. И пригласил в номер своего друга, этого ужасного Себастиана.

  — И смотрел на то, как Себастиан занимается любовью с его мамой, хотя мама этого совсем не хотела, и громко кричала и плакала.

  — Малыш и Себастиан ушли из номера, и Себастиан сказал, что скоро вернётся. Маме это совсем не понравилось, милый.

  Дрожь стихла.

  Лео стоял столбом, гадкий пот пропитывал обвисший спальный костюм, и сквозь рой бессвязных мыслей с трудом продирался внутренний голос, успокоительно бубнивший:

  «Это обман, иллюзия, часть сценария… сговор, чушь, розыгрыш… видение, сон, ночной кошмар… Позовите Режиссёра, пусть всё объяснит…»

  — Мама осталась одна в номере, — продолжал труп. – Маме было грустно и страшно. Она боялась этого ужасного Себастиана. И своего малыша… немного…

  — Малыш и Себастиан были пьяны. Они не заковали маму в наручники. Просто связали верёвкой. Верёвку ведь не так трудно распутать, правда?

  И труп неожиданно лязгнул зубами, отчего вздрогнувший Лео отступил ещё на шаг.

  — Мама не нашла одежду. Возможно, гадкие дети унесли её или спрятали. Они ведь планировали продолжить развлекаться с мамой, не так ли?

  — Тогда мама сорвала и набросила на себя штору. Чудесную штору с бахромой и декоративными кистями.

  — Она взяла оставленные малышом сигары и спички. Такие дорогие, изысканные, ароматные сигары. И длинные спички, которыми так удобно прикуривать эти сигары. И она пошла на прогулку.

  — Вот так!

  И мама-труп, выставив вперёд ладони, молча и страшно двинулась на взвизгнувшего в ужасе малыша, который, развернувшись, опрометью бросился в комнату, пронёсся мимо плавающей в воздухе кровати, забежал в прихожую и отчаянно рванул на себя легко подавшуюся дверь…

  И тут, замерев на секунду, каким-то неопределённым внутренним чувством, затылочным локатором или заячьей интуицией почувствовал, что за ним никто не гонится.

  И за спиной никого нет.

  Пустота.

  Тишина в номере.

  И тишина в спящем коридоре.

  Лео аккуратно закрыл дверь и убедился в том, что ключик он перед отходом ко сну предусмотрительно оставил в двери, как и показала горничная.

  Ведь тот, кто запирал его прежде, мог бы запереть и вновь, и без заранее вставленного в замок ключа могло бы…

  «А что – могло бы?» спросил сам себя Лео.

  И заметил вслух:

  — Ничего же не случилось.

  Медленно, короткими воровскими шажками он вернулся в номер.

  И с удивлением отметил, что за несколько прошедших со времени бегства секунд комната приобрела прежний вид: тяжеловесная мебель вернулась на место, и прежняя ретро-кровать прочно стояла на полу, а не округлым левитирующим блином плавала в воздухе, и на место летающей тарелки вернулся прежний тяжеловесный балдахин.

  Всё стало по прежнему.

  Труп исчез.

  И никто не звал его малышом.

  И не говорил ему страшные, бесстыдные слова.

  Дверь в пыточную (теперь Лео понял назначение этой комнаты) была закрыта.

  Не было больше матери.

  Ни настоящей – во сне.

  Ни ложной – в кошмаре.

  Было раннее утро и серый свет пробивался сквозь широкую щель между шторами.

  «Бред, просто бред» резюмировал внутренний голос.

  — Точно, — в кои-то веки согласился с ним Лео. – Мне испортили разум… меня свихнули…

  «А ещё мертвецы боятся света» добавил внутренний голос.

  И смущённо умолк.

  Грим под струями душа смывался неожиданно легко.

  Для этого даже не потребовался большой напор: слабого потока тёплых струй хватило на то, чтобы вернуть ночному малышу прежний облик сорокалетнего мужчины, не вполне вменяемого постояльца сумасшедшего отеля.

  Лео глянул в панно из зеркальной плитки, закреплённое над ванной, зачем-то подышал на и без того запотевшее стекло, протёр его ладонью и хмыкнул, то ли удовлетворённо, то ли скептически.

  Всё те же всклокоченные чёрные волосы, всё те горящие тёмные глаза отчаянного бродяги и свежее, всё ещё хранящее печать жизни, хотя при этом и болезненно-бледное лицо цвета разбавленных сливок.

  «Могло быть и хуже…»

  Он наполнил ванну горячей, сколь можно было вытерпеть, водой.

  Щедро насыпал из жестяной коробочки, обнаруженной в стенном шкафчике над ванной, синей ароматической соли.

  Погрузился с головой, вслушиваясь в тоны заходящегося в бешеном стуке сердца.

  И подумал:

  «Могло быть хуже…»

  Выбросив изо рта вспенившие воду пузыри, подскочил, до половины высунувшись из воды.

  Приложил руку к саднившему затылку и с полминуты с испугом смотрел на ладонь.

  Она была красной от крови.

  Примерно через час, успев просушить волосы, обмотать голову полотенцем, размотать полотенце и убедиться в том, что кровотечение поутихло, переодеться в прогулочный костюм, мысленно поудивляться клетчато-клёшенной старомодности брюк и вычурности пёстрой рубашки с отложным воротником, он покинул номер, чтобы спуститься к завтраку.

  С удовлетворением отметил, что на стойке рецепции дежурит тот самый, пожилой и солидный портье, который встречал его по прибытии.

  Из всего персонала рецепции именно этот служащий вызывал наибольшее доверие и даже отчасти некоторую симпатию.

  Лео протянул ключ, пропев название номера и тут…

  — До вечера, господин Кроссенбах, — как бы между прочим бросил портье, принимая ключ.

  Между прочим, но со значением. И мгновенным, но при том внимательным, словно ощупывающим взглядом.

  Отошедший было на полшага от стойки постоялец замер резко, словно подошвой зацепившись за невидимую неровность гладко расправленного ковра, потом повернулся, вновь подошёл к стойке и, постучав немного пальцами по полировке, спросил с некоторым вызовом:

  — Почему до вечера? Утро только началось. Отчего же вы думаете… Да нет, отчего же вы решили за меня, что днём или уже утром, сразу после завтрака, я не вернусь в номер?

  — Это особенный отель, сударь, — несколько туманно начал было портье.

  — Я уже догадался! – с усилившимся эмоциональным нажимом прервал его Лео.

  Нет, ему совершенно не хотелось ссориться с этим симпатичным человеком. Но в нынешнем изрядно заведённом состоянии тайны, загадки, намёки и недомолвки раздражали более всего.

  В конце концов, за последние сутки отельные маги высыпали на него из своего магического мешка столько безумных сюрпризов и нелепостей, что его истончённые нервы не желали сносить более ничего необычного хотя бы пару часов.

  Впрочем, многоопытный портье, почувствовав настроение гостя, ответил весьма дипломатично.

  — Мы заботимся о наших гостях, сударь. Это особенный отель с особенной заботой. А вы, господин Кроссенбах, гость необычный. Поэтому мы будем рады избавить от утомительных путешествий по длинным отельным коридорам и при необходимости принесём всё необходимое…

  Портье выдержал паузу.

  — …в парк.

  — Вот оно что! – с плохо наигранной признательностью воскликнул Лео. – А я вот, представьте, после обеда планировал подняться на крышу отеля, полюбоваться парком, позагорать…

  — Ваш купальный костюм будет немедленно доставлен к шезлонгу, — заверил его портье.

  — А если я всё-таки решу вернуться в номер? – продолжал пикировку Лео. – Это что, не предусмотрено сценарием? И как быть со свободой воли?

  — Мы все – часть сценария, господин Кроссенбах, — с тёплой и милой улыбкой ответил портье. – Мы и есть – сценарий. Разумеется, вы можете вернуться в номер, господин Кроссенбах. Прямо сейчас. И к тому нет никаких препятствий. Но вы ведь не хотите вернуться?

  — Нет, — с явным неудовольствием признался Лео.

  И тут же с вызовом добавил:

  — Но захочу после завтрака!

  — Нет, — всё с той же отеческой улыбкой возразил портье. – Вы захотите пойти прогуляться в парк. Потому что это уже было в той реальности, в которой мы сейчас находимся. После завтрака вы захотели пойти в парк, немного прогуляться. В парк, а не в номер. Именно поэтому на вас рубашка из плотной ткани. Солнце уже встало, но воздух пока не прогрелся. Даже у нас на юге, на славном побережье в начале апреля по утрам прохладно. Но днём, сударь, будет вполне комфортная погода, уверяю вас.

  — Реальность? – переспросил Лео. – Ваша фамилия случайно не Эйнштейн?

  — Моя фамилия, если вам угодно знать, Шапрон, — ответил портье с лёгким полупоклоном. – И я – местный уроженец, так что в местном климате разбираюсь неплохо.

  — А мои предки с севера, родом из Эльзаса, — с ответным поклоном представился Лео.

– Полагаю, моё имя вам известно не хуже, чем мне самому.  В местном климате совершенно не разбираюсь, потому как ещё вчера днём мог бы поклясться, что у вас тут лето в разгаре…  

   Лео развернулся и тут, снова замерев ненадолго у невидимой черты, спросил:

  — Как вам мой затылок?

  — Небольшая рана, сударь, — ответил теперь уже невидимый Шапрон.

  — Кровоточит?

  — Немного, — успокоил Шапрон. – Думаю, особенного беспокойства она вам не доставит.

  «Надо же… Ты и пифия, ты и эскулап…»

  Всезнайка Шапрон симпатий более не вызывал.

  — А почему вы назвали меня необычным гостем?

  — Вы сами всё поймёте, — ответил портье. – Афиша на стойке у кафе «Танжер». Объявление о сегодняшнем вечернем шоу. Не пропустите, сударь.

  — Не пропущу, — пообещал ему Лео.

  Ноги и впрямь повели его прямиком к кафе «Танжер».

  Кафе в мавританском стиле располагалось метрах в ста от уже известного ему ресторана «Конкордия», который в этот ранний утренний час был тих и, похоже, закрыт.

  По крайней мере, стеклянная арка входа была наглухо задрапирована багровой бархатной тканью.

  Двери «Танжера» были гостеприимно открыты и официант в магрибском наряде стоял у входа в ожидании первых гостей, время от времени сдержанно и меланхолично зевая и поглаживая широкий алый пояс, в пять слоёв охвативший его талию.

  — Good morning, sir, — отчего-то по-английски обратился к нему страж ворот «Танжера» и сделал удивлённые глаза, получив ответ на местном и родном для Лео языке.

  «А вот этот парень меня в лицо не знает» отметил Лео, замедляя шаг, а потом и вовсе остановившись возле афиши.

  Этот закреплённый на рамке кусок картона высотой почти в два метра и впрямь впечатлял и никак не позволял вот так просто, с полным равнодушием пройти мимо, лишь скользнув взглядом по фото задорно смеющихся и корчащих рожи в объектив карликов-уродцев.

  Впрочем, основной рекламный текст, выполненный ярко-кричащем стиле, оранжевыми буквами с белой окантовкой на общем малиново-красном фоне, особого внимания не привлёк, поскольку ничего нового не сообщал (кроме того, что уже было указано в инструкции).

  Фрик-шоу какого-то господина Нивеля (то есть, на афише, разумеется, не было напечатано «какого-то», это Лео добавил уже сам и мысленно, поскольку заранее проникся к гостеприимному и чрезмерно общительному неизвестному господину Нивелю неприязнью и заранее решил, что любым способом постарается избежать его приветственных объятий у входа в Хрустальный зал).

  Начало в 9 часов вечера… в …. зале… вход по пригласительным билетам.

  Впечатлял список почётных гостей, любезно согласившихся почтить собрание своим присутствием.

  Вместе с ранее упомянутым Рудольфом (который, похоже, всё же решил нарушить уединение или просто поддался уговорам назойливого Себастиана), в списке значились Вацлав Нижинский, Алисия Алонсо, Джордж Баланчин, Морис Бежар, Сергей Дягилев, а так же Джон Леннон, Джим Моррисон, Курт Кобейн и ещё примерно полтора десятка имён, которые либо были смутно знакомы Лео (который, признаться, в мире музыки ориентировался весьма посредственно, где-то на уровне дилетанта-меломана), либо были неизвестны вовсе.

  «Так» сказал сам себе Лео. «Если сейчас две тысячи четырнадцатый год, как оно и должно было бы быть и точно было, когда я выехал в этот приют безумцев, то едва ли не все знаменитости из этого списка… мертвы. Причём некоторые – давно».

  «А если сейчас одна тысяча девятьсот семьдесят второй год, как меня пытаются уверить здешние лицедеи, то некоторые из списка – мертвы, некоторые живы и в добром здравии, а некоторые… в пелёнках, что ли? Уж, по крайней мере, не в том возрасте, чтобы на фрик-шоу ходить. Опять не сходится…»

  «И вообще» менторским тоном обратился к себе Лео «что делать этим уважаемым людям на фрик-шоу какого Нивеля? Понимаю, великим тоже надо развлекаться… но при чём тут шапито с уродцами? Ярмарочный балаган – в роскошном зале и с такими зрителями?»

  Лео отчего-то нисколько не сомневался в том, что Хрустальный зал – непременно роскошный.

  Но шоу заранее считал уличным балаганом.

  И расположенные веером фотографии смеющихся уродцев (один из которых показался смутно знакомым) это предположение вполне подтверждали.

  «И почему мне непременно надо быть там?»

  Ответ на этот вопрос он обнаружил в самой нижней части афиши, над самой чертой, за которой уже начинаются сноски и выходные данные издания.

  Афиша сообщила удивлённому до крайности гостю, что сценический коллектив господина Нивеля выражает особую благодарность совладельцу ночного клуба отеля «Оберон» господину Лео Кроссенбаху за его спонсорскую помощь в организации представления и содействие в рассылке приглашений высоким гостям.

  — М-да,.. – задумчиво произнёс Лео.

  Он, оказывается, и впрямь совладелец клуба.

  По крайней мере, если верить куску аляповато раскрашенного картона.

  Он в списке почётных гостей и теперь становится понятно, почему господин Нивель так жаждет заключить его в дружеские объятья (от которых, пожалуй, не удастся уклониться).

  И он, вероятно, очень богат.

  Настолько, что вполне может позволить себе финансирование вечернего шоу.

  — Тогда какого чёрта я три недели жил под мостом? – спросил сам себя Лео.

  Магрибец усердно вытаращил глаза и гостеприимным жестом позвал в кафе.

  «Это другой Лео Кроссенбах» попытался успокоить его внутренний голос. «Полный тёзка… Так бывает…»

  — Но узнают-то именно меня! – воскликнул Лео. – И билет прислали мне, вместе с инструкцией. Лично, персонально! И Нивель ждёт меня, будь он трижды проклят!

  — Добро пожаловать, сударь! – пропел магрибец, с некоторой тревогой прислушиваясь к монологу разбушевавшегося ни с того ни с сего гостя.

  «Ну о чём переживать?» невозмутимо ответствовал внутренний. «Ты уже внутри шоу, и здесь всё – постановка. Всё ложь, картон, фальшивка. И этот список трупов, и фальшивый семьдесят второй, и твой прогулочный ретро-наряд. Всё это спектакль, декорации. А вечером просто расцелуешься с каким-нибудь толстым актёришкой под камерами. Он изобразит директора шоу, а ты – совладельца клуба. Если убедительно сыграете, вас обоих запишут в постоянную труппу, как и было обещано. Идёт?»

  — Идёт, — согласился Лео.

  Не то, чтобы стало легче на душе, просто из всех возможных объяснений это было самое простое, понятное и практичное.

  И потому – самое приемлемое.

  На данный момент.

  — Заходите, заходите, сударь, — магрибец радостно закивал, заслышав последнее слово Лео.

  Видно было, что спорящий сам собой гость, уже три минуты торчащий возле афиши, стал изрядно его беспокоить и потому наилучшим вариантом было поскорее заманить этого опасного чудака в кафе и накормить его до отвала завтраком в щедром мавританском стиле.

  Лео шагнул в зал, щедро освещённый терракотовыми конусообразными лампами.

  — Выпечка с мёдом и орехами, — напутствовал его магрибец. – Мятный чай…

  — Кофе, — сразу осадил Лео официанта, понёсшегося было к нему с зелёным стаканчиком.

  — Эспрессо, и покрепче.

  Официант поджал плечами с лёгким разочарованием, однако прыти не умерил и уже через три минуты вернулся с заказанным напитком.

  На подносе рядом с дымящейся чашкой был предусмотрительно поставлен стаканчик с охлаждённой минеральной водой и положена была карточка меню с узорчатым обрезом по правому краю.

  — Кускус, — сделал заказ Лео, быстро пробежав глазами по тексту. – Выпечка на ваш выбор, всё равно ничего не смыслю в этих названиях. И к выпечке – каркаде.

  Официант кивнул, быстро чиркнул карандашиком в блокноте и исчез.

  Странный запах коснулся ноздрей Лео.

  Он оглянулся и увидел, что в полупустом утреннем кафе один из гостей, закончивший трапезу, расслабленно откинулся в кресле и закурил, пуская густой дым к самому потолку.

  Лео и у себя на столе заметил пепельницу и коробок спичек с изображением полумесяца на фоне оранжевого морского заката.

  «Так может – семьдесят второй?» насмешливо спросил внутренний голос.

  «Так может – постановка?» в тон ему ответил Лео.

  Завтрак был принесён всё с той же, не типичной для степенных уроженцев Магриба, быстротой.

  Впрочем, официанты были хоть и смуглые, но явно местные.

  Похоже, из какого-нибудь приморского городка неподалёку.

  По некоторым признакам (прямым и косвенным), а так же с помощью интуитивных догадок Лео уже сообразил, что «Оберон» расположен не просто на юге страны, но и рядом с морским побережьем.

  Не на пляжной линии, конечно.

  Здесь вокруг парки, перелески и холмы, но нет синей полосы на горизонте.

  Километрах в десяти-двенадцати.

  И примерно на том же расстоянии расположен приморский город, названия которого Лео не знал, и в котором Лео никогда не был, но в существовании которого нисколько не сомневался.

  Вот оттуда, с побережья, и должны быть родом эти парни, которых, скорее всего, нанимают лишь на высокий сезон и которые не настолько посвящены в дела отеля, чтобы безошибочно узнавать почётных гостей, а среди них выделять особо совладельца ночного клуба.

  Впрочем, работу свою они выполняют умело, шустро.

  Лео подвинул ближе тарелку с томящимся в подливе мелко рубленым мясом, взял вилку…

  По наитию, заслышав еле заметный шум шагов – поднял глаза и замер.

  В кафе, щурясь спросонья от жёлтого света ламп и поправляя на ходу сбившийся ворот рубашки, входил Амедео Модильяни.

  «А его не видел в списке гостей» озадаченно пробубнил внутренний.

  — Наверное, это шоу не в его стиле, — ответил Лео, поднимая со скатерти упавшую вилку.

ВОЗВРАЩЕНИЕ.

  В номер после завтрака он и впрямь не поднялся.

  Потому что, остановившись возле панорамного окна в холле, отчётливо увидел в нём отражение Эммы.

  Нет, горький опыт, в особенности после случая с ведьмами, кое-чему его научил.

  Он не стал бежать к поднимающейся по лестнице женщине с криком…

  Скажем: «Так вот ты где!»

  О, нет!

  Он уже начал догадываться, что в этом отеле грань между явью и навью истончилась до крайности, а, может быть, и вовсе перестала существовать, и неизвестно, к какому из миров принадлежит эта странная Эмма.

  И не живёт ли она лишь в его сознании…

  «Вот это вряд ли» возразил внутренний.

  В любом случае, бежать ей навстречу или просто двигаться за ней на слишком близком расстоянии было бы весьма опрометчиво.

  Кто знает, не растворится ли она в воздухе (и такой вариант Лео уже не исключал), вновь оставив его в самом нелепейшем положении, не заявит ли, что впервые видит этого странного незнакомца и не превратиться вдруг ли в какое-нибудь инфернальное чудовище.

   Нет, на этот раз Лео решил проявить осторожность.

  Он следил за отражением поднимающейся по лестнице женщины.

  И лишь когда отражение её исчезло, срытое декоративным лестничным панно, бодро и уверенно зашагал следом, будучи уверенным, что знает весь её путь, вплоть до номера «семь-пять-семь-два»…

  Именно до него!

  С глупейшим упрямством Лео уверял себя, что Эмма поднимается именно на второй этаж и идёт в этот номер, а не какой-то другой, хотя вчера вечером портье и уверял его, что номер… как это…

  Вакантен!

  То есть пуст.

  И даже поставлен на сигнализацию, как заведено в отеле «Оберон».

  Но Лео-то знал, что он пуст.

  По крайней мере, не был пуст вчера днём.

  «Она – гостиничная воровка и умеет отключать сигнализацию» противным дискантом затянул внутренний голос.

  «Да замолчи уже!» взмолился Лео, которого от быстрого броска к лестнице стала одолевать одышка.

  «Да нет же!» возбуждённо затараторил внутренний. «Она ведьма-оборотень, и умеет проходить сквозь стены…»

  Лео ударил себя кулаком по лбу и внутренний испуганно замолчал.

  На лестнице никого не было.

  Ни на уровне первого этажа.

  Ни на площадке второго.

  Лео поднялся на третий этаж и даже пробежал половину пролёта до четвёртого (а потолки и межэтажные пространства в «Обероне» были изрядные, так что одышка быстро переросла в хрип).

  Прислушался – не доносится откуда-нибудь, сверху, снизу или сбоку шум шагов.

  Ничего.

  То есть, какой-то шум доносился, но явно с первого этажа.

  Из лобби.

  Выше было тихо.

  На третьем этаже хлопнула дверь.

  Лео забежал в коридор.

  Навстречу ему двигалась солидная семейная пара: женщина в лёгком утреннем платье цвета сирени, и мужчина в солидном и старомодном двубортном костюме тёмно-кофейного окраса.

  Мужчина вёл даму под руку, они тихо и размеренно о чём-то беседовали и прошли мимо ставшего столбом Лео, совершенно его не замечая.

  Ноздри мужчины были аккуратно вырезаны.

  На месте правого глаза дамы зиял чёрный провал.

  «Её здесь нет» решил Лео. «Она на втором. В номере. Непременно в номере!»

  Он и сам не знал и не смог бы объяснить, почему пришёл к такому выводу и почему с такой уверенностью направился к комнате «семь-пять-семь-два» и решительно постучал в дверь.

  И почему не удивился тому, что дверь довольно быстро открылась.

  Почему собрался сказать этой загадочной чертовке, что…

  — Ой! – удивлённо воскликнул Лео.

  За порогом стояла не Эмма.

  Низенький лысоватый толстяк в красном длиннополом халате, украшенном целой стаей суматошно взметнувшихся ввысь золотых драконов, смотрел на Лео с не меньшим удивлением.

  Только удивление его было радостным.

  — Мадонна! – завопил толстяк, всплеснув руками. – Лео! Славный парень Лео! Мой друг и партнёр Лео Кроссенбах, утащи меня черти в преисподнюю! А мне говорили, что ты нас бросил, покинул, сбежал и забыл нас как старый, заношенный башмак в мусорной корзине. Выкинул из головы, так мне говорили. Но я не верил, Лео, что ты способен забыть старых друзей. Нет, говорил я, это невозможно! Наверное, малышу Лео пришлось нелегко, и он начал новую жизнь. Возможно, он предпочёл сбежать от старой, которая престала приносить ему радость. Возможно, борясь с огорчениями прошлых дней, он попытался избавиться от части багажа, накопленного в своей прошлой жизни, вместе с грузом ошибок и мусором огорчений. Да что там, может, выкинул и весь багаж! К чёрту рухлядь! Но забыть старых друзей? Нет, сказал я себе. Нет, сказал я клеветникам. Лео не такой!

  Толстяк схватил за руку попятившегося было Лео и втащил гостя в прихожую.

  — Не хотелось бы вас огорчать,.. – пролепетал было гость.

  — И не сможешь, — заверил его драконий толстяк.

  Захлопнув входную дверь за спиной гостя, толстяк, распластав красные шёлковые крылья, влетел в комнату, вопя по дороге:

  — Амелия! Солнце моё, Амелия! Мой друг и деловой партнёр, господин Кроссенбах… Я тебе столько о нём рассказывал! Он пропал… То есть, он было пропал, но теперь, слава Создателю, нашёлся! И стоит прямо здесь, в прихожей.

  И снова влетел в прихожую, выкрикнув по дороге в глубину комнаты:

  — Да выйди уже!

  Снова схватил Лео за руку и потянул, на этот раз – в комнату.

  Комнату, которую Лео не узнал.

  Обстановка совершенно изменилась.

  До полной неузнаваемости.

  Впрочем, Лео это удивило лишь слегка.

  Он уже видел, как молниеносно могут трансформироваться помещения отеля и каким волшебнейшим образом могут появляться, исчезать и преображаться люстры, светильники, кровати, шкафы, окна, занавески, балконы, подоконники и прочие элементы убранства и строительных конструкций.

  Здесь же изменения были лишь частичные и касались, похоже, только декора…

  Но какие они были!

  Номер был обставлен в минималистском, ориентальном, смешанном китайско-японском и ещё каком-то ещё, незнакомом, но явно восточном стиле.

  Вполне возможно, малайском, индонезийском или филиппинском.

  В общем, эклектичная сумятица, импортированная с берегов дальних морей.

  Кровать-футон с пышным матрасом, похожим на взбитое ветром облако.

  Двери остались европейские, распашные, но на межкомнатной – появились узорно вырезанные драконы.

  Напольные лампы из рисовой бумаги, в обрамлении лакированных деревянных реек.

  Картина с изображение вздымающейся волны…

  — Хокусай, — пояснил толстяк, перехватив взгляд Лео. – Разумеется, репродукция.

  И снова завопил:

  — Амелия!

  Наконец, Амелия вышла,

  Была она смуглокожа, с точёной фигуркой, высока и статна, красива особой красотой мулатки.

  С пышным куполом чёрных волос.

  С глазами-миндалинами.

  С высокой грудью и вздыбленными сосками.

  Да… вышла она обнажённой.

  Полностью.

  Не считать же одеждой коралловые бусы на шее?

  Она смотрела удивлённо.

  Нет, не на Лео. Лео она поначалу вообще не удостоила взглядом.

  Смотрела она на своего… мужа, любовника, пожилого бой-френда?

  Смотрела удивлённо на толстяка, который снова принялся летать туда и сюда, время от времени забега даже в прихожую, а оттуда – прямиком в соседнюю комнату, проносясь метеором в пространстве между двумя остолбеневшими спутниками.

  И говорил, говорил…

  Какую, с точки зрения Лео, чушь: об их с Лео общих делах, приятелях, весёлых вечеринках в ночном клубе, о Себастиане, который хотел увеличить какой-то процент, но…

  — Стоп! – решительно прервал рассказчика Лео, заслышав знакомое имя.

  — Не хотелось прерывать ваш взволнованный и наполненный таким множеством интереснейших деталей рассказ, господин не-знаю-кто, но я вас…

  Лео развёл руками с самым искренним сожалением.

  — Но я вас не узнаю! Совершенно, решительно! И могу поклясться, уж не знаю на чём, что я вас впервые вижу. А прервал вас потому, что услышал имя некоего Себастиана, с которым встречался прошлой ночью в клубе, и который, представьте себе, тоже меня «узнал»… или якобы узнал…

  И рубанул решительно:

  — Но я и его не помню! И его подругу не помню, хотя он уверял, что это и моя подруга. И ночной клуб не помню совершенно, по крайней мере – уверен в том, что увидел его впервые лишь прошлой ночью, хотя…

  — Хотя ты, дружок, его совладелец, — с улыбкой прервал его толстяк. – На паях с Себастианом. И ещё, ты – мой деловой партнёр.

  — На паях с Келлером? – уточнил Лео, вспомнив фамилию новообретённого друга, который, по заверениям чертовки Эммы (лживым, наверняка!) и перенёс её с парковой скамейки прямиком в больницу.

  — С ним, разумеется! – с той же мягкой улыбкой подтвердил толстяк.

  — Да, — нехотя согласился Лео, припоминая бурную ночь. – Он что-то говорил в этом роде… что-то мы купили на паях…

  И снова решительно отрезал:

  — Не помню никаких покупок! А вы кто, мой очередной незнакомый друг?

  — На тебе!

  И толстяк возмущённо хлопнул себя по шёлковым ляжкам.

  — Стромболи! Джакомо Стромболи! Владелец этого отеля!

  Лео поперхнулся воздухом из лёгких и закашлялся.

  — Да ты не смущайся, малыш, — подбодрил его хозяин и, в который раз потянув за руку, усадил на кровать.

  Лео, при его высоком росте, напольный вариант не очень подходил, колени поднялись чуть не до уровня подбородка, так что пришлось отползти немного назад и вытянуть ноги.

  А Стромболи смотрел на него с весёлым недоумением.

  — Вот это дела, Амелия! – обратился он к подруге. – Парень пропадает бесследно, а потом вот так, ни с того ни с сего, возвращается, возникает чудесным образом на пороге, я спешу его обнять и прижать к груди, а он дичится и отталкивает старого, верного друга. У него, оказывается, полная потеря памяти!

  — Точно, — с готовностью согласился Лео. – Она самая… Амнезия!

  И, показав пальцем на затылок, добавил:

  — Последствия травмы.

  — Блеск история! – воскликнула Амелия.

  Она вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с сигаретами, пепельницей и зажигалкой.

  Села на кровать рядом с Лео, протянула ему сигарету, достала из пачки себе, И, поставив пепельницу на пол между собой и Лео, щёлкнула зажигалкой.

  — А мне? – обиженно заканючил Стромболи.

  — Ты же бросаешь, — возразила мулатка, с ловкостью фокусника пуская дым кольцами.

  — Так не бросил же! – возмутился Стромболи.

  После чего получил и свою сигарету.

  Первому она поднесла зажигалку Лео.

  Потом – наклонившемуся Стромболи.

  Лео успел разглядеть зажигалку: металлическая, красновато-золотистого цвета, с рубиновым треугольником вершиной вниз.

  «Дорогая игрушка» отметил Лео. «Но какого чёрта эти богатенькие принимают меня за своего? Меня, нищего бродягу!»

  И ещё одна внезапно возникшая мысль забилась беспокойным воробышком.

  «Владелец роскошного отеля? А почему он живёт в обычном номере? Да, здесь, должно быть, все номера дорогие, включая и этот, но почему – не в люксе? Неужели владелец отеля не забронировал для себя роскошные апартаменты? Хотя бы пустить пыль в глаза этой красотке… Любовнице, разумеется!»

  — Владелец, — произнёс вслух Лео.

  Стромболи, успевший устроится рядом с Амелией, печально махнул рукой в ответ.

  — Всё в прошлом, Лео. Конечно, я немного преувеличил. Прихвастнул, так сказать. Всё в прошлом, парень. Здесь теперь новые хозяева…

  И, сделав глубокую затяжку, выпустил драконий клуб дыма.

  — Всё поменялось. И я больше – не владелец, и ты на пару с твоим дружком – просто гости. Как и я. После той катастрофы…

  Джакомо призадумался на полминуты.

  «О чём он?» обеспокоенно спросил внутренний.

  Но Лео не знал, что ответить и о какой катастрофе идёт речь.

  — В общем, мы всё потеряли. Теперь здесь другие хозяева. Им принадлежит и отель, и клуб, и рестораны, и кафе, и спортзалы, и парк возле отеля. И всё, всё прочее, что раньше было моим… и немного вашим, ребята. Я вот рад, что вообще на праздник пустили.

  — Шоу уродов? – уточнил Лео.

  — Ты же сам профинансировал, — напомнил Стромболи. – Может, потому и меня пустили? Я думал, ты за меня словечко замолвил. А ты меня и не помнишь…

  Стромболи горестно опустил голову.

  Амелия, утешая бывшего владельца отеля, откинула в сторону полу его халата и принялась нежно и размеренно, словно массируя, гладить любовника по сведённой судорогой волосатой ляжке.

  — Да я спокоен, Амелия, спокоен, — забормотал Стромболи, дотягивая остаток сигареты глубокими затяжками.

  — Не знаю, утешит ли тебя это, — сказал Лео, демонстративно отворачивая голову в сторону гигантской волны, — но я никого не помню. Никого, из здешних обитателей. И в этом отеле – впервые.

  — Ну да, — согласился Стромболи, откидывая в сторону и вторую полу халата и обнажая немного комично смотрящиеся в его подбрюшье кремовые трусы с кружевной оторочкой.

  — Это же… Амне… Как его?

  — Амнезия, — подсказала Амелия, поднимая ладони к трусам любовника.

  — Точно! – восхищённо воскликнул Стромболи. – За что ценю мою красавицу – так это за феноменальную память! Что хоть раз услышит – всё запомнит. Но говорит при этом мало… А зачем много говорить?

  — Незачем, — согласилась Амелия, стягивая со спутника трусы. – Для милого ротика есть другая работа…

  — Да нет, тут что-то другое, — сказал Лео, гася окурок и поднимаясь с футона. —  Вместо того Лео, которого помните вы, я припоминаю совсем другого. С другой жизнью, куда более бедной и неказистой, наполненной совсем иными событиями. В жизни моего Лео не было шикарных вечеринок, клубов, встреч со знаменитостями. Был провинциальный городок, расположенный далеко от этого места, там, где постоянно сыро и идут дожди. Бедность, унижения, поганое детство, случайные работы, вплоть до мойщика сортиров, и полный набор дерьма…

  Стромболи фыркнул насмешливо и передал дотянутый почти до фильтра окурок Амелии.

  Та, потянув в последний раз сразу из двух сигарет, потушила их прямо о прикроватную циновку, напрочь игнорируя принесённую ей же пепельницу.

  — Вот же голову человеку выкрутило, — нараспев произнёс Стромболи, мечтательно разглядывая потолок. – Помнит жизнь какого бродяги-нищеброда…

  — Славная история, — заметила Амелия, прикладывая кончик языка к начинающему наполняться кровью члену Стромболи.

  — А где ты прятался всё это время, Лео? – спросил Стромболи, поглаживая Амелию по курчавому шару волос.

  Лео слышал иронию в его словах.

  Но… ему было всё равно.

  И он ответил честно.

  — Под мостом.

  Стромболи расхохотался, заколыхавшись медузой на кровати, так что Амелия, захватившая было губами и снова выпустившая его член поморщилась недовольно и хлопнула ладонью любовника по животу.

  — Ой, прости, красавица…

  Стромболи тыльной стороной ладони вытер проступившие слёзы.

  — Владелец состояния вообразил себя нищим и прятался под мостом! Ты чудный парень, Лео, и в тебе пропадает талант комика. Должно быть, ты купил этот мост, Лео? Построил под ним хижину и пристань для яхты?

  — Я просто жил под мостом, — упрямо повторил Лео. – Обычным бродягой. Потому что наше с мамой жилище сгорело. А ещё там был один бродяга, но он…

  Лео махнул рукой и отошёл в сторону, пустым и растерянным взглядом ощупывая полутёмную глубину прихожей.

  — А ещё я убил свою мать, — ровным и безжизненным голосом произнёс Лео.

  — Это мы знаем, — отозвался Стромболи.

  — Облил керосином из одной маленькой бутылочки и поджёг, — продолжал откровенничать Лео.

  Он и сам не знал, почему его потянуло на исповедь.

  — Три недели назад…

  «Три недели!»

  Странная, неопределённая, не оформившаяся, но при рождении своём уже острая как нож догадка резанула его так резко, что он вздрогнул.

  «Эмма… тоже три недели назад… И она здесь. Случайно? Случайно – тот же срок? Случайно оказалась за моим столом? Как призрак – рядом… Тоже случайно?»

  И тут он услышал…

  Нет, не Стромболи.

  С ним спокойным и властным голосом говорила Амелия, металлически-звонко отчеканивая каждое слово.

  — Это было не так, Лео Кроссенбах. Мы знаем, как всё было на самом деле. Ты погубил свою мать, но не убивал её. Она сама убила себя. Но причиной был ты. Она погибла, и уничтожила всех нас. Случилось это не три недели назад, а гораздо, гораздо раньше. Мы всё помним, Лео Кроссенбах. И не пытайся запутать нас своими ложными воспоминаниями!

  Лео повернул голову и поднял испуганно руку в жесте защиты.

  Мулатка, временно бросив игры со вздыбленным членом любовника, развернулась к гостю и смотрела на него страшным, волчьим, остановившимся взглядом.

  Нет, глаза её не поменяли форму и цвет.

  И черты лица остались прежними, миловидными.

  Вот только взгляд стал другим: хищным, раздирающим на куски.

  — Опусти руку! – скомандовала Амелия.

  И пояснила:

  — Не поможет.

  Лео внезапно обмяк, рука его сама собой пошла вниз. Он опустил голову и всхлипнул.

  — Я сам запутался, — сквозь слёзы выдавил он. – Я уже ничего не понимаю… Бедная моя голова!

  Он стукнул себя по лбу и произнёс жалобно:

  — Здесь вчера была девушка… Мне надо её найти. Я знаю, что была, а мне говорят, что не было… Но я сам был здесь вчера!

  И ткнул пальцем в сторону смиренно лежащего Стромболи.

  — Спроси у него!

  — Он уже ничего не знает, — ответила Амелия, поигрывая пальчиками с членом притихшего любовника. – Он здесь никто.

  — Он твой босс? – уточнил Лео, вытирая слёзы удачно обнаружившимся в брючном кармане платком.

  — Я его босс, — ответила Амелия. – А он – мой мальчик для развлечений. О девушке ничего не знаю, а он…

  Амелия ткнула пальцем в волосатый живот любовника.

  — …и подавно.

  И, развернувшись, снова принялась за любовные игры.

  — Вы сегодня утром приехали? – спросил Лео.

  Никто ему не ответил.

  — Я зайду в ванную комнату? Мне бы умыться…

  И снова в ответ – тишина, прерываемая лишь нарастающими стонами Джакомо.

  «Чёрт с вами, сам справлюсь… без разрешений…»

  В ванной комнате Лео зажмурился от яркого всплеска света.

  Разумеется, пропитанных слюной трусов, разводов спермы на полу и прочих следов страстного соития не было и в помине.

  Чистота и стерильность.

  Впрочем, следы прошлого и не могли сохраниться в изменившейся до неузнаваемости комнате.

  Напольная плитка стала сахарно-белой и местами поблёскивала радужными кристалликами.

  А стены и потолок покрыты были плиткой зеркальной, от которой и отразились потоки слепящего света.

  — Дьявол! – выругался Лео, ощупью находя кран.

  И тут же коротенькая трусливая мыслишка мелькнула в голове: не стоит, пожалуй, в таком месте поминать рогатого…

  — Ерунда, — заявил Лео, прогоняя осторожную мыслишку прочь.

  Набрал в ладонь тёплой воды и брызнул в лицо.

  — Всё чушь, чушь! Просто роскошный притон с дурью, выпивкой и шлюхами, где меня пытаются свести с ума. Представление для дурачков! Разыгрывают и снимают, снимают и разыгрывают…

  Лео закрыл кран.

  И ударил по краю раковины. Сильно, с размаху, отбивая край ладони.

  «Что-то не так…»

  Определённо, это не похоже на шоу, даже будь это развлечением для извращенцев и психопатов, транслируемым по закрытому каналу.

  Во всём происходящем чувствовалась какая-то странная, не постановочная, по крайней мере – не постановочная в привычном смысле серьёзность.

  А ещё глобальность и точная выверенность неведомого ему замысла, смутные контуры которого, кажется, начинает проступать в туманной дымке совсем уже близкого будущего, пугающего и неотвратимого.

  «Нам не выбраться…»

  Кто это сказал?

  Сказала!

  Это сказала Эмма.

  Мы запутались.

  Прочь, прочь отсюда.

  Лео вышел из ванной комнаты и услышал приветственный рёв заходящегося в оргазме Джакомо.

  Амелия, оторвав голову от паха любовника, вознесла взгляд к потолку.

  По её подбородку стекали белые струи.

  — Здесь её нет, — произнёс Лео, не известно к кому обращаясь.

  Амелия, сглотнув семя, протянула руку в сторону входной двери.

  — Здесь никто не ответит на твои вопросы, — произнесла она низким, почти мужским голосом. – Пойди в парк, бедняга. Прогуляйся. Возможно, ты встретишь там…

  Она замолчала.

  — Уходи! – простонал Стромболи.

  Лео кивнул и пошёл к выходу.

  У самого порога он остановился и спросил:

  — Джакомо, а ты не находил в номере ноутбук?

  — Что? – донёсся до него слабый голос Стромболи.

  — Не находил здесь ноутбук? – повторил вопрос Лео.

  — А что такое ноутбук?

  В голосе Стромболи звучало искреннее удивление.

  Лео вышел из номера.

ПАРК.

  Ночью прошёл дождь, и трава ещё не освободилась от холодной росы.

  Зелёные шкуры, лоснящиеся под стремительно разогревающимся, но всё ещё скрытым небесным туманом солнцем, выгибались напряжёнными буграми, застывшими в напряжении звериными спинами, ломаными линиями вытянувшись вдоль посыпанных мраморной крошкой садовых дорожек.

  Сырость морская и парковая сплелись в воздухе, перемешались запахами, оттенками, дуновениями.

  Драконы-топиары, оседлавшие чугунную парковую ограды, просунули ветви-когти сквозь решётки, словно пытались вырвать мешавший их хищному взлёту забор, и отчаянно взмахивали под порывами ветра распластанными по воздуху зелёными крыльями.

  С удивлением Лео заметил, что красавицы-араукарии, вчера днём совершенно открытые лучам жаркого (вчера ещё летнего солнца) сегодня и сейчас укрыты были на всю немалую свою высоту несколькими слоями плотной полиэтиленовой плёнки, плотно перетянутой толстыми бечёвками.

  Впрочем, судя по быстро переменившейся погоде, это было совсем, совсем не лишне, но…

  «Невероятно… Они всю ночь их укрывали?»

  Старичок-садовник, вяло размахивавший садовыми граблями, причёсывая газон с уже изрядно подросшей травой, почувствовал направленный сквозь него на укутанные деревья взгляд гостя, покашлял для солидности и заметил негромко и как бы между прочим:

  — С ноября так стоят, сударь. Холодно ещё по ночам. Вот недельки через две… Иногда раскутываем ненадолго, конечно, чтобы подышали. А видели бы вы, как они красивы летом! Хоть картины пиши!

  — Вчера видел, — ответил Лео и прошёл мимо.

  «Сценическая площадка, сцена декораций… Но как они поменяли температуру воздуха? Погоду как они меняют? Чёрт побери, это ведь и в самом деле начало апреля! Меня уже озноб бьёт…»

  Прогулочный костюм из пакета № 2 пошит был добротно, из толстой серой ткани в клетку, и приподнятые крылья отложного воротника надёжно прикрывали горло, однако же было…

  «Бр-р, холодно. Это всё от ветра и сырости».

  Немного облегчали страдания разве что прилагавшиеся к костюму тёмно-вишнёвые кожаные ботинки на толстой пружинящей подошве, не пропускавшие к ступням холод мраморной крошки и отсыревшей от весенних дождей земли.

  — А вам, сударь, аккурат к холмам надобно, — крикнул садовник удаляющемуся гостю.

  Лео остановился и повернул голову.

  — Куда, простите?

  Садовник махнул рукой, сделав жест, который, видимо, следовало понимать как «прямо и направо».

  — По дороге немного пройдёте, а там тропинка вправо уходит. Вот, стало быть, по ней…

  — И что я там найду? – спросил Лео.

  Садовник отвернулся и с внезапно проснувшимся усердием начал сгребать в ровные кучки серые прошлогодние листья.

  — Или кого?

  Садовник тихо забубнил что-то в ответ и пошёл прочь, подальше от мраморной дорожки.

  — И откуда вы знаете, куда именно мне нужно идти и с какой целью?

  Старичок, помахивая граблями уже явно для виду, ускорил шаг и секунд через пять исчез за стеной на фигурно-версальский манер стриженых кустов.

  «Чёрт с тобой!» напутствовал его Лео. «И не садовник ты вовсе… Здесь все не те, кем кажутся… Не те, за кого себя выдают! Персонажи…»

  «Кто знает» в очередной раз подал голос внутренний. «Может, и ты персонаж….»

  — Безусловно, — охотно согласился Лео. – На мне же вещи из театрального гардероба. Причём какого-то очень и очень старого. Будто из кладовки давно закрывшегося театра. Хотя выглядят новенькими…

  Лео понюхал рукав.

  — И пахнут ароматизатором, а не нафталином. Специально пошили для трёхдневного представления? Или это отельный реквизит для ретро-вечеринок?

  «Я не о трёх днях говорю, а о всей…» и голос замолк в нерешительности.

  — Жизни? – спросил Лео.

  Голос молчал.

  — Не знаю, что и сказать…

  Лео прижал воротник плотнее к горлу и побрёл по дороге.

  Старик был прав.

  Прямо, потом направо.

  Минут через пять от дорожки отошла в сторону узкая, густо посыпанная красным песком тропинка, которая повела его в сторону видневшихся за небольшим перелеском холмов, густо залитых тёплым медовым светом (и сияние это посреди всеохватной утренней серости выглядело очень и очень странно, поскольку туман на небе, несмотря на все попытки невидимого солнца прожечь и истончить его лучами, и не думал расходиться, а стал со временем только плотнее, явно собираясь сгуститься в тучи).

  Напрасно Лео, задрав голову и рискуя при ходьбе ненароком уйти с тропинки и споткнуться о крутой бугорок, смотрел и смотрел на напластанные белёсые покрывала непроглядного неба: нигде не видел он ни единой прорехи, ни единого прохода для солнечного лучика.

  Разве только в том месте небосвода, где пряталось солнце, воздух из просто белого становился яростно-белым, с желтовато-округлой сердцевиной, похожей на застывший, замерший, недвижный глаз.

  И тем удивительней было то, что по мере приближения к холмам воздух и впрямь становился всё светлее и светлее, одновременно наполняясь теплом.

  И стоило Лео, не сходя с тропы, пересечь перелесок, как на выходе из тени деревьев в глаза ему ударил уже ничем не сдерживаемый, огненный, слепящий свет.

  Лео зажмурился, выпуская из-под век слезу на щёку, и в этот миг кто-то тихо взял его под руку.

  Лео помнил этот жест… кажется, его уже вели так куда-то…

  Он открыл глаза.

  Нет, этих людей…

  «Людей ли?»

  …Лео ещё не видел.

  Обнажённые девушки и юноши, совсем молодые, по виду – почти подростки, окружили его небольшой, но плотно стоящей группой, и один из незнакомцев, белокурый парнишка с нежно-голубыми глазами, придерживал его рукав.

  — Я, собственно,.. – промямлил Лео.

  И умолк.

  Собственно, что?

  — Вы вовремя, господин Кроссенбах, — сказал белокурый. – Он вас ждёт. Но надо торопиться – господина утомляет здешний климат.

  — Кто ждёт? – спросил Лео с невольно прорвавшимися в речь интонациями капризного отельного гостя, которому навязывают не очень-то и нужное ему и несколько обременительное рандеву с незнакомцем.

  Но эти интонации вовсе не соответствовали настроению Лео и его затаённому желанию непременно встретиться с этим загадочным типом из парка, который, как подсказывала интуиция, непременно разгонит туман в его голове как разогнал над своими солнечными холмами.

  — Кто ждёт?- повторил вопрос Лео.

  «И кого, чёрт возьми, здешний климат утомляет?»

  — Саклас, — ответил юноша.

  По пологому склону холма бежал ветерок, подгоняя синие лавандовые волны.

  На вершине холма воздух был торжественно спокоен.

  Саклас ждал гостя, сидя в резном кресле слоновой кости, посреди каменной площадки в окружении дорических колонн, в окружении свиты, состоявшей из всё тех же обнажённых юношей и девушек с миловидными, но какими-то бледными и безжизненными кукольными лицами.

  Саклас был крупным, брюхастым мужчиной, с нагловато-брутальной, бородатой физиономией, тёмно-карими малоподвижными глазами, едва перемещавшимися из стороны в сторону под наплывами толстых век, с толстыми и мускулистыми ручищами, до крайности волосатыми ногами, придававшими ему сходство с Паном, и с волосатой же грудью, и с боками, обвисшим от обилия жировых отложений.

  Всё это телесное богатство открылось взору Лео немедленно после прибытия на место встречи, ибо Саклас наготы своей практически не скрывал: всё его одеяния состояло из белой накидки, бывшей одновременно и капюшоном, наброшенной на крупную, круглую голову и на широкие плечи, которые (в чём Лео был уверен, хотя и не мог подтвердить это визуально) так же украшала густая растительность.

  Затянувшееся ожидание гостя Саклас скрашивал лицезрением разворачивающейся перед ним сцены: юноши из его свиты стянули одежду с какого отчаянно брыкающегося человека (Лео показалось, что он видел его мельком прошлой ночью в клубе) и теперь молча и сосредоточенно насиловали глухо воящую сквозь кляп жертву.

  Лица юношей при этом были ангельски-спокойны и чисты.

  Лео поразила идеальная слаженность их действий, а так же полное отсутствие сопровождающих обычно процесс изнасилования стонов, вскриков, страстных ругательств и отчаянных оскорблений.

  Само насилие напоминало скорее какое-то сакральное действо, торжественное богослужение, праздничную литургию, священный обряд, отправляемый в обстановке полной сосредоточенности и безмерной самоотдачи.

  Торжественность обстановки подчёркивали еле слышно, в четверть голоса исполняемые песни на непонятном Лео и, похоже, каком-то древнем языке, которые чистыми, хрустальными голосами выводили стоявшие в стороне кружком девушки.

  Лица девушек были подняты к небу, так что и непонятно было, как удерживались на их макушках ажурные, из тоненьких зелёных веток сплетённые венки, источавшие тонкий, дразнящий запах молодого мирта.

  — Подходи, — позвал Саклас.

  Лео подошёл ближе.

  Здесь, в этом месте, следовало бы боятся, это место было очевидно неземным, нечеловеческим и страшным, но страха в душе Лео не было.

  Не было ничего.

  Почти ничего, разве только малая толика праздного любопытства.

  «Что ещё вы учудите?»

  А ещё он подумал: «Здесь нет камер».

  «Нигде нет» обречённым голосом отозвался внутренний.

  — Знаешь, что это за место? – спросил Саклас.

  — Нет, — ответил Лео.

  — Правильно, не знаешь, — глуховатым и низким голосом продолжил Саклас, не отрывая взгляд от сцены насилия.

  Как раз в это время очередной юный ангелочек ввёл свой член в уже изрядно истерзанный зад воющей жертвы.

  — А мог бы и знать, — и Саклас перевёл взгляд на Лео.

  Вот тут гостю впервые стало немного не по себе.

  Очень уж нехороший это был взгляд. Тёмный, давящий.

  — Тебе совсем отшибло память? – спросил Саклас.

  Лео пожал плечами.

  — Вот уже второй день все пытаются мне доказать, что у меня тотальная амнезия и, хуже того, замещение личности, — со всей обстоятельностью ответил Лео.

  И с досадой отметил, что Саклас, похоже, пропустил его ответ мимо ушей, ибо снова стал любоваться работой милых ангелов.

  — Долго ли ему осталось терпеть? – спросил он одного из подручных.

  — Ещё троих, — доложил один из ангелочков, стоявший ближе к других к хозяину.

  — Включая тебя? – уточнил толстяк.

  Ангелочек с готовностью кивнул.

  — Этот потрудится основательно, — сказал Саклас, снова разворачиваясь к гостю. – Так что время есть…

  Лео почувствовал, как холодная иголка тронула его кожу напротив сердца.

  — Не бойся, — успокоил его толстяк. – Тебя обработают не здесь. И не они…

  Он ткнул толстым волосатым пальцем в сторону ангелов.

  — И не здесь. И не так. Но не скажу, что будет легче… Впрочем…

  Саклас нахмурил брови.

  — Совсем ничего не помнишь?

  — Я всё помню, — ответил гость. – Меня зовут Лео Кроссенбах. До недавнего времени я жил со своей матерью в одном небольшом провинциальном городке… далеко отсюда… севернее… Потом я убил её и три недели скрывался. Жил под мостом. Потом меня  пригласили поучаствовать в представлении. Поработать немного, сыграть самого себя .Обещали постоянную работу. Что мне терять? Я же психопат и социопат, тролль из-под моста. Не в полицию же… Я же сдохну в тюрьме, в вонючей камере в окружении дегенератов. Мне надоело подыхать среди дегенератов. Уж лучше покривляться в образе самого себя на сценической площадке, особенно такой шикарной как эта. Я принял приглашение и меня привезли сюда. Всё, Саклас.

  — И сколько же ты прожил с матерью, Кроссенбах? – продолжал задавать вопросы толстяк.

  — Сорок два года, — ответил гость.

  И добавил:

  — С рождения и до недавнего времени. До того как…

  — А за что ты убил её?

  Лео почувствовал в голосе Сакласа нотки искреннего любопытства.

  И ответил без всякого душевного волнения, голосом спокойным и равнодушным.

  — Она не любила меня. Она стыдилась меня. И ещё она била меня. И ещё – она осквернила мою плоть. Даже в те времена, когда я был слишком мал, чтобы заниматься с ней любовью – она уже пачкала моё тело. Она раздевала меня догола, связывала, ложилась в постель рядом со мной и ласкала меня против моей воли. Иногда, чтобы я не ревел, она затыкала мне рот. И называла меня именем отца. А когда достаточно подрос, чтобы заниматься любовью, то она стала использовать моё тело по своему усмотрению, нисколько не интересуясь моими желаниями. Три десятка лет я терпел это, и не знал иной любви, кроме этой, замешанной на насилии и презрении. А потом мне захотелось одиночества… Я ответил на вопрос, Саклас?

  — Ответил, — подтвердил толстяк.

  И добавил:

  — Но не тот вопрос, что я задал.

  «О чём это он?» спросил себя Лео.

  «Путает» скептическим тоном отозвался внутренний. «Тут всё запутано, в этом гибельном месте, как щупальца у кракена…»

  — А что, если я тебе скажу, Кроссенбах…

  И Саклас испытующе посмотрел на гостя.

  — …что в действительности всё было прямо наоборот?

  — То есть?

  И Лео ошарашенно качнул головой.

  — Что наоборот? Вы мне пытаетесь внушить…

  — Всё наоборот, — упрямо продолжал Саклас. – Не мать насиловала тебя, а ты её. Твой отец умер, когда тебе было восемнадцать лет от роду. После его смерти ты унаследовал большое состояние и стал одним из богатейших людей в здешних краях. Твои родители считали тебя слабоумным, дегенеративным типом. Они унижали и подавляли тебя. В день похорон отца ты отомстил своей матери: связал и изнасиловал её. И потом насиловал многократно…

  — Мой отец умер, едва мне исполнилось два года! – возмутился Лео. – Я его почти не помню, вот только имя – хорошо врезалось в память. Да, я был забитым ничтожеством, и без всякого унаследованного состояния, Мне не досталось ничего от отца, кроме старых жёлтых фотографий! Никакого наследства, лишь фамильное проклятие! Я был растоптанной тварью, но отомстил лишь однажды – после чего кинулся в бега. А потом…

  — Нет, дружочек…

  И пухлые губы Сакласа расплылись в издевательской ухмылке.

  — Твоё сознание слепило шикарную историю, но твоя подлинная биография, Лео Кроссенбах, слишком хорошо известна в здешних краях. Ты многократно мстил твоей матери, ты мстил ей годами и никак не мог утолить жажду мести, дорогой мой ублюдок. И каждую весну, к началу сезона, ты привозил её в «Оберон». Зачем? Чтобы всласть поиздеваться над ней в одной особой комнатке, которую приготовили для тебя твои отельные слуги. Отель был твоей территорией, ты чувствовал себя здесь хозяином, всесильным и неуязвимым. Вот только однажды ты немного переусердствовал в мести, Лео Кроссенбах, и власти твоей пришёл конец. А потом пришёл конец тебе и твоим друзьям…

  И Саклас хитро подмигнул.

  — Как моя версия биографии?

  — Ничего из сказанного – не было! – отрезал Лео. – Или было, но не со мной.

  — С твоим злым двойником? – и Саклас, к подмигиванию, состроил ещё и кривую, шутовскую рожу.

  Лео промолчал.

  — А ведь ничего страшного не произошло, Кроссенбах, — продолжал толстяк, перестав корчить рожи и перейдя на притворно-умильный, почти сдобный тон.

  — Мать всегда оскверняет ребёнка. Потому что рожает его. Потому что улавливает душу, летающую среди возвышенных хрустальных сфер, облекает её в плоть и приводит в этот мир, нам на развлечение. Матери – лучшие союзники ангелов этого мира. Ангелов-осквернителей!

  — Быть может, демонов? – предположил Лео.

  Саклас рассмеялся задорно и протянул ладонь в сторону насильников.

  — Да ты посмотри на их чистые лица! Посмотри, какой чудесный свет от них исходит! Попробуй у них отсосать – и в рот тебе польётся чистая небесная амброзия.

  — Да я пока воздержусь, — заметил Лео.

  — Они приходят и в образе демонов, — продолжал Саклас. – Они могут быть прекрасны обличием, но могут и внушать отвращение. Они могут принять облик юношей и девушек, мужчин и женщин, стариков и старух, они могут быть молодыми, они могут среднего возраста, они могут быть покрыты морщинами и дряблой кожей. Они могут принять любой из человеческих образов. И любой – из ангельских. Но их облик может быть и демоническим, и тут ты прав, дорогой Кроссенбах. Они приходят и в обличии жутких, отвратительных чудовищ, от одного вида которых застынет кровь в жилах и волосы покроются сединой. Какими ты их призовёшь – такими они и придут.

  — Это лишь образы, Кроссенбах. Маски, грим и немного фантазии. Но люди – рабы сцены, которую мы для них построили. Их реальность – создаваемые нами образы. Их тела – созданные нами сценические костюмы, реквизит нашего театра.

  — О, не я придумал это, Кроссенбах. Этот мир – гениальное творение Демиурга. Люди знают Творца под разными именами: Яхве, Саваоф, Иисус Христос, Энлиль, Баал, Мардук, Ахура Мазда, Индра, Шива, Кришна и Вишну и ещё сотни других имён, произносимых людьми вслух и не подлежащих произнесению, явных и тайных, сакральных и давно утративших ореол святости, сохранившихся до наших дней и утерянных во тьме веков.

  — Людям известны и другие его имена: Сатана, Люцифер, Вельзевул, Ариман и множество иных, произнесение которых ведёт к единение с той стороной Творца, которую люди считают тёмной.

  — Но нам известно, что нет никакой тёмной стороны, как нет и светлой.

  — И свет и тьма – иллюзии, игра воображения ограниченного человеческого разума.

  — Иллюзорный свет и воображаемая тьма исходят от одного источника, одного Творца, создателя обманчивого мира материи.

  — И только нам, знающим истину, дано обращаться к нему по имени.

  — Потому что только мы знаем подлинное имя Демиурга. Мы знаем, что Создателя зовут – Ялдабаоф!

  — И ты это знал, Кроссенбах! Точнее, не ты, а тот, кто прячется сейчас под твоей маской.

  Лео удивлённо посмотрел на толстяка.

  А тот, сверля его чёрным взглядом, произнёс тяжело и медленно:

  — Я ведь это не тебе говорю, Кроссенбах, а тому, кто спрятался внутри тебя. Тому изворотливому гадёнышу, который пытался нас обмануть и которому придётся сегодня проснуться и показать нам свою лживую, плаксивую рожицу, по которой мы все, признаться, уже изрядно соскучились. Ты помнишь, как зовут того, кто спрятался внутри тебя?

  — Внутри меня никого нет! – резко ответил Лео.

  «Кроме меня» вклинился внутренний. «Но меня можно и не считать… я вообще не понимаю, о чём говорит этот странный толстяк!»

  — И никто не прятался…

  — Хорошо, — прервал его со вздохом Саклас.

  — Ты хорошо поработал над собой, дружок. Но только перестарался. В очередной раз. Вот что губит тебя – избыток усилий. Так хотел запутать следы, что…

  И Саклас неожиданно подмигнул невольно попятившемуся Лео.

  — Ты ведь тут с подругой, Кроссенбах?

  — Был, — признался Лео. – Но она пропала…

  — Вовсе нет, — возразил Саклас. – Она всё время за тобой ходит.

  Лео оглянулся с недоумением ребёнка, которому сказали, что эльф спрятался за его спиной.

  — Нет, это невозможно…

  — Сегодня вечером увидишь, — пообещал Саклас.

  И резюмировал:

  — Я достаточно полюбовался… на тебя. Ступай, милый мой. Дорогу и сам найдёшь, это несложно. Мы ведь следы не путаем… А вечером приходи на представление. Будет интересно. Придёшь ведь?

  — Непременно, — пообещал Лео.

  Это плодящиеся тайны и загадочные речи, которыми, словно туманной завесью окружали его люди «Оберона», настолько допекли его и довели до такого раздражения, что и впрямь решил во что бы то ни стало явиться сегодня вечером на представление, непременно облобызаться с благодарным господином Нивелем и внести, наконец, ясность во всю эту чертовщину и фантастическую круговерть, в которую вовлекли его слуги этого пресловутого… как его там?

  Ялда… Яхв…

  Демиурга, быть он неладен!

  Именно так!

  — Хорошо, — ответил Саклас.

  — Мы закончили, господин, — сообщил один из ангелочков.

  Обнажённый и связанный человек с кляпом во рту лежал неподвижно на каменной площадке, в окружении ангелов, и из его зада стекали на нагретый невидимым солнцем камень тонкие, медленные струйки крови.

  — Ступай, — напутствовал гостя Саклас. – Погрейся на пляже, до вечера есть время…

  Лео покорно пошёл вниз, по склону холма.

  И уже у самого подножия вспомнил, что видел изнасилованного и, возможно, убитого ангелами человека прошлой ночью, в ночном клубе, за соседним столиком.

  Видел мельком, и не обратил особого внимания… быть может, и никакого тогда внимания не обратил.

  Многолюден был клуб, и забыл бы Лео того незнакомца, и затерялось бы его лицо в водовороте прочих незнакомых и неприметных лиц.

  Но вот теперь – вспомнилось, отчётливо и ясно.

  И сейчас, у подножия холма, у самой тени перелеска, Лео понял, что же такого необычного было в этом замученном бедолаге.

  Тогда, в клубе, он был единственным виденным им человеком, у которого не было никаких вырезов в костюме на интимных местах.

  Никаких.

ПЛЯЖ.

  Двери лифта открылись и Лео вышел под гигантский прозрачный купол, накрывшего территорию расположенного на крыше отеля парка.

  Да, консультант за стойкой информационного бюро был прав – в отеле и впрямь есть самый настоящий парк, под куполом, на крыше, на чёрт знает какой высоте, но уж точно повыше, чем на виденной им на открытке и во время прогулок крыше над якобы последним его этажом.

  Но как они смогли сотворить такое?

  Как же смогли они спрятать от всех взоров, в том числе и от взоров постояльцев отеля, такое вот гигантское сооружение, с деревьями, полянами, реками, водопадами, цепью озёр, пляжами, беседками и даже лодочными пристанями?

  Ведь никакого оптического обмана не хватит для такого фокуса!

  Это же…

  «Не удивляйтесь» предупредил его консультант.

  Приходится следовать его совету.

  Ибо иначе, если и впрямь начать удивляться – то уж не остановишься и непременно сойдёшь с ума.

  С того малого ума, что ещё остался.

  — Удачного отдыха, сударь, — произнёс сопровождавший его отельный служащий, оставшийся в лифте.

  Этот голос за спиной вывел Лео из состояния оцепенения.

  Он повернулся было…

  Он что-то хотел спросить. Какой-то неопределённый, не сформулированный до конца и даже не вполне осознанный вопрос вертелся на языке.

  Нет, разумеется, это не была банальная фраза: «А как вы это сделали?»

  Лео интуитивно понимал, что эти слова останутся без ответа.

  Или ответ будет дежурно-заученным, что-то вроде: «ландшафтные дизайнеры и архитекторы спланировали при проектировании…»

  Чепуха!

  Лишний вопрос и пустой ответ.

  Он хотел спросить что-то другое…

  Как они смогли добраться сюда?

  Да, именно… Не совсем так.

  Могу ли подняться сюда сам, без сопровождающего? На какую, дьявол её забери, кнопку нажимать?

  Какими символы на этой кнопке?

  И…

  Двери лифта медленно и важно закрылись.

  Лео вслушался в тихий гул, доносившийся из лифтовой шахты.

  Секунд через пять, когда стихающее гудение и поскрипывание тросов заглушил шум деревьев, он вздохнул то ли озадаченно, то ли разочарованное и повернулся в сторону подкупольного мира.

  Темнокожая девушка, чем-то неуловимо похожая на Амелию, стояла перед ним и протягивала аккуратно перетянутый синей ленточкой свёрток.

  — Ваш купальный костюм, сударь, — пропела она, — пакет номер три.

  Излишне говорить, что девушка была совершенно обнажена.

  И, конечно, не была Амелией.

  Голос у неё был другой, не как у хозяйки Стромболи: более высокий, мелодичный, и без властных ноток.

  — Переоденьтесь здесь, сударь.

  И девушка показала на небольшую песчаную площадку в тени высокой, древней акации.

  Естественно, место это было совершенно открытым и не огороженным даже символическими ширмами, но Лео уже успел привыкнуть к полному отсутствию обывательских условностей в мире «Оберона», отчего, не мешкая, на глазах у девушки разделся донага, бросив одежду прямо на песок, развернул свёрток…

  «Хм…»

  Это был форменный наряд Арлекина, находящегося в состоянии перманентной психопатии.

  Пошитое из тонкой, почти просвечивающей ткани трико, размером почти на всю длину тела, от горла до щиколоток, с еле заметной застёжкой-«молнией» на левом плече, раскрашено было (точнее сказать, размалёвано с лихостью подвыпившего маляра) во все мыслимые и немыслимые цвета безумной радуги, к которым неведомый создатель костюма добавил ещё чёрный цвет ночи и белый цвет заледеневших звёзд.

  И все эти зелёно-пурпурные, сине-оранжевые, фиолетово-жёлтые, медно-бирюзовые и ещё бог ведает какие цветные струи сходились и слетались психоделическими водоворотами, в бешеной круговерти которых терялось само понятие цвета.

  Лео неуверенно покрутил в руках арлекинское одеяние.

  — В этом можно плавать?

  — Разумеется, — с готовностью подтвердила девушка.

  «То есть, при чём тут – плавать! Я хотел спросить, как такое вообще можно было придумать? И как такое можно носить?»

  Девушка с милой улыбкой ждала замешкавшегося гостя.

  Через полминуты с некоторым беспокойством спросила:

  — Вам помочь?

  — Нет уж, — пробормотал в ответ Лео. – Как-нибудь сам… справлюсь…

  Он сел на песок и начал натягивать трико на ноги (с удовлетворением отметив, что ткань не сопротивляется движениям и мягко ложится на кожу).

  Потом встал и, отряхнув с кожи налипшие песчинки, завершил обряд одевания.

  — Как выгляжу? – с несвойственной Арлекину угрюмостью спросил он девушку.

  — Великолепно, господин Кроссенбах, — ответила девушка.

  В словах её не было ни капли иронии.

  Только искреннее восхищение нарядом гостя.

  Наклонившись, Лео посмотрел на ноги.

  Цветные вихри совершенно слились с кожей и Лео показался сам себе раскрашенным дикарём, которого изгнали из племени за чрезмерное декадентство.

  — Следуйте за мной, — сказал девушка.

  И добавила:

  — Одежду оставьте здесь. Её почистят от песка и вернут вам, когда вы покинете на чудесный парк.

  Лео покорно двинулся за сопровождающей.

  Путь оказался неблизким.

  Сначала они прошли по дорожке мимо зарослей можжевельника.

  Потом сквозь лабиринт роз, стены которого меняли цвета по мере продвижения, и белые цветы сменялись кремовыми, кремовые – алыми, алые – красными, а красные – бордовыми.

  Вышли на поляну, украшенную простыми полевыми цветами.

  Пересекли её и углубились лесную чащу.

  «Далековато пляж у вас» отметил Лео.

  Спутница всё время молчала, и лицо её, с которого за время пути улыбка успела пропасть, показалось Лео в полусумраке отчуждённо-холодным и даже как будто неживым, будто сделанным из пластика.

  От этой безжизненной искусственности стало не по себе и Лео, не смотря на всю свою нелюбовь к общению с незнакомцами и незнакомками, всё же решил нарушить молчание.

  — Что это за место? Оно же огромно! Чёрт, да я не поверю, что это всего лишь крыша отеля!

  — Это место – рай, — коротко и просто ответила спутница.

  — Гм,.. – ответил Лео.

  Дорога сделала поворот и лес стал редеть, пропуская всё больше солнечного света.

  — Вас что-то смущает, господин Кроссенбах? – уточнила спутница.

  — Нет, нет, что вы, всё в порядке, всё замечательно! — со смутившей его самого поспешностью ответил Лео.

  И добавил:

  — Ну, в принципе, я как-то так и представлял это место. Вот только ангелов пока не вижу и апостол Пётр меня у лифта не встречал. Никакого суда не было, ни Страшного, ни…

  — О каком суде вы говорите? – спросила девушка.

  Без всякого удивления и интереса. С деловым равнодушием.

  — Ну, хоть каком-нибудь, — как-то неопределённо ответил Лео, рассматривая с возросшим интересом райский лес, который по виду ничем не отличался от земного.

  — Расспросили бы меня о моих грехах, проверили бы свои гроссбухи. Я, между прочим, убийца. Кровосмеситель. Мелкий садист. И вообще – конченый подонок с больной психикой. Вы таких субъектов раем награждаете?

  — Рай – не награда, — ровным голосом сказал спутница.

  — Ого! – и Лео присвистнул с искренним удивлением. – А люди-то там, на Земле, думают по другому. Как раз считают ваши кущи наградой, причём самой сладкой и заветной. Не то, чтобы в наше время кто-то всерьёз верит в реальность такого места… Но в глубине души…

   И Лео, преодолев секундное замешательство, с досадой воскликнул:

  — Но если не награда, то что это?

  — Сценическая площадка, — ответила спутница.

  И добавила:

  — Одна из многих.

  — И грешников сюда пускают поиграть? – с иронией уточнил Лео.

  — На любую сцену, в том числе и эту, выпускают по воле Режиссёра, — пояснила девушка.

  Не смотря на официально-безжизненную любезность её тона, в голосе её явно послышались нотки раздражения.

  Похоже, гость задавал слишком много вопросов.

  Вопросов, на которые должна была отвечать не она, простая служащая рая.

  А кто-то рангом повыше.

  Лео следовало бы остановиться, но он задал ещё один лишний вопрос:

  — А как же быть с грехами? Оставляем в лифте?

  — Не знаю, о чём вы говорите, — с нескрываемым уже раздражением отозвалась спутница. – Видимо, это прописано в земных сценариях. В нашей терминологии такого понятия нет.

  «Хорошо, молчу» мысленно ответил Лео.

  Далее они шли в полном молчании.

  Лес вскоре сменился низкорослым кустарником, а там и открылась широкая поляна, за которой раскинулся песчаный пляж с разноцветными грибками-зонтиками и бесконечными рядами шезлонгов.

  Вдоль соломенно-жёлтого песчаного поля сонно текла обласканная райским солнцем широкая река, за линией пляжа переходившая в озеро, размерами походившее на морской залив, на дальнем отложье которого виднелись высокие скалы с крутыми обрывами и синими нитями дальних водопадов.

  — Мы почти пришли, господин Кроссенбах, — сообщила спутница.

  И сразу же остановилась.

  — Я заметил, — пробурчал Лео.

  Что-то не нравилось ему в этом месте.

  Нет, ничего определённо нехорошего не было. Всё было, скорее, хорошо, сказочно и образцово-глянцево.

  Разве только трава и мелкие веточки на дороге не по-райски кололи ступни…

  Но ведь человек не в состоянии испытывать наслаждение без малой толики неудобства и пары капель умеренной боли?

  Не это вызывало подозрения, не это порождало сомнения в подлинной природе этого места.

  Глянцевость!

  Да, подчёркнутая, с готовностью выложенная на блюдечке глянцевость рая наводила на нехорошие размышления…

  Ты ведь так представлял рай, малыш Лео?

  Что ж, получи.

  Один в один.

  Как на картинке в твоём воображении.

  Как просил. Как заказывал.

  Предел твоих мечтаний и молитв.

  «Полно, да стоит ли верить этой девице? Это же просто часть игры…»

  — Часть игры, — подтвердила девушка, словно прочитав мысли Лео.

  Хотя…

  Впрочем, если она – херувим в образе девицы, то могла ведь и прочитать…

  — Идите в сторону пляжа, господин Кроссенбах, занимайте любой свободный шезлонг, а их у нас бесчисленное множество, и отдыхайте. Впрочем, если вы предпочитаете на отдыхе единение с природой, то трава и песок так же в вашем распоряжении. Времени здесь нет. Нет и никогда не было, в отличие от «Оберона», где когда-то — оно было. Теперь же и верхняя и нижняя сцены освобождены от иллюзии темпоральности, так что в вашем распоряжении вечность. Ангелы помогут вам в получении удовольствий, они работают смотрителями у нас на пляже…

  «Ой, не доверяю я ангелам» подумал Лео, вспомнив спутников Сакласа.

  — Если захотите покинуть нас – просто скажите об этом вслух. Вас немедленно проводят к лифту.

  — Спасибо за разъяснения, — поблагодарил Лео.

  Без особой любезности.

  — А вы не представились, сударыня.

  — У нас нет имён, — ответила девушка.

  Лео, собравшийся уж было продолжить свой путь в одиночестве, после двух шагов остановился и, не поворачивая головы, спросил то ли себя, то ли не успевшую его покинуть спутницу:

  — Я умер?

  И услышал ответ:

  — Смерть – это тоже иллюзия, господин Кроссенбах. Одна из самых прекрасных!

  На пляже царила странная, глухая тишина, прерывая время от времени какими-то отрывистыми, бессвязными воплями, доносившимися то справа, то слева, то со стороны поля, то со стороны реки, и периодически доносившимися обрывками ведущихся прерывистым, взволнованным шёпотом разговоров.

  А, возможно, и монологов, так как второй голос долетал не всегда, так что казалось, что невидимый собеседник ведёт нервный диалог сам с собой.

  Подавляющее же большинство обнажённых обитателей рая, насколько только мог охватить это место взгляд, лежали в разноцветных шезлонгах, ровными рядами расставленных по всей линии пляжа.

  Общее число этих полотняно-металлических конструкций для загара, равно как и общее число загорающих сосчитать было решительно невозможно, ибо начало рядов терялось где-то в условно левой стороне (это если стоять лицом к воде, если же повернуться лицом к полю, то та сторона непременно становилась правой), окончание же рядов терялось в стороне условно правой.

  Логично было бы предположить, что пляж обрывался у границы озера, но земная логика как-то плоховато соотносилась с райскими реалиями, так что с тем же успехом можно было бы допустить, что пляж продолжался и там.

  Возможно, он вообще был бесконечен и безначален.

  «Этот отель – перекрёсток миров, портал для перемещений» подумал Лео, выискивая взглядом свободное место для загара.

  И тут же отметил, что он, теперешний Кроссенбах, абсолютно точно прибыл не из семьдесят второго года, а именно из начала двадцать первого века, поскольку человек из семидесятых годов века двадцатого вряд ли с такой готовностью припомнил был не слишком популярное в то время слово «портал».

  И ещё Лео с истинно обывательским удовлетворением отметил, что ни отельной, ни райской публике, не смотря на явные их старания, так и не удалось до конца заморочить ему мозги и лишить последних остатков похвального земного благоразумия.

  Рассуждая таким образом и нахваливая себя за крепость рассудка, Лео добрался едва ли до самой воды и только тут увидел десятка три, не меньше, свободных гостеприимно разложенных шезлонгов в самом первом ряду, в трёх шагах от лениво накатывающих на берег коротких речных волн.

  Райские ловцы солнца, похоже, предпочитали держаться подальше от воды.

  По крайней мере, рассмотрев повнимательней первые ряды, Лео отметил, что в них такие вот свободные места исчисляются десятками, тогда как в рядах более отдалённых – далеко отстоящими друг от друга единицами.

  — Гм, — глубокомысленно отметил Лео, переводя шезлонг в горизонтальное положение и медленно опуская уставшее от дороги тело в гостеприимно изогнувшуюся ткань.

  И тут, обжигаемый чувствительно раскалившимся райским солнышком, Лео принялся рассуждать.

  И короткая цепочка рассуждений быстро свелась к тому, что, воля ваша, дамы и господа, но что-то здесь не так.

  Возьмём, к примеру обитателей пляжа.

  Они же лежать в этих чёртовых пляжных креслах как брёвна, выставленные для просушки.

  Неподвижно.

  Да, абсолютно неподвижно.

  Как… Как мёртвые!

  С одинаково повёрнутыми к солнцу одинаково бледными физиономиями в чёрных очках.

  Да, на всех виденных по дороге к воде – одинаковые чёрные очки.

  Пластиковые, по моде то ли шестидесятых, то ли семидесятых годов.

  Они сделаны из райского пластика? Их всем выдают?

  А ему почему не выдали?

  В это время тихий плеск воды заглушил очередной вопль, перешедший в неразборчивую и, похоже, бессвязную фразу, быстро оборвавшуюся, словно у кричавшего не хватило дыхания для её завершения.

  Да, да и эти крики…

  Лео приподнял голову, осмотрелся и убедился в том, что очередной вопль в очередной раз нисколько не взволновал отдыхающих: пляж был по прежнему мёртв и спокоен.

  Белые лица неотрывно смотрели в тёмно-синее небо.

  Только справа, недалеко от себя, Лео заметил какое-то движение…

  Кажется, кто-то приближался к нему.

  Топот и сиплый хрип нарастал и вскоре мимо его шезлонга пробежал слоновьей рысью рослый, крепкого сложения мужчина с перекошенным от страха лицом и вздыбленным багровым членом.

  Взгляд мужчины совершенно не подходил к таком мускулистому телу: был кроличий и обречённо-кроткий.

  «Это и есть крикун?» спросил не известно кого Лео.

  Бегущий обдал Лео песчаным облаком и быстро исчез за рядами.

  Вскоре мимо гостя пронёсся и преследователь: парень в белых туфлях, белых брюках со строгой полоской и белой же отглаженной рубашке, ворот которой украшал чёрный элегантный галстук-бабочка.

  Парня бег, похоже, нисколько не утомил и он нёсся вперёд ровным галопом, мерно приговаривая: «постойте же, любезный мой, постойте же!»

  Судя по ровности дыхания преследователя, мужчину он вскоре догонит…

  Вот только что сделает с ним?

  Чем он так напугал здоровяка?

  «Кстати, да парень-то в одежде!» отметил Лео с удивлением.

  И он, Лео, тоже в одежде, в отличие от всех прочих загорающих.

  Зачем его заставили вырядиться в этот арлекинский наряд, на который никто не обращает ни малейшего внимания, но который так чувствительно подогревает солнце?

  Нет, это абсурд какой-то: загорать в наряде, который от шеи и до щиколоток закрывает тебя от лучей.

  Да, он купальный. Стало быть, для купания.

  Но на время принятия солнечных ванн можно его и снять?

  И Лео потянулся к застёжке.

  — Не рекомендую, — тут же остановила его невесть откуда взявшаяся девушка, будто слепившаяся из плотного, горячего воздуха рядом с его изголовьем.

  Лео запрокинул голову, рассматривая неожиданную советчицу.

  Девушка была как две капли воды похожа на сопровождающую, оставившую его у границы пляжа.

  И так же была обнажена.

  Но отчего-то не было сомнений в том, что это – другая безымянная.

  Не та, что встречает гостей у лифта.

  — Это почему? – недовольно спросил Лео.

  Но руку послушно убрал.

  — Не стоит снимать купальный костюм, — повторила рекомендацию девушка.

  И пояснила:

  — Местное солнце не очень полезно для вашей кожи. Кроме того, ангелы решат, что вы хотите поиграть. К их играм вы пока не готовы.

  «Это точно» подумал Лео, вспомнив убегающего в ужасе мужчину.

  — Ну… благодарю вас, — пробурчал Лео слова благодарности.

  Ему никто не ответил: девушка исчезла так же внезапно, как и появилась.

  — А за дамами ваши ангелы гоняются? – насмешливо спросил Лео невидимую собеседницу.

  — Тише, молодой человек, — тихо произнесла прошедшая мимо него старушка.

  И на ходу добавила:

  — Они за всеми гоняются. От них нет спасения. Только безумцы привлекают их внимание. А я потеряла очки. Мне нужно спасаться.

  Старушка повернулась к Лео лицом.

  Очков на ней и в самом деле не было.

  И бросилась в воду, спиной вперёд, скрывшись вскоре под волнами.

  Лео, привстав, смотрел с любопытством на реку.

  Течение её оставалось ровным и нигде между волн не показывалась голова купальщицы.

  Лео решил нарушить райский порядок и начал мысленно отсчитывать течение времени.

  Досчитал до ста, сбился, начал считать снова, и снова довёл счёт до ста.

  Старушка не показывалась, ни на берегу, ни на поверхности реки.

  Лео, вскочив, подбежал к воде и бросил взгляд вдоль течения реки, рассчитывая, что отчаянная купальщица появится где-нибудь ниже по току воды.

  Но и там её не было.

  Лео в крайнем беспокойстве посмотрел вверх по течению: и там кромка воды была пуста и безлюдна.

   Тогда Лео бросился в воду, отчаянно забегая на глубину, совершенно забыв о том, что способен он перемещаться по воде лишь неуклюжим брассом, и то – в бассейне рядом с домом, а не в суровых условиях открытой речной воды.

  Впрочем, нрав у райской реки оказался вполне безобидный.

  Вода легко удерживала его тело, течение почти не чувствовалось, и все плавательные движения удавалось проделывать легко и без напряжения.

  Лео попытался проплыть немного по течению, что, разумеется, получилось.

  Потом – против течения, что, к его великой радости, получилось так же легко, так что сноса в озеро можно было не бояться.

  Затем, опустив лицо в прозрачную речную воду, принялся Лео выискивать пропавшую старушку, мысленно моля местного бога, как бы тот ни назывался, не губить эту странную пожилую женщину.

  И, заметив прямо под собой, на рыжем речном дне целую группу спокойно сидящих кружком людей, закричал от удивления, с бульканьем выпустив воздух, глотнул изрядную порцию воды и, отяжелев, пошёл прямиком на дно.

  В это время одна из сидевших, девушка с длинными, развевающимися по течению волосами, подняла голову и посмотрела на невольного гостя, отчаянно машущего руками и опускающемуся едва ли ей не на голову.

  «Это не утопленники?» в крайнем удивлении спросил себя Лео.

  Сейчас он был бы благодарен внутреннему голосу за самый бестолковый ответ.

  Но внутренний молчал. Молчал уже долгое время.

  Похоже, в раю он предпочитал себя не обнаруживать.

  «И я – не утопленник» сказал сам себе Лео.

  Он осторожно втянул воду, которая удивительно легко прошла в лёгкие, не вызвав отторжения и спазма.

  Ей можно было дышать!

  Так же легко как воздухом райской земли!

  Девушка подвинулась, уступая место.

  Лео пустился на речной песок, устроившись в круге обнажённых.

  Он заметил, что под водой лица райских обитателей наполнились жизнью, они периодически корчили гримасы и вытягивали губы, произнося какие-то фразы, услышать которые Лео был не в состоянии.

  Возможно, под водой они общались не звуками, а выражениями лиц.

  А может, просто создавали себе и другим настроение отчаянными ужимками.

  Среди прочих сидящих Лео заметил и давешнюю старушку, которая при его появлении в круге обвела пальцами по кругу глаза и показала на всех прочих.

  — Прячетесь здесь? – спросило было Лео.

  Разумеется, получилось лишь движение губ, и никаких звуков.

  Девушка рядом с ним беззвучно прыснула от смеха, поднеся кулачок к губам.

  — Не владею я вашим подводным языком, — заметил Лео.

  Разумеется, никто ничего не понял.

  Лео ткнул пальцем в песчаное дно.

  Потом показал в сторону пляжа.

  Провёл ладонью, изображая круг и одновременно показывая на сидящих.

  И прошёлся пальцами по ноге, изображая бегство.

  Старушка кивнула в ответ.

  Лео отметил, что беглецы успели рассмотреть его купальный костюм и смотрят на него теперь с явной завистью (кажется, девушка успела даже украдкой потрогать раскрашенную ткань) и… подозрением.

  Причину этой подозрительности Лео понял не сразу.

  — Молчок! – беззвучно произнёс он и поднёс палец к губам. – Никому не скажу!

  Как ни странно, но райские беглецы сразу поверили незнакомцу.

  Они успокоились, закрыли глаза и провалились, казалось, в глубокую дрёму.

  Лео очень долго просидел в их круге, так и что и сам, убаюканный течением воды, стал потихоньку закрывать глаза и проваливаться в сон.

  На общение с ним явно никто не шёл, да оно, похоже, и не требовалось райским обитателям.

  Лео понял, что сидеть в этом круге он может бесконечно, буквально – бесконечно, пока творцу не угодно будет свернуть своё творение в трубочку и объявить наступление какой-нибудь новой эпохи иллюзий или безиллюзорной вечности.

  Кроме того, что-то подсказывало ему, что даже по окончании самого бесконечного из сидений его всё-таки вытащат отсюда и заставят пойти на вечернее представление господина Нивеля, свидание с уродцами которого никак не удастся избежать.

  Так что, тронув на прощание спящую девушку за плечо (и нисколько не потревожив её при этом) и послав воздушный поцелуй старушке, Лео оттолкнулся от дна и полетел стремительно к ярко освещённой солнцем мёртвых поверхности реки.

  На пляже всё было по прежнему: жара, застывший воздух, тишина и покой.

  Через некоторое время издали долетел одиночный крик, на который, как обычно, никто не обратил никакого внимания.

  «Как обычно…»

  Лео усмехнулся.

  Он уже привыкает к местным порядкам.

  Которых, между прочим, толком и не знает.

  Словно подтверждая эту мысль, к его шезлонгу подошла девушка.

  Бледная, в тёмных очках: явно из числа обитателей рая, а не местного персонала.

  Что-то согнало её с места и отправило на встречу с успевшим уютно устроиться в шезлонге гостем.

  Она всё пояснила сама, не дожидаясь вопросов от гостя.

  — Простите, я вас почувствовала…

  — Что? – удивлённо протянул гость, вырываясь из объятий охватившей было его дрёмы.

  — Я вас почувствовала, — повторила девушка и присела на край шезлонга.

  — Вас уже многие почувствовали, от вас тепло исходит. И ещё…

  Она смущённо потупилась.

  — Вы одеты, а нам одежды не положено.

  — Ну да, — заметил в ответ Лео, с равнодушием и не поднимая головы. – Вы же в раю… Зачем в раю одежда? Это же… святое место…

  — Страшное место, — шёпотом произнесла девушка, наклонившись к самому уху Лео.

  Лео приподнялся, глядя с удивлением на внезапную спутницу.

  — Как… что вы…

  — И с одеждой – всё иначе, — продолжала девушка, — всё не так.

  Она огляделась по сторонам и произнесла тихо, еле слышно:

  — Ангелы любят с нами играть. Они постоянно с нами играют. Они говорят: так угодно Создателю. Одежда мешает играм. Ангелы устали её срывать. Они велят нам оставаться обнажёнными и постоянно быть готовыми к играм. Сегодня ночью творились такие гадости!

  — Здесь и ночь бывает? – уточнил и Лео, так же переходя на шёпот.

  — Иногда, — ответила девушка. – Когда ангелам хочется играть в темноте.

  И спросила с робкой надеждой:

  — Можно я полежу рядом с вами?

  — Разумеется, — тут же великодушно согласился Лео и подвинулся. – Ложе узковато, но места хватит.

  От обнажённого тела девушки не исходило жара.

  Не было оно и холодным.

  Оно просто было рядом, ощущалось.

  И, не смотря на красоту юных форм, не вызывало пока возбуждения и притока крови к паху.

  Девушка провела ладонью по животу Лео.

  — Милый, — произнесла она, — я прошу тебя об одном.

  Лео, повернув голову, посмотрел на неё с немым вопросом во взгляде.

  — Лежи спокойно. И, если сможешь, постарайся не издавать никаких звуков.

  И ладонь её легла на отчётливо выступавший бугорок члена.

  — О, да он и впрямь тёплый. Давно забытые ощущения…

  Она пробежала пальчиками по ткани.

  — Гости с нижнего этажа редки в наших краях. Немногим дозволяется забраться так далеко.

  — Далеко? – переспросил Лео, обнимая спутницу и прижимая её тело к своему.

  — До пляжа, — пояснила девушка. – Этот путь можно проделать только с сопровождающей. А её предоставляют не каждому гостю.

  Она аккуратно охватила ладошкой член и стала мягко ласкать его, поглаживая попутно и яички.

  — А что бывает с теми, кто не удостаивается сопровождения?

  Лео положил руку на спину девушки.

  «Странные ощущения: телесности и бестелесности одновременно».

  — Не знаю, — призналась девушка. – Должно быть, остаются в саду. Или в лесу. Мне говорили, с ними тоже играют. Потом оставляют здесь или возвращают обратно.

  Пальцы её были искусны: член стал быстро наливаться кровью и жар, исходивший от него, явно доставлял спутнице удовольствие.

  Она интенсивней стала ласкать его, охватывая сквозь податливую ткань, и вот уже первая капелька из головки показалась на аляповатом рисунке.

  Лео приблизил свои губы к её губам и шёпотом, горячим от возбуждения, прошептал:

  — Ты давно здесь? Как тебя зовут?

  — Ни к чему, — ответила она. – Тебе лучше не знать.

  «Ни времени, ни имён?»

  — Сотни лет или пару дней, — продолжала она, сжимая разогревшийся кусок плоти. – Прежние имена забыты, а новые тебе лучше не знать. Пока сам не окажешься здесь, и уже не гостем…

  — А я точно окажусь здесь?

  И странная, искривлённая гримаса, смесь иронии с возбуждение, промелькнула на его лице.

  — Здесь тысячи селений… мир стократно больше земного… здесь есть место всем…

  «А преисподняя?» подал голос внутренний. «Тоже здесь? Одно место на всех?»
  — Молчи, молчи, — шептала девушка.

  — Молчи, молчи, — повторял за ней Лео.

  Он прижался губами в её губам, просунул язык в её рот, лаская её язык.

  Ему казалось, что его жар перетекает в её тело, а быстрые пальцы её словно выдаивают из него сперму.

  И вот усилия спутницы увенчались успехом: горячий поток семени брызнул сквозь ткань.

  И тогда она, прервав поцелуи, склонилась над его всё ещё вздымающимся членом и стала, приникнув к нему ртом, тщательно облизывать ткань и ласкать плоть, вытягивая из неё остатки жидкости.

  Лео провалился было в сладкое забытьё, но в следующим миг почувствовал, как замок застёжки поехал вниз и неожиданно острые зубы впились ему в грудь.

  Он вскочил, завопив и оттолкнул девушку, которая, быстро слизав с губ смешанную с семенем кровь, поспешно удалилась.

  И, похоже, вовремя: к шезлонгу быстрыми шагами приближался один из белоснежных пляжных игроков.

  «Дура, приманила…»

  Лео вытер кровь с груди и попытался закрыть замок, но, похоже, своим движением, а, быть может, и случайным рывком девушка застёжку сломала.

  Хотя, возможно, он и сам довершил поломку, слишком резко и нервно пытаясь тянуть замок.

  Лео запахнул ворот как мог и прижал щекой.

  — Кричали, друг мой? – деловито осведомился белоснежный, приблизившись к шезлонгу.

  Лео промычал неопределённо и замотал головой.

  Потом всё же выдавил:

  — Всё в порядке…

  — Не обидел ли вас случаем кто-то из местных? – участливо спросил белоснежный.

  — Нет, вовсе нет, — заверил его Лео, прекрасно понимая, что поспешный и суетливый его ответ если и произвёл впечатление на белоснежного, то уж вовсе не то, какое следовало бы произвести.

  А именно: выслушав гостя, белый определённо понял, что с беднягой что-то произошло и тут же понял, что именно произошло.

  Он рассматривал гостя с доброй и снисходительной усмешкой.

  Лео скосил глаза.

  Два предательских пятна расплывались на его наряде: бурое на груди, и тёмное – в районе паха.

  — Понятно…

  Белоснежный успокоительно похлопал гостя по плечу.

  — Мы уже с этим сталкивались. У местных есть легенда, что можно вернуться вниз, если получить семя и кровь гостя. Самым надёжным способом наши подопечные считают полноценное совокупление, но все гости прибывают в костюмах. Купальных или прогулочных, снимать которые им категорически не рекомендуется. Так что местные используют, так сказать, доступные способы.

  Белоснежный подмигнул заговорщицки и бросило с весёлой фамильярностью:

  — И хватит уже прижимать застёжку. Видно, что она сломана.

  Лео вздохнул и, отъяв подбородок от ткани, встал с шезлонга.

  Он был сыт по горло райским отдыхом и райскими приключениями и хотел теперь только одного: убраться отсюда поскорее.

  Впрочем, в довесок были ещё пара желаний, вполне логично связанных с основным: вернуть прогулочный наряд и вернуться в номер.

  И поскорее принять душ.

  Это желание номер четыре, совсем уже скромное.

  Желание убраться отсюда поскорее было настолько сильным, что Лео даже не подумал омыть рану в реке.

  Хотя бы убрать подсохшую корку с кожи.

  Он готов был бежать опрометью с песчаного берега и только осознание того, что без сопровождения путь его затеряется в полях и лесных дебрях райской обители удерживали его от немедленного перехода в галоп.

  Белоснежный, похоже, почувствовал настроение гостя.

  — Хотите уйти? – со всевозможной заботливостью в голосе спросил он.

  Лео кивнул неуверенно.

  Что-то подсказывало ему, что с этим заботливым существом надо быть настороже.

  И вообще: не слишком увлекаться общением с ним.

  То есть лучше бы вообще помолчать…

  Но Лео был совершенно ошеломлён всем произошедшим с ним за последние несколько…

  В чём тут измерить время, если его нет?

  «Последними событиями» подсказал внутренний голос.

  …последними событиями, так что на некоторое время утратил и благоразумие, и осторожность (которые, признаться, и прежде были ему не слишком-то свойственны).

  — Вас проводить? Только скажите!

  Видя замешательство гостя, белоснежный протянул руку и торжественно представился:

  — Архангел Уриил!

  — Вот оно что, — пробормотал Лео, с невольным почтением глядя на белоснежного. – Не ангел даже, а самый что ни на есть архангел!

  И пожал архангельскую длань, при телесном контакте оказавшуюся тёплой и нежно-упругой.

  «Знала бы моя мамочка, беспрестанно поливавшая меня словесными и натуральными помоями, с кем именно будет ручкаться её никчёмный сыночек! Веселей бы помирала…»

  Лео растянул губы в напугавшей его самого кривой и гадкой усмешке.

  — Так я вас провожу? – предложил Уриил.

  И тут слабый проблеск благоразумия мелькнул в голове у Лео.

  В конце концов… Что с того, что он архангел? Если ангелам нельзя доверять, то чем архангелы лучше?

  И если у ангелов есть какие-то игры, которые явно пугают местных обитателей, то у архангелов могут быть архиигры, в которых точно лучше не участвовать.

  — Меня девушка должна сопроводить, — предпринял гость слабую попытку защиты. – мне кажется, надо бы её попросить…

  — Чепуха! – решительно возразил архангел. – Девушки – просто обслуживающий персонал, причём самой невысокой категории. Сопровождение, не более того. А вас, друг мой, сам архангел проводит до лифта. До самого лифта, который доставит вас в ваш нижний мир. Какая честь, друг мой, честь!

  «Чего это он привязался ко мне?» с недоумением подумал Лео.

  «Быть может, хочет загладить вину за укус от подопечной?» предположил внутренний.

  И тут же поспешно добавил:

  «Но я не настаиваю!»

  — Да я как-то скромно мог бы, с девицей,.. – неуверенно забормотал гость.

  Архангел решительно взял его за руку и повёл за собой, приговаривая:

  — Идёмте, любезный друг мой, идёмте! Целостность вашего костюма нарушена и что может сделать теперь с вами наше прекрасное светило – лучше не знать.

  «Что они так пугают меня своим солнцем?» подумал Лео, недоумение которого стало сменяться потихоньку беспокойством.

  Но поднять голову и взглянуть вверх он так и не решился.

  Отчего-то опаска брала и страшноватым казался местный источник света.

  На самом выходе с пляжа к ним как-то незаметно пристроился и второй сопровождающий, и тоже белоснежный.

  — Вот и Рафаил нас проводит, — бодро поприветствовал приятеля Уриил.

  «Так, их уже двое» отметил Лео.

  Ощущение того, что только что сделана какая-то непростительная, быть может – роковая ошибка, нарастало в нём с неприятной, давящей быстротой.

  Но пляж остался уже далеко за спиной, архангелы бодро шли по бокам от него доброжелательным конвоем, тихо беседуя между собой и периодически бросая безобидные реплики гостю, дорога шла вдоль солнечный полях, приближая троицу к лесу, и не было пока никаких оснований для беспокойства и сожалений.

  И вообще, говорил себе Лео, он ведь совершенно не в курсе местных порядков, и если местные боятся каких-то игр, так ведь он – не местный, и покусала его какая-то безумная девица, а вовсе не ангел, и, если не считать прощального этого укуса, то ничего неприятного или шокирующего с ним на пляже не произошло.

  Вполне приятный, можно сказать, отдых.

  Возможно, он вообще принял слишком поспешное решение удалиться из райских мест и можно было ещё подзадержаться на пару отрезков вечности, но ведь, с другой стороны, и купальный костюм безумная повредила, и рана, чёрт возьми, саднит, да и Уриил рекомендовал убираться восвояси, так что…

  Может, и правильное было решение?

  А то, что не девица его сопровождает, а эти, белые… да ещё и двое…

  Но кто сказал, что девицам можно доверять?

  Может, и они в какие-то игры играют, только местные не успели ему об этом рассказать?

  Да, пожалуй, поздно менять сопровождающих: и желание высказано, и большой отрезок пути пройден.

  Вот и лес близко.

  Тропинка темнеет.

  В лесу Уриила, явно более словоохотливого чем его хмурый напарник, словно прорвало.

  В лесной тени он болтал без умолку.

  — А здорово у нас тут всё устроено! – похвалялся он. – Вот, к примеру, лес, а ни одной колючки или сосновой иголочки под ногами.

  — Ступни всё равно что-то колет слегка, — пожаловался Лео.

  — А без этого никак! – заверил его Уриил. – Без этого человеку никак нельзя. Нужно небольшое неудобство, маленькое неудовольствие, строго дозированная боль, иначе разум человеческий ломается непоправимо. Мы ведь пытались поначалу дорожки бархатными делать. Деревья – плюшевыми. Так через пару-тройку земных лет подопечные начинали пальцы грызть, кожу себе расковыривать. Не может разум без боли, впадает в безумие. Пришлось дозировать, добавлять немного неудобств. Но за тысячи земных лет – как всё выверено, как всё отлажено! Правда, Рафаил?

  Рафаил кивнул в ответ.

  Кустистые брови при этом оставались грозно сдвинутыми.

  — И заметьте, друг мой, — продолжал расхваливать небесное творение Уриил, — вот мы теперь под пологом леса, а ведь нет вокруг никаких комаров, никакого гнуса, а у воды не видели вы слепней. Не видели ведь, правда?

  — Не видел, — подтвердил гость.

  — Никаких кровососущих тварей! – торжественно провозгласил Уриил. – Согласитесь, куда прекрасней, чем у вас внизу. Мы взяли всё лучшее из ваших представлений о комфорте и приятном времяпровождении и создали этот мир. Не идеальный!

  Уриил решительно отодвинул ладонями воздух от груди, словно отталкивая незримого оппонента со всеми его несостоятельными аргументами.

  — Что такое идеал? Скука! Да, убийственная тоска! Кто согласится жить среди идеальных форм, не имеющих никакого сходства с земными? Ведь земные формы всегда неправильны, тем они и прелестны. Вот возьмём, к примеру, ваши тела…

  И Уриил подмигнул, как показалось Лео – через его голову напарнику.

  — Они несовершенны, но тем и привлекательны. Они позволяют получать удовольствие, испытывать наслаждение,  совершать ошибки, творить забавные глупости. В конце концов, они позволяют жить, пусть даже эта жизнь отличается от земной. Жить, а не парить в вечности в астральном единении с Творцом, хотя эта форма существования – совершенна. Но увы, в привычном для вас смысле – безрадостна. Потому как само понятие «радость» исчезает в мире совершенных форм. Потому и создан уголок радости в верхнем мире…

  — Это место, — лаконично пояснил молчаливый Рафаил.

  — Так рай – это место вашего отдыха? – переспросил Лео, невольно делая упор на слове «вашего».

  — Ну, немножко и вашего, — успокоил его Уриил.

  — Мне говорили о каких-то играх, — осторожно выдавил Лео.

  Кроны деревьев сомкнулись над головой, тропинку еле видно было в темноте. Казалось, по такому сумрачному месту Лео прежде не ходил.

  Стало прохладно, потянуло сыростью. Не лесной, грибной и листопадной, а другой, мёртвой и давящей.

  Подвальной, подземной.

  Сердце осторожно билось в груди, стараясь себя не обнаруживать.

  — А, безобидные развлечения, бонус от Создателя за хорошую службу, — с наигранным легкомыслием заявил Рафаил.

  «Насчёт безобидности – врёт» отметил внутренний голос, у которого был неплохой нюх на врунов.

  — Но ты ведь тоже на пляже поиграл немного, — неожиданно перешёл на фамильярный тон Уриил.

  Этот переход Лео не понравился.

  Он попытался проигнорировать заданный вопрос, но архангелы явно уцепились за близкую им тему.

  — Ты о чём? – спросил приятеля Рафаил.

  — Он поимел местную на пляже, — пояснил Уриил. – Точнее, она его поимела.

  Рафаил нахмурился пуще прежнего.

  — И ты не прервал? Она же наверняка побег готовит!

  — Нехорошо прерывать, нехорошо, — укорил его Уриил. – Это место отдыха и обитель наслаждения, а не гнусный поповский концлагерь. К тому же местные девки после совокупления с земными так шикарно разогреваются!

  Уриил зажмурился в предвкушении удовольствия.

  — Я её запомнил, непременно поиграем вскорости!

  — Сбежит, — уверенно заявил Рафаил.

  — Непременно, — заверил его приятель. – Накачается кровью и семенем и будет бегать по полям. Потом ко мне вернётся. Легенда о земном семени в здешних краях не работает, нам ли не знать.

  — А попов ты не трогай! – строго предупредил приятеля Рафаил. – Их Михаил придумал, ему нравится бородатых болтунов трахать. Ты его стадо не трожь!

  — Хорошо, не буду, — согласился Уриил.

  И снова обратился к гостю, который начал уже выказывать признаки усталости.

  — А ты, небось, и в «Обероне» поиграл?

  — Ты о чём? – подхватывая псевдо-дружеский тон, отреагировал Лео.

  На миг ему стало не по себе от того, что эти, теперь уже явно подозрительные типы заведут разговор об Эмме.

  Но, по счастью, речь шла о другом.

  — О горничных, разумеется!

  И Рафаил игриво подмигнул.

  — Они же там полуголые ходят. Не всегда, но часто. Так встал, небось, на округлую-то попку?

  — А откуда вы про горничных знаете? – вырвалось у Лео.

  Рафаил, окончательно оставив церемонии, хлопнул его по плечу и разразился вульгарным, трактирным гоготом.

  — Встал! Ещё как встал! Да ты не смущайся, нас иногда в такие места отпускают на прогулку. Инкогнито, разумеется. За пределы – ни-ни, но вот внутри – всё, что хошь. С нами можно и откровенно, мы-то сами всё знаем.

  И сообщил Рафаилу очередную новость:

  — Представляешь, этот парень и внизу мёртвую трахнул! Тянет его на дохлых девиц, прямо – наш человек.

  — Мёртвую? – изумился Лео.

  — Конечно, — подтвердил Уриил таким тоном, будто речь шла о чём-то совершенно очевидном.

  — Горничные в «Обероне» — трупы, — пояснил Рафаил. – Странно, что тебе это не известно…

  — Только что узнал, — сообщил Лео, ошарашенно покрутив головой.

  — Вот твоя, к примеру, в каком наряде была? – продолжал неугомонный Уриил.

  — Кажется, в красном, — неуверенно ответил Лео.

  — Значит, сгорела, — заявил архангел. – Увидишь в синем – задохнулась. Этих осторожно трахай, у них одышка. В чёрном – балкой придавило или перекрытием. У этих с головой не в порядке, контужены Кто в белом – из окон прыгали. Эти самые весёлые: визжат, когда им в задницу вставишь. А так, вообще, весело было в том «Обероне», когда пожар случился. Нам и отсюда видно было хорошо: языки пламени до облаков были. Кто-то после пожара к нам приехал, а кто-то внизу остался. Надо же отель обслуживать…

  — Так его восстановили после пожара? – уточнил Лео.

  И добавил:

  — Ни единого следа, стало быть, не осталось. Ничего не заметил…

  — Да уж раз сорок восстанавливали, — дал Рафаил ему очень странный ответ.

  «Зачем так часто восстанавливать?» мысленно спросил Лео.

  — Если не больше, — добавил Уриил.

  И подмигнул.

  После разговора о пожаре архангелы стали тихи и безгласны.

  Даже болтливый Уриил лишь вздыхал изредка, не произнося при этом слова.

  Лео мог бы подумать, что белоснежные жалеют погибших в огне, но, познакомившись немного с архангельскими нравами и послушав откровенные их речи, таких поспешных выводов делать не стал.

  Архангелы о чём-то жалели, но точно – не о погубленных судьбах тех, кто безвременно окончил земной путь.

  Что-то другое повергло их во временную эту печаль, но что именно – Лео понять не мог.

  «Чёртовы загадки!» с досадой подумал он. «Надоело!»

  — Кстати, об откровенности, — нарушил он затянувшееся молчание. – Что-то уже очень долго мы идём. Я, конечно, здешних мест не знаю, но сдаётся мне, что прежде, на пути к пляжу, как-то быстрее пройти удалось, и не по таким диким краям. Честно скажу, если б не тропинка, так решил бы, что мы заблудились и забрались в какую-то чащобу. И совсем уж честно добавлю, что устал до последней степени. Так что передохнуть бы, и заодно узнать, сколько ещё до лифта добираться.

  Лица архангелов синхронно посветлели.

  — Так пришли уже! – заявил радостно Уриил и радушным жестом показал на внезапно возникшую меж деревьев поляну, покрытую сплошным, ковровым разноцветьем.

  — Что-то тут не так, — неуверенно возразил Лео. – Мы сад не проходили, и роз я не видел… Это точно то самое место? Как я отсюда в отель попаду?

  — Какие ещё розы! – возмутился Уриил. – Ни к чему тебе розы! Тебе розы нужны или лифт?

  — Лифт, — подтвердил Лео.

  — Тогда пошли!

  И архангелы, с двух сторон подхватив его под руки, буквально втащили на поляну.

  И только там отпустили, преградив, однако, выход к тропинке.

  — Но нет же здесь никакого лифта!

  И Лео, затравленно озираясь, попятился было к кустам.

  И почувствовал, что ноги его дрожат и подкашиваются от волнения и усталости.

  «Они специально замотали, затаскали меня по этой проклятой тропинке!»

  — Сейчас будет, — пообещал Уриил. – Ты пока раздевайся.

  — Мне переодеться не во что, — сообщил Лео, продолжая потихоньку двигаться задним ходом.

  — Тебе и не сказали переодеваться, — сурово поправил его Рафаил. – Тебе сказали – раздевайся!

  — Н-не хочу, — предпринял слабую попытку вербальной самообороны Лео. – И вообще… Меня в театре заждались. В этом… как его…

  — Хрустальном зале, — подсказал Уриил. – Мы в курсе. Не волнуйся, успеешь и переодеться, и душ принять, и на ужин сходить. Такая ведь программа у тебя была? Всё сделаешь вовремя, но сначала – игра.

  — Игра, — подтвердил Рафаил и начал медленно расстёгивать брюки.

  — Не буду! – обиженно заявил Лео. – Ни раздеваться, ни играть. Вы не можете…

  — Можем, — отрезал Рафаил.

  — Ты на нашей земле и в нашей власти, — пояснил Уриил.

  И, повернувшись к сотоварищу, уточнил:

  — А скажи, друг Рафаил, можем ли помочь гостю избавиться от одежды, если целостность её нарушена, и нарушена не нами? И можем ли мы поиграть с ним, если он уже начал игру без нас?

  — Можем, — ответил неумолимый Рафаил.

  И повторил:

  — Можем!

  — Господи! – затравленно воскликнул Лео.

  — Не знаем такого, — отреагировал разговорившийся в предчувствии близкого удовольствия Рафаил, успевший уже спустить брюки и грозно поглаживающий оттопырившиеся трусы.

  — Творца знаем, — подхватил Уриил. – А этого, твоего – нет.

  И, бросившись вперёд, подмял завизжавшего от ужаса гостя, прижимая его к земле и одновременно сдирая затрещавший наряд Арлекина.

  Барахтавшийся на цветочном ковре Лео кричал о том, что он им чужой, и знать их не знает, и пусть они с попами и трупами играют, а не с ним, и пусть они провалятся ко всем своим проклятым демиургам или как их там… а сам смотрел неотрывно на приближающегося полураздетого Рафаила, грозно качающего вздыбленной архангельской дубиной между ног.

  — Ничего, — приговаривал подлый Уриил, окончательно освобождая его от одежды. – Никуда ты не денешься и с вечностью не поспоришь. Мы ведь триста лет можем преодолевать твоё сопротивление, друг любезный, но от небесной длани не уйдёшь.

  И, перевернув Лео, он вцепился было ладонью ему в член, приговаривая о том, что и на долю архангелов семя осталось, как вдруг…

  Яркий золотой свет, перекрывший солнечный, залил поляну.

  Что-то случилось… необыкновенное, даже для этого места, и никак не ожидаемое архангелами-насильниками.

  Рафаил, нехорошо выругавшись, развернулся и грустно побрёл назад, одеваться.

  Уриил тотчас отпустил орган земной любви, облизал ладонь, и, встав с несостоявшейся жертвы, отошёл в сторону самой милой и невинной улыбкой.

  Женоподобный юноша в золотом хитоне слетел на поляну и, обойдя скромно потупившихся архангелов, отвесил им по оплеухе.

  — Вы что творите, кретины развратные?! – трубным гласом вопросил сияющий юноша.

  — Да вот, с земным хотели побаловаться, — тонким голосом отозвался Уриил. – Ведь дозволяется же иногда?

  И получил за такой ответ ещё одну оплеуху.

  Далее разговор архангелов перешёл на громкий и временами грозный шёпот, так что до слуха обессилевшего от перенесённых приключений Лео доносились лишь обрывки фраз: «кто велел вмешиваться в сценарий…». «…предназначен для ритуала, а не для ваших лап…», «…сам Творец будет лицезреть!»

  Последнюю фразу, сказанную в полный голос: «проваливайте, балбесы!» — Лео услышал отчётливо.

  И увидел, как архангелы вприпрыжку помчались по в сторону тропинки, при этом Уриил бежал ровно, периодически опасливо оглядываясь, Рафаил же глядел прямо перед собой, но перемещался скачками, поскольку подтягивал периодически сползающие брюки.

  Золотое сияние накрыло гостя и тонкий голос мелодично произнёс:

  — Я – Гавриил.

  — Очень приятно, — ответил гость. – А я – Лео Кроссенбах.

  — Не бойся, Лео, — продолжил Гавриил. – Жаль, что доверие твоё было так подло обмануто, но теперь ты под защитой и всё дурное уже позади.

  — Хотелось бы так думать…

  Лео привстал и, подняв с земли клочья растянутой и разодранной одежды, брезгливо отбросил их в сторону.

  — Они одежду мою испортили. Замечательный был купальный костюм, эксклюзивный дизайн. Голым мне теперь к лифту идти? В ваших краях голым ходить опасно, я это уже понял.

  — Я тебя перенесу, — заверил его Гавриил и, подхватив под мышки, понёс его в небо.

  — И можешь меня не боятся, — кричал небесный вестник, перекрывая свист ветра. – Я

земные формы не принимаю, и земные страсти мне чужды.

  — Очень за это признателен, — сообщил вестнику Лео, глядя на плывущие под ногами леса, которые вскоре сменились широкими полями.

  Потом простор полей сузился, охваченный по периметру рядами ровно подстриженных и равномерно высаженных насаждений.

  Там подошли и виденные им прежде поляны, сверху похожие на разноцветным узором выложенные шёлковые платки.

  За полянами потянулись источавшие сладкие ароматы цветущие галереи розария.

  И вот уж под самыми пятками пролетели заросли можжевельника.

  А там уж и сверкнули металлом под ослабевшим вдруг райским солнцем долгожданные двери лифта.

ПОД МОСТОМ.

  Дождь зарядил с утра и потоки воды лились с бетонных обводов.

  Ручьи давно уже слились в один сплошной поток воды, который непрестанно окатывал бетонные плиты набережной, и, срываясь с нависшего над мутной речной водой гранитного уступа, летел в пенящуюся воды широким, неудержимым водопадом.

  Двое бродяг, один помоложе, средних лет, не успевший ещё обзавестись глубокими морщинами, седой щетиной и обвисшей кожей, и второй, в летах преклонных и с полным набором всех вышеперечисленных атрибутов бродяжьей планиды, сидели под широким мостом на относительно сухом пятачке в окружении дождевого океана.

  Собственно, сидел только тот, что помоложе.

  Он даже периодически ложился на разложенные картонные коробки, накрывая лицо широкополой шляпой.

  После нескольких минут возлежания молодой бродяга суматошно вскакивал, поправлял шляпу, быстро оглядывал окрестности (которые не претерпевали сколько-нибудь заметных изменений за время его возлежания на картонном ложе), потом надвигал поля шляпы на глаза, и, прислонившись спиной к бесформенному металлическому ящику, который когда-то был частью трансформаторной подстанции, а теперь служил в качестве походной печки, надолго затихал и замирал в полной неподвижности, изредка прерываемой мелкой дрожью конечностей.

  Бродяга постарше наоборот – места себе не находил, и был непрестанно в движении.

  Он гневно запахивал полы разодранного по всем краям пальто цвета дурно сваренного шоколада, натягивал плотнее на вздыбленную шевелюру грязно-синюю вязанную шапочку, насквозь пропитанную влагой, тряс белой бородой, бросая на ветер капли, и периодически грозил гудевшему над его головой мосту.

  Бродяга был настолько старше своего спутника, что выглядел по сравнению с ним стариком.

  Хотя, возможно, был не старше семидесяти от роду.

  Он был ещё полон энергии и старческая немощь ни на единый гран не проступала в нём, хотя хватало уже и седины в волосах, и хрипловатой надтреснутости в голосе.

  Бродяга помоложе выглядел по сравнению со своим спутником мальчишкой, не смотря на средние свои, далеко уже не юные года.

  Впрочем, мальчишеский запал был у старика.

  Молодой пребывал в апатии, если не сказать – в прострации.

  Видно было, что он почти не слушает речь старика, быть может – и вовсе не слышит, пребывая в своём внутреннем, полностью захватившем его сознание мире.

  А старик обращался именно к нему.

  Он нашёл молодого под мостом примерно полчаса назад, когда дождь только успел начаться, и отрывисто барабанившие по бетону капли его не слились ещё в сплошной оглушающий шум.

  Всё это время (с короткими перерывами) старик говорил о чём-то, обращаясь к молодому. Он как будто пытался что-то объяснить… что-то очень важное.

  Молодой его не слышал.

  Похоже, даже и не слушал. Возможно, и вообще не воспринимал, принимая за очередную иллюзию больного своего воображения.

  Или просто за шумное коричневое пятно.

  Старик замолчал на минуту.

  Отдышался, поправил растрепавшуюся бороду.

  Приблизился к краю моста, посмотрел сквозь поток на светлеющее небо.

  И снова обратился к молодому, видимо – уже в последний раз.

  — Скоро дождь закончится, и Фокусник увидит меня. Возможно, он уже обнаружил меня, просто не успел пока добраться. У нас считанные минуты… Ты помнишь, что такое минуты?

  Молодой пробубнил в ответ что-то невнятное.

  — Тебя Фокусник давно обнаружил, — продолжал старик. – Возможно, моё присутствие не давало ему возможности схватить тебя и снова втянуть в свои гнусные представления. Или, что скорее всего, он просто ждёт восстановления твоего сознания в ложной личности. И то верно, какой смысл тянуть в грязь того, кто не в состоянии осознать всю омерзительность грязи. Демонию нужен проблеск сознания…

  Старик постоял немного в ожидании ответа.

  Разумеется, не дождался.

  Вздохнул устало и сел на мокрый картон рядом с молодым.

  — Конечно, моё присутствие нисколько его не смущает, — голосом тихим и задумчивым, в котором явственно слышались теперь нотки безнадёги и отчаяния.

  — Наши возможности в этом мире ограничены, мы можем действовать только через воплощения. Но наши воплощения ограничены в возможностях, их немного на Земле, поскольку любое воплощение для нас – путь в темноту и часто в один конец, наши энергии блокированы пятым уровнем бытия, и вообще – это мир Фокусника, а не наш. Здесь его законы, его порядки, его обычаи, здесь повсюду его верные слуги, повсюду его капканы и ловушки, обманки и крючки, и на всём – отпечаток его личности, лживой и алчной.

  — Как мне помочь тебе, Глеор?

  Молодой лёг на холодное, пропитавшееся водой до кашеобразного состояния ложе и больше уже не вставал.

  Налетевший ветер приподнял полу шляпы.

  Лицо молодого было спокойно, глаза закрыты.

  Он ровно и размеренно дышал, быстро погружаясь в глубокий сон.

  — Ты хоть помнишь своё имя? Тебя не было с нами сотню лет по земному счёту. Я знаю, Глеор, всё это время ты служил Фокуснику. Он надругался над тобой и дал тебе новое имя. Ты верно служил… картонным пугалом в балагане.

  — Хорошо, что ты попытался сбежать. Плохо, что Фокусник слишком уж радикально изменил твою сущность. Он заразил тебя алчностью и страхом. Это неизбежно, парень, здесь все заражены дурными болезнями.

  — Хорошо, что ты попытался сбежать. Плохо, что не в том направлении. И уж совсем скверно, что не слушаешь ты сейчас меня, и вообще – не видишь и не ощущаешь.

  — А ведь мы встречались пару земных дней назад, и я утопился у тебя на глазах, показав тебе путь к спасению. Видишь, как он близок? От силы – пять шагов.

  И старик показал на бетонный обрыв.

  — Ты был тогда совсем плох. Мне удалось раздобыть немного земной еды для тебя. По счастью, нашёлся один друг в этом холодном городе. Но ты не помнишь этого, и меня не помнишь.

  — А я приходил к тебе и раньше: неделю назад, и две недели назад. И каждый раз показывал путь к спасению. Но – напрасно.

  — Мне не одолеть твой морок. Фокусник знает своё дело. Третья неделя на исходе, скоро он позовёт тебя и ты придёшь, потому что никто не в состоянии противиться его зову.

  — Почти нет шансов на то, что хоть малая часть сказанного останется в твоём сознании. Но… Есть ещё такая земная штука как подсознание. Оно тоже во власти Фокусника, но в нём бывают сокрыты тайники, сундуки и секретные ящики, которые и Фокусник и его архонты могут прозевать. Это почти невозможно… Вот именно – почти.

  — Поэтому слушай. Этот мир – гигантский механизм для захвата и переработки душ. Сначала душу пеленают плотью, крепко связывают, а потом бросают в сплетение зубчатых колёс и соединение жерновов.

  — Вырваться почти невозможно. Да, опять – почти…

  — Искалеченная и перемолотая душа отправляется в балаган. Вечный балаган Великого Фокусника. Даже смерть не спасёт тебя от участия в представлениях, поскольку с большой долей вероятности после гибели в одном шапито – ты возродишься в другом, всё под той же властью обманщика.

  — Но всё же смерть – шанс. Она может привести к освобождению, если будет осознанной и добровольной. Если она… будет дорогой не во тьму, а из тьмы.

  — Его задача удержать, твоя – вырваться. В этом мире есть бесчисленное количество ловушек, захватов и петель, но главный капкан Демиурга – осквернение.

  — Осквернённую плоть можно заменить на новую, у Фокусника в сундуках горы реквизита. Осквернение плоти – лишь часть циркового представления. Но это не цель, а лишь средство для главного – осквернения души.

  — Осквернённые души отчаявшихся рабов – вот главная добыча Демиурга. Осквернённые – самые верные его слуги. Они не покинут мастера, не уйдут от него, и будут исправно участвовать во всех его представлениях.

  — Они будут переходить с площадки на площадку, со сцены на сцену, перемещаться между странами и эпохами, между земными и потусторонними мирами, входить в петли и, спустя столетия, выходить из них, чтобы снова войти в зацикленную область пространства-времени.

  — И в конце концов скверна Демиурга наполнит их до краёв, полностью заместив их личность призрачным, искажённым фантомом, созданным волей того, кто сотворил этот мир и все прочие лже-миры.

  — Попробуй вырваться, малыш. Шансов никаких… но – почти. Вот это «почти» — твоя последняя надежда.

  — К сожалению, не могу потащить тебя силой к спасению. То есть… мог бы, но тогда не будет спасения. Нет!

  — Это – путь в темноту.

  — Ты возродился бы в очередном мире Фокусника и у нас ушла бы ещё сотня тамошних лет на очередные поиски тебя. Так что…

  Старик с кряхтением поднялся. Начал было отряхивать пальто, но потом махнул рукой и решительно зашагал к краю бетонных плит.

  Снял шапочку и приветственно помахал проступающему сквозь тучи серебристому свету.

  А потом – шагнул вперёд.

  Дождь шёл на убыль, шум водопадов стихал, и молодой вполне мог бы расслышать короткий и гулкий плеск воды.

  Мог бы, если бы к тому времени не провалился в глубокий сон и не вынырнул бы на другом берегу этого сна, оказавшись в комнате рядом с высоким шкафом, на вершине которого сложены были разноцветные картонные коробки.

  А под мостом возле спящего, чутко прислушиваясь к завываниям ветра, верхнему гулу катящих по мосту машин и дробному стуку последних капель, прошёл мужчина в белом пальто.

  На голове мужчины была светло-серая фетровая шляпа, скрывавшая черты лица.

  Мужчина вгляделся в запрокинутое к перекрытиям моста и открывшееся взору лицо бродяги.

  Указательным пальцем притронулся к шляпе, словно приветствую спящего.

  Щёлкнул портсигаром и закурил, заглушив тяжёлые запахи подмостья тонкими ароматами карибского табака и сандалового дерева.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

  В назначенный вечерний час Лео вышел из номера, переодевшись в подобающий случаю костюм.

  Тот самый, что взялся невесть откуда в номере невесть где растворившейся Эммы, и тот самый, что ждал его с того памятного вечера на широких плечиках вешалки, в шкафу номера «семь-пять-семь-пять».

  Портье оказался прав: в номере он появился только вечером, в восьмом часу.

  Впрочем, портье за стойкой был уже другой, так что обошлось без грустной и всезнающей усмешки опытного отельного служащего.

  В номере Лео освободился от изрядно помятого прогулочного костюма (при переодевании в купальный костюм Лео весьма небрежно бросил его на площадке у лифта, рассчитывая, что местный персонал вышколен не хуже отельного и всё за него расправит и почистит… ну же нет – в раю такой сервис был совершенно не предусмотрен).

  А потом минут сорок отмокал в ванной, смывая с себя райскую воду.

  Отчего-то теперь всё, связанное с раем, казалось ему токсичным и опасным.

  Потом ходил голый по балкону, длинными затяжками приканчивая сигару.

  Бросил окурок в пепельницу и, вспомнив ночное происшествие, кинулся к двери второй комнаты.

  С некоторой опаской покрутил и подёргал ручку – комната оказалась заперта.

  Решил, что это и к лучшему.

  Заказал в номер лёгкий ужин: ветчину, тосты, тушёную морковь, немного вина и апельсиновый тост.

  Одеваться для приёма горничной не стал.

  Не то, чтобы упивался неприличием или вовсе утратил представление о правилах хорошего тона: просто решил, что в «Обероне» костюм Адама – в порядке вещей.

  Столик с ужином доставил одетый в строгую униформу сотрудник отеля.

  «Банально и скучно» подумал Лео.

  Сотрудник пожелал гостю приятного аппетита, заметил, что у гостя рана на груди, и, кажется, ссадина на затылке, предложил вызвать врача, выслушал весьма нелюбезный ответ, что гость в услугах врача не нуждается и вообще — сыт по горло сервисом, после чего выразил надежду, что гость всё-таки оценит их службу по достоинству и покинет отель вполне удовлетворённым.

  После чего с непоколебимым чувством собственного достоинства оставил номер.

  «Ещё каким удовлетворённым!» крикнул ему в спину Лео.

  И приступил к ужину.

  Потом снял с вешалки тот самый костюм.

  Переоделся.

  Выкурил ещё сигару.

  И вот в назначенный вечерний час вышел из номера на встречу с господином Нивелем и его прославленным шоу уродцев.

  Кажется, грядущее представление изрядно взбудоражило местную публику: зал отельного лобби заполнен был взволнованно гудящей толпой.

  И здесь Лео довелось убедиться в том, что раскрепощённый нрав «Оберона» никуда не исчез и отсутствие полуобнажённых горничных с лихвой компенсировалось обилием вовсе обнажённых дам, заполонивших холл.

  Собственно, все дамы, виденные Лео по пути к стойке рецепции были совершенно обнажены, если, конечно, не считать одеждой украшенные разноцветными павлиньими и страусиными перьями ажурные шляпки на женских головках.

  Впрочем, у некоторых дам это милое украшение дополнялось изумрудными и сапфировыми ожерельями и (совсем уж у немногих) – золотыми Уроборосами-браслетами на тонких кистях рук.

  Дамы явно превосходили числом своих вполне пристойно и классически одетых кавалеров (которые тёмными фрачными островками расплылись в волнующемся дамском море).

  В узких пространствах между гостями сновали с акробатической ловкостью официанты, разнося по холлу бокалы с шампанским и мартини, а так же изящные подносики с бутербродами-канапе.

  Уже в который раз избавившись от изрядно надоевшего и утомившего своей металлической тяжестью ключа и отойдя от рецепции на изрядное расстояние, Лео заметил, что кавалеры не столь фрачно-однообразны и в их чёрных рядах встречается светлые вкрапления (причём чем дальше от стойки, тем чаще).

  Одни, подобно Лео, одеты были в костюмы разнообразного покроя и расцветки.

  Другие (и таких попалась всего трое) были в замшевых и кожаных куртках.

  Один пожилой господин свой фрачный наряд дополнил снизу лишь широкими бордовыми панталонами, розовыми носками и лакированными туфлями на высоком каблуке.

  Наряд, разумеется, ни пожилого господина, ни его юную спутницу (нежную попку которой он весьма откровенно поглаживал, по-кошачьи при этом прижмуриваясь), ни прочих окружающих нисколько не смущал.

  Лео даже показалось, что некоторые господа в классическом одеянии смотрят на либертина с завистью.

  Закончив поверхностный осмотр собравшейся публики (и убедившись, что на вечернем шоу присутствовать планируют едва ли не все постояльцы отеля), Лео полукругом обошёл зал, аккуратно протискиваясь между обнажённых прелестниц и их сопровождающих.

  И здесь, на противоположной от парадного входа стороне, он увидел чёрный зёв коридора, в начале которого горела неоном надпись «Хрустальный зал».

  И чуть ниже – мигающая стрелочка.

  — Да, сюда, сударь, — сказал ему оказавшийся поблизости дежурный портье, перехвативший вопрошающий взгляд гостя.

  «Однако, здесь нет никого» подумал Лео, с некоторой опаской заглядывая в едва освещённый коридор. «Слишком рано, должно быть. Никто не идёт…»

  — Но вас уже ждут, сударь, — подбодрил его портье.

  «Вот как? И отчего-то я нисколько не удивлён».

  Лео двинулся по коридору, который через сотню шагов вывел его прямиком в стеклянную галерею, проход между зданиями.

  «Странно» подумал Лео, удивляясь прихотливости и непредсказуемости местной архитектуры. «А я, получив приглашение и вспомнив открытку, подумал было, что купол отеля – это и есть хрустальный зал…»

  Впрочем, закрутившийся змеиной спиралью переход и в самом деле повёл его куда-то вверх.

  Всё выше и выше – сквозь темноту.

  Периодически Лео останавливался и вглядывался сквозь прозрачные стены в ночь, силясь рассмотреть огни отеля или хотя бы его контуры.

  По его расчётам (разумеется, неверным) отель должен был быть где-то сбоку.

  Справа. В крайнем случае – слева.

  Но где-то рядом, где-то сбоку, и уж точно должен быть виден сквозь ночь огромным светящимся айсбергом.

  Но отеля не было ни справа, ни слева.

  Видны были только отдельные огоньки фонарей в отельном парке.

  Да, линии парка и светлые пятна освещённых участков проступали вполне отчётливо, и это доказывало, что стекло не тонированное и вполне пропускает свет, и вполне позволяет рассмотреть окрестный пейзаж, на котором… отсутствует «Оберон».

  Один раз Лео показалось, будто где-то внизу он видит остатки давно разрушенного строения, осыпающиеся от ветхости стены, густо увитые диким виноградом.

  Но видение это быстро мелькнуло под неверным звёздным светом, показалось на мгновение – и исчезло, растворившись в сгустившейся тьме.

  Лео продолжил свой путь, и вскоре возросшая крутизна подъёма заставила его бороться с подступившей одышкой.

  Лео подумал, что в стеклянной этой спирали не помешало бы проложить траваллатор, а то и вовсе заменить странную конструкцию самым обычным лифтом, что было бы, разумеется, и дешевле и проще.

  И на исходе этой мысли путь его оказался окончен и гость оказался… перед широкой лифтовой площадкой и перед украшенным двумя бронзовыми колоннами и двумя фигурами сфинксов входом в Хрустальный зал.

  Удивлённо бурча, Лео подошёл к лифтовым дверям и прислушался.

  Где-то вверху гудели двигатели, в шахте тихо щёлкали тросы, снизу с мерным постукиванием приближались кабинки.

  Похоже, этот зал и впрямь был где-то… в поднебесье.

  И венчал своей короной-куполом если не весь отель, то уж точно – центральную часть.

  Но почему его направили по такому странному, кружному пути?

  — Господин Кроссенбах!

  Лео обернулся на крик и увидел полноватого господина с аккуратно подстриженными седыми щётками-усиками, одетого в костюм золотистого шёлка с нелепо-широкими лацканами и меховыми пуговицами-помпонами.

  Наряд незнакомца дополняла рубашка того же торжественно-циркового цвета и оранжево-чёрные лакированные туфли, носки которых осторожно выглядывали из-под переливающихся задорными огоньками и спадающих складками завес широких брюк.

  Голову господина венчал высокий золотистый же цилиндр, который сей доброжелательно настроенный неизвестный не преминул вежливо приподнять.

  — Я так рад, что вы смогли прийти немного пораньше. Я просил об этой небольшой услуге через посредников, но, памятуя о постоянной загруженности такого делового человека как господин Кроссенбах, не мог и надеяться, что он найдёт время и окажет мне такую любезность.

  «Это я то – деловой человек?» подумал Лео.

  Безо всякого удивления, поскольку начал уже привыкать к навязываемой ему роли.

  Незнакомец распахнул пиджак, под которым оказалась красная жилетка, украшенная цепочкой, достал серебристую луковицу карманных часов, быстро глянул на циферблат и захлопнул крышку.

  — За пятнадцать минут до начала представления! А я рассчитывал не больше чем на пять.

  — Простите, а с кем имею,.. – начал было Лео.

  Незнакомец, снова приподняв цилиндр, произнёс поспешно:

  — О, это я имею честь и удовольствие беседовать с господином Лео Кроссенбахом, главным спонсором нашего сегодняшнего шоу. И позвольте исправить ошибку и представиться – господин Нивель. Франц Нивель, к вашим услугам!

  — Очень приятно, — ответил Лео.

  Господин Нивель подхватил его под руку и повёл прямиком к колонам и сфинксам, горячо нашёптывая по дороге:

  — Поймите правильно, господин Кроссенбах, у меня не было выбора. Они заставили меня. Да, деньги ваши, но у них власть, они распоряжаются нашими жизнями, точнее – тем, что от них осталось. Таково было распоряжение Хозяина…

  — Рыжего и краснорожего? – уточнил Лео.

  Нивель грустно кивнул в ответ.

  — Только я не понимаю, о чём вы вообще говорите, — сказал Лео, искоса рассматривая бронзовые рельефы на колоннах, изображавшие цветущие ветви какого-то растения.

  — Вы как быто извиняетесь передо мной, господин Нивель, вот только не пойму – за что именно. Поясните, пожалуйста, будьте так любезны.

  — Разумеется, — подхватил Нивель. – Разумеется, объясню. Для этого и просил прийти немного пораньше, дабы мог сделать это тет-а-тет и самолично. Я хотел бы извиниться за постановку…

  — Постановку? – изумлённо переспросил Лео. – Она имеет какое-то отношение ко мне? Она… Она оскорбительна?

  Нивель замешкался на секунду у входа, с трудом открывая широкие двери и пропуская едва освещённый зал почётного гостя.

  И продолжил, увлекая Лео за собой к первым партерным рядам:

  — Не то, чтобы оскорбительна… Стыд, обида. оскорбление – да кому есть до этого дело в «Обероне»? Эти слова – пустые звуки.

  — Эта постановка… Она слишком откровенна. Даже для меня и моей труппы. Вы поймите, тот, кого мы зовём Хозяином – он управляющий сценической площадкой. Он занимает важное положение, отбирает и утверждает актёров, распоряжается поставками реквизита, решает ещё сотни важных вопросов. Но за его спиной…

  Нивель поднял палец, показав на хрустальный купол.

  — Стоят куда более важные… и влиятельные… В общем, если возражать Хозяину опасно, то противоречить тем, кто стоит за ним – просто немыслимо. Они – хозяева хозяев и повелители повелителей. Их воле не перечат, даже мысль об этом карается немедленно, распылением на атомы.

  — К чему вы страхи-то нагнетаете, господин Нивель? – с иронией переспросил Лео, на которого слова директора фрик-шоу если и произвели впечатление, то уж точно не то, на которое тот рассчитывал.

  Лео видел перед собой смертельно напуганного человека, который готовился произвести какую-то гадость и теперь заранее оправдывался, стараясь при этом и своего собеседника затянуть в лабиринт своих кошмаров.

  — Я это к тому говорю, дорогой мой и искренне уважаемый господин Кроссенбах, — ответил Нивель, останавливаясь у первого ряда, — что выбора у нас с вами нет. Пьеса утверждена ими…

  Он снова показал на ночной купол.

  — …постановка утверждена ими же. Так что мне придётся показать, а вам – посмотреть. Потому что всё это – часть более глобального спектакля, в котором мы уже не зрители, а актёры.

  Нивель достал из нагрудного кармана платок.

  — Сейчас я подам сигнал и мы начнём финальный отсчёт перед спектаклем. Занимайте место в центре ряда, господин Кроссенбах, на нём – табличка с вашим именем. И – получайте удовольствие. Признаюсь, спектакль немного необычен, но… Возможно, вам даже понравится.

  — Последний вопрос, господин Нивель, — немного задержал директора Лео. – Так, уточнение…

  И, перейдя на шёпот, спросил:

  — Хозяин – и есть Режиссёр?

  Лицо директора просветлело и он рассмеялся задорно, словно услышал какую-то невероятно наивную мальчишескую нелепость.

  — Что вы, господин Кроссенбах! Уж такого от вас не ожидал, как же можно так опростоволоситься, мы же с вами информированные люди. И речи быть об этом не может, наш Режиссёр – куда выше уровнем. Он – под самыми звёздами! Ах, господин Кроссенбах, а мне казалось – я всё вам объяснил. Но, как видно, одних намёков для объяснений мало.

  И добавил, приложив палец к губам:

  — Режиссёр – архонт. Только тише, молю вас! Их всего девять на весь наш несчастный мир, так что – силенцио. Тс-с!

  И взмахнул платком.

  Лео зажмурился от ослепившего его яркого света.

  Разом вспыхнули все светильники: потолочные, настенные, напольные, прожекторные и рамповые.

  Толпы зрителей потекли в зал сквозь разом открывшиеся двери.

  В общей суматохе Лео, протирая заслезившиеся глаза, еле успел добраться до своего места и по-хозяйски устроился в нём, успев сунуть именную табличку кстати оказавшемуся рядом капельдинеру.

  Спектакль должен был вот-вот начаться.

  Чёрный с серебряными звёздами занавес чуть заметно дрогнул – и медленно поплыл вверх.

  И в этот момент кто-то с заднего ряда, за спиной Лео, наклонился вперёд и произнёс тихо, от отчётливо:

  — Это я, Лео. Я сзади… Это Себастиан, малыш. Приглашаю тебя на ужин после спектакля. Да, в наш кабинет. Наш общий кабинет… Я провожу, не потеряй меня на выходе. Может, и Леонора заглянет на огонёк. Вспомним былое, я потом…

  Свет в зале погас и осветилась сцена.

  Весь спектакль Лео просидел как в тумане.

  Собственно, даже с ясным рассудком понять творившееся на сцене действие было очень сложно.

  Если вообще возможно.

  Карлики и карлицы, уроды и уродцы, одноногие и однорукие, кривоглазые и безглазые вовсе, косноязычные и мычащие немые – все они сновали по сцене, прыгали. Ползали, кувыркались, шипели, плевались )иногда прямо в зал), вопили и мутузили друг друга.

  Похоже, весь затянувшийся пролог только из этой безумной суеты и состоял.

  Бессвязные фразы и калейдоскоп обнажённых изуродованных тел на сцене минут через десять довели Лео до транса.

  Зрителям, впрочем, всё происходящее нравилось и даже периодически приводило в восторг, отчего зал неоднократно вознаграждал старания артистов аплодисментами.

  В первом действии стала наблюдаться некоторая осмысленность.

  На голой прежде сцене появились декорации: обстановка тропического острова: объёмные раскидистые пальмы, подсвеченные жёлтыми и оранжевыми прожекторами прибрежные скалы, подвижная лента моря вдали.

  Действие началось с торжественного песнопения: артисты и артистки, отчаянно фальшивя, в простых стихах рассказывали зрителям о беззаботной своей жизни, о непрестанной череде удовольствий, которыми наполнена их жизнь, о наступившей эпохе наслаждений «на пределе прочности плоти».

  Выступивший вперёд артист с начисто содранной на рёбрах кожей стал, солируя, напевать о том, есть лишь одно условие, одно лишь требование Создателя в избранным (коими, видимо, и являлись карлики и карлицы): отринуть все условности ограниченного разума и возлюбить этот мир как прекраснейшее божье творение, в коем запечатлелась личность Творца.

  Полюбить и принять его во всех его проявлениях, даже самых непривычных. Неприятных и шокирующих.

  Полюбить и раствориться в нём, как в самом Творце.

  И не искать иной жизни и иного бога, кроме сотворившего тебя.

  Только это – грех, всё остальное – благодать.

  Пока певец выводил с задорным присвистом рулады, карлики и карлицы за его спиной занялись групповым сексом всевозможных видов, причём самым честным и натуральным образом.

  Одна из карлиц, встав у края сцены в позу лошадки, посылала воздушные поцелуи зрителям, а карлик, пристроившийся сзади, с побагровевшим лицом старательно обрабатывал её зад.

  Это так впечатлило зрителей, что они вновь разразились долгими, несмолкающими овациями.

  Второе действие пьесы оказалось более камерным.

  В комнате, напоминавшей обстановкой номер отеля, какой-то злобный уродец на протяжении двадцати минут избивал, прижигал сигарой и насиловал высокую, статную женщину, которая периодически освобождалась от пут и пыталась сбежать, но уродец неизменно настигал её, связывал, кидал то на постель, то на пол – и насиловал с какой-то звериной неутомимостью.

  В третьем действии на сцене появился многоступенчатый помост и выстроившийся на нём хор.

  Разумеется, обнажённый и состоявший из исполнителей с причудливо деформированными телами и обезображенными лицами.

  Хор затянул тоскливую песню о «подлом предателе», появившемся в их рядах.

  О том, кто сбросил «оковы дружбы» и скрылся от Создателя «меж деревьев сада».

  И тут на краю помоста появился…

  Лео чуть было не привстал от удивления.

  Да, то самый карлик в малиновом трико, с пушистыми ангельскими крылышками за спиной.

  Песнь хора прервалась и малиновый карлик затянул соло.

  Он пел о «мерзавце, который меня убил», о том, что «высота оказалась смертельной».

  Мерзавец этот, судя по всему, и был тот самый тип, что скрылся меж деревьев сада.

  И он убил малинового, чтобы «плоть мою взять для себя».

  Карлик воздел руку к хрустальному небу и призвал Создателя найти и покарать убийцу.

  Потом покачнулся…

  Лео невольно вздрогнул.

  …и, потеряв равновесие, полетел вниз с самого верхнего края помоста.

  В наступившей тишине послышался резкий и отчётливый удар тела о доски сцены.

  Но действие, против ожидания Лео, нисколько не прервалось и помощь к карлику не поспешила.

  Спектакль пошёл своим чередом и хор затянул песню о необходимости «прощения заблудшего».

  «Вернись к нам, брат!» торжественно провозгласил хор.

  «Вернись!» возопил выскочивший на сцену воскресший карлик.

  Уже не плеск, а грохот оваций оглушил Лео.

  — Любовь и прощение! – скандировал зал. – Любовь и прощение!

  Карлик пронзительно завизжал и хор, торжественно сойдя со ступенек помоста, слился в единую пульсирующую и вибрирующую под пронзительно-алым светом прожекторов биомассу.

  Животный, неодолимый страх охватил Лео.

  Его вырвало, тягучая зелёная струя полилась на пол.

  Он заткнул уши и закрыл глаза.

  С минуту сидел в наступившей темноте.

  А потом открыл глаза и освободил от ладоней уши.

  И понял, что темнота и тишина – вовсе не плод его усилий.

  Свет в зале был выключен.

  И сидел он один.

ВОСКРЕСЕНЬЕ.

  — Что-нибудь выпьешь?

  Мягкие кресла с круглыми ножками. Стены кабинета обшиты полированными панелями светлого дерева. Бра на тонких ножках с зелёными юбочками-плафонами.

  Сонно крутятся лопасти вентилятора.

  Окна наглухо закрыты шторами, но ночная тьма просачивается тонкими струйками сквозь белые створки, наполняя комнату сонной одурью.

  Лео покачнулся в кресле.

  — Ты и впрямь не в себе, — заметил Себастиан, открывая дверцы встроенного в стену бара.

  В заискрившихся по светом ламп зеркальных поверхностях отразились десятки разнокалиберных и разномастных бутылок и бутылочек, и, кажется, одна увесистая толстобокая фляга с этикеткой цвета электрик.

  — Это спектакль на тебя так подействовал?

  Лео кивнул в ответ.

  — Должно быть, он. Громкая музыка, местами заунывная, а местами – чрезмерно бравурная. Фальшивые голоса, срывающиеся на визг. И этот странный финал, с погибающим карликом. Между прочим, этот солист с крылышками приходил ко мне в номер…

  — Вот как? – удивлённо переспросил Себастиан. – Приходил к тебе? И чём он с тобой говорил?

  Лео пожал плечами.

  — Знаешь, ни о чём. Просто прокричал что-то… какую-то нелепость… Я не запомнил. А потом выпрыгнул с балкона – и исчез. Я посмотрел вниз – никаких следов. Ни тела, ни крови… Как будто этот скандалист и впрямь улетел в небо! Наверное, надо было бы сообщить дирекции отеля или в полицию. Но ведь тела нет, да и…

  — И наш маленький артист жив и здоров, — бодрым голосом завершил за него фразу Себастиан и показал гостю выбранную им непочатую бутылку с «Мартини Бьянко».

  — Давай что-нибудь лёгкое пропустим. Я ведь эту бутылочку специально для такого торжественного случая хранил. Думал, вот вернётся мой старый приятель, посидим вот так за полночной трапезой, вспомним былые дни. Выпьем в ожидании ужина, закусим местными маслинками, а они – чудо как хороши. Крупные, отборные, пропитаны жаром здешних мест… Тебе грейпфрутовый сок или апельсиновый?

  И Себастиан посмотрел на гостя, как показалось тому, испытующе.

  — Грейпфрутовый, — уверенно ответил Лео.

  Себастиан радостно всплеснул руками и проворно достал из спрятанного в тумбочке мини-холодильника пакет с изображением разрезанного и лихо брызжущего соком грейпфрута.

  — Вот, дружище Лео! – торжественно провозгласил партнёр, выставляя на стол конусовидные бокалы на тонких ножках и звонкие ажурные стаканчики под сок.

  — Ты можешь что угодно мне рассказывать, какие угодно истории про амнезию, но привычки, приятель, тебя выдают. Мой друг Лео Кроссенбах всегда выбирал грейпфрутовый сок для употребления с мартини. И всегда предпочитал бьянко, а не россо.

  — Ну, мартини ты мне предложил, — резонно заметил Лео. – А сок… Может быть, и совпадение… Кстати, почему три бокала?

  Себастиан подмигнул с видом матёрого заговорщика.

  — Сюрприз, приятель. Так что, начнём ночное пиршество?

  — Пожалуй, — согласился Лео.

  Вино взбодрило его, сердце застучало чаще и радостней.

  — Ну как, память возвращается? – спросил Себастиан, разливая новую порцию бодрящей жидкости.

  — Она не уходила, — с обретённой уверенностью в голосе ответил Лео.

  — Знаешь что, Себастиан, позволь мне в последний раз мою версию моей биографии. Не волнуйся, это будет короткий рассказ. В этот ваш…

  — Когда-то наш, — вставил реплику приятель и тут же с виноватой улыбкой приложил палец к губам.

  — …в этот ваш странный отель, — продолжил Лео, — я прибыл летом две тысячи четырнадцатого года. Я точно помню, что в день моего прибытия было жарко и воздух был наполнен запахом сосновой смолы и цветов. И помню, что незадолго до этого сжёг заживо собственную матушку, попутно спалив и собственный дом, и в полубезумном состоянии провёл три недели под мостом, откуда и был извлечён людьми некоего Хозяина, личность которого, вполне возможно, тебе известна гораздо лучше, чем мне. Это самый Хозяин направил меня в отель для участия в представлении, в котором. По всей видимости, я сейчас и участвую. Разумеется, я не наивный остолоп и в свете последних событий и после тех необычайных приключений, которые мне пришлось пережить, мне удалось осмыслить и понять тот факт, что это – не постановка с использованием скрытых камер, не реалити-шоу и даже не экспериментальный видеострим. Это… что-то необычное, безумное, внеземное!

  — Мистификации такого рода были бы не под силу никаким киношникам и телевизионщикам, никакие студии и медиакорпорации не смогли бы создать целый мир где-то за пределами отеля… Если только, конечно, вы на время пребывания в райских землях не накачали меня какой-нибудь дурью!

  — В раю – нет, — успокоил его Себастиан. – Там это ни к чему.

  — В общем, не знаю, что здесь творится, — резюмировал Лео, — и подозреваю, что наши зрители – не совсем люди…

  — Совсем не люди, — подтвердил Себастиан.

  — Но знаю одно, — завершил свой короткий рассказ Лео. – Для меня сейчас две тысячи четырнадцатый год, родился я в том самом семьдесят втором году, куда вы так упорно пытаетесь меня поместить, и мне, стало быть, сорок два года. Как видишь, мой рассказ совпадает в тем, что я говорил тебе ранее, и я  могу повторить его ещё раз, чтобы ты убедился в здравости моего рассудка. Хотя кому это здесь интересно!

  — В семьдесят втором? – задумчиво переспросил Себастиан. – А какого числа?

  — Да какое это имеет значение? – и гость раздражённо взмахнул рукой.

  — И всё же,.. – продолжал настаивать Себастиан.

  — И всё же – второго апреля, — с явным неудовольствие признался гость.

  И некоторым сарказмом в голосе добавил:

  — Кажется, очень ранним утром. Извини, не запомнил подробности своего рождения, но ныне покойная с моей помощью матушка утверждала, что было это на рассвете.

  — Вот оно что, — в задумчивости произнёс Себастиан. – А тот Лео, которого я знал, родился поздно вечером, первого апреля одна тысяча девятьсот тридцатого года. В ту памятную полночь, в этом самом кабинете мы отвечали день его рождения. На момент гибели ему исполнилось сорок два. Как и тебе сейчас…

  — Мне ещё не исполнилось, — заметил Лео. – Я ещё не родился.

  — Точно, — согласился Себастиан, посмотрев на стенные часы. – Немного за полночь. Полагаю, ещё немного посидим, а там тебе придётся на роды собираться…

  — В воскресенье у меня – финальное представление, — напомнил Лео.

  — Так уже воскресенье, второе апреля, — ответил партнёр и поднял бокал. – За лёгкие роды, Лео!

  Едва они выпили, как в дверь постучали.

  — Ну, хвала Создателю, и ужин прибыл, — оживился Себастиан.

  Дверь открылась и, толкая перед собой заставленный тарелками, бутылками и дымящимися судками столик, в кабинет вошла одетая на манер полуголой горничной Леонора.

  Лео заметил, что фартук на ней – синий.

  «Вот так» как бы невзначай заметил внутренний голос, не уточняя при этом, что именно «вот», и что именно – «так».

  — А вот и сюрприз! – провозгласил Себастиан, торжественно наполняя третий бокал.

  — Здравствуй. Леонора, — смущённо пробормотал гость.

  Эту псевдо-подругу он явно не ожидал увидеть.

  — Здравствуй, мой беспамятный малыш, — с улыбкой ответила Леонора. – Вот, решила немного поработать в отельной обслуге. Говорят, тебе нравятся горничные…

  В этом наряде она действительно была куда привлекательней, чем в образе фарфоровой куклы.

  Только теперь Лео разглядел, что у неё – светлые волосы, приятное, свежее лицо и она… чем-то похожа на Эмму.

  Отдалённое, неуловимо, но – похожа.

  «Нет, не может быть…»

  — Нравятся, — подтвердил Лео.

  — Тогда ты не будешь возражать, если я сяду тебе на колени? – спросила горничная.

  — Сядь обязательно, — посоветовал ей Себастиан. – У парня совсем плохо с головой стало после этого спектакля. Представляешь, я минут пятнадцать ждал его у выхода из зала. Все гости давно разошлись, а его нет. Уже и занавес опустили, капельдинеры разошлись, и свет в зале выключили, а его всё нет и нет! Пришлось буквально на ощупь пробираться в зал, благо, что я запомнил, где сидит этот сентиментальный лунатик. У него глаза были мокры от слёз, и пиджак вымазан какой-то дрянью, так что пришлось по дороге завести его в туалет и слегка привести в чувство. Оживи его, милая!

  — Непременно, — заявила Леонора, устраиваясь у беспамятного друга на коленях.

  Лео со странным чувством удивления, удовлетворения и некоторой опаски заметил, что это женское тело ощущается им как вполне тёплое, подвижное и живое.

  Он и впрямь перенёсся в семьдесят второй?

  И живёт в одной реальности с давно почившими?

  — Кстати, — продолжал неугомонный Себастиан, на которого напиток, казалось, производил тонизирующее действие, — он продолжает утверждать, что прибыл из две тысячи четырнадцатого года.

  — Супер! – восхитилась Леонора, поглаживая Лео по волосам. – И как там, в две тысячи четырнадцатом? Землю захватили инопланетяне? Или обладающие сверхразумом роботы?

  — Землю захватили идиоты, — ответил Лео. – Сплошная тоска и застой…

  — Точно, у нас веселее, — согласилась подруга.

  И, повернувшись к Келлеру, попросила:

  — Дружочек, передай тарелочку с жаркое. Я покормлю нашего беглеца из двадцать первого века.

  Лео механически захватывал и пережёвывал поджаренные до лёгкой корочки кусочки мяса, принимал поцелуи от новообретённой подруги, и слушал её долгий рассказ о том, как поменяла она своё имя с Матильды на Леонору, потому что Лео и Леонора – это так гармонично и красиво, и какой же замечательной парой они были, хотя иногда и не парой, а троицей, даже чаще троицей, чем парой…

  В этом месте её рассказа Себастиан многозначительно подмигнул.

  …и как жаль, что всё так внезапно оборвалось, так внезапно и так нелепо.

  Леонора проводила в рот любовнику прежних дней последний кусочек мяса и тщательно облизала ему губы.

  — Помнишь? – спросила она.

  Лео улыбнулся виновато.

  И бросил неожиданно:

  — Я сегодня утром… то есть, уже можно сказать, вчера утром в «Танжере» встретил Модильяни. Того самого, Амедео. Кажется, мастер собирался позавтракать…

  — Кого? – спросила Леонора.

  — Ну и что? – спросил Келлер.

  — Просто не понимаю, — пояснил Лео, — что в вашем семьдесят втором году делает человек, умерший в январе двадцатого. Просто не понимаю…

  — И понимать нечего, — ответил Себастиан, отпивая мартини уже безо всяких тостов.

– Отель был основан ещё во второй половине девятнадцатого столетия. Так что каждый именитый гость имеет право на бронирование номера, в любое время. А именитых гостей новая администрация может пригласить из любого времени. Время – это тоже реквизит. Режиссёр создаёт его ткань, сплетает с тканью пространства, он же тасует события, происходящие в пространственно-временном коконе. Среди почётных гостей на представлении были гении, сгинувшие безвестно. На Земле их имена забыты, но здесь они – в списке знаменитостей. Были и те, кто ещё не родился в нашем семьдесят втором и в твоём две тысячи четырнадцатом. Которым только предстоит родиться. Но ты мог их сегодня видеть, они сидели с тобой в одном ряду.

  — Время – иллюзия, — вспомнил чьи-то слова Лео.

  — Иллюзия, — подтвердил Себастиан. – Что смотришь с недоверием, дружище?

  — Слишком умно ты заговорил, — заметил гость.

  — Слишком умно – для партнёра и управляющего клубом? – с улыбкой уточнил Себастиан, ставя бокал на стол и как бы ненароком передвигая кресло так, чтобы высокая спинка его перекрыла вид на раздвижные створки шкафа.

  — Ну, считай, что в моём интеллектуальном развитии произошёл небывалый скачок… Или меня немного просветили насчёт некоторых деталей устройства мироздания.

  Если бы не манипуляции Себастиана с креслом, на первый взгляд выглядевшие совершенно ненужными и странно-суетливыми, Лео, возможно, и внимания бы не обратил на уголок белой ткани, который показался на миг за краем не до конца закрытой зеркальной дверцы.

  Себастиан осёкся и замер, уставившись недвижно-змеиным взглядом в поблёскивающий чёрным лаком торец стола.

  Воцарилось молчание, через пару секунд ставшее для всех тягостным и напряжённым.

  Женская ладонь замерла на щеке Лео.

  — Давай я верну тебя в реальность семьдесят второго? – предложила горничная.

  И, привстав, расстегнула на брюках Лео ширинку.

  — И эта реальность – обман, — прошептал Лео, закрывая глаза и откидывая голову.

  — Ты ведь любишь свою матушку? – спросила Леонора, приспуская любовнику трусы и слегка поглаживая его поднимающийся член.

  — Она – единственная, на которую ты готов был меня променять…

  Лео замотал головой, словно стараясь выплыть из омута.

  Но омут затягивал всё глубже и глубже, и уже подхватили его тёмные глубинные течения.

  Он чувствовал как налившийся кровью член его вошёл в глубины жаркого женского тела.

  Как задвигались, теснее охватывая его распухающую плоть, стенки влагалища.

  Как задвигалась Леонора, совершая движения вверх и вниз, разгоняя его страсть.

  И услышал голос Себастиана:

  — Я ведь во всём слушался тебя, Лео. Чёрт возьми, именно ты был старшим партнёром. Ты владел клубом, мой взнос – это кредит, полученный от тебя же, и мы оба это знали. Ты вёл дела со Стромболи, а меня оттёрли в сторону. Но я молчал, Лео, и во всём тебя слушался. Я просто вёл дела клуба, просто встречал именитых гостей и бронировал для них столики. Самые необычные коктейли, эксклюзивные напитки, полная свобода сексуального самовыражения. Чёрт возьми, мы были богаты и знамениты, Лео Кроссенбах!

  Леонора ускорила свои движения и Лео почувствовал, как горячая сперма подступает к головке члена.

  — Зачем ты втянул меня в игры со своей матушкой, Лео? Да, это ты втянул меня! Ты заставил! Я давно догадывался, чем ты там занимаешься с ней в своём номере, но мне не было до этого дела. Я даже видел как она, полуголая, убегала от тебя по коридорам, а ты хватал её и тащил в номер. Но мне было наплевать!

  — А однажды ты пригласил меня… зайти. Не хотелось, но пришлось. С кредитором не спорят, не так ли? Она была голая, руки связаны… кажется, ты успел развлечься с ней. Ты потребовал, чтобы я спустил брюки. А потом захотел, чтобы я поимел её у тебя на глазах. И сам помог раздвинуть ей ноги, и удерживал её, а она ведь выла и крутилась… как могла…

  Сперма струёй брызнула в глубины огненного женского тела и Лео, кончая, завыл в голос.

  Леонора подхватила его крик.

  На обрыве крика Лео стал терять сознание и лишь краешком его уловил:

  «Мы бросили её в номере… здорово, должно быть, крутилась… смогла распутаться, набросила на себя штору и пошла гулять по отелю… спустилась на лифте в подвал и чиркнула… баллоны с газом для генератора… никто ничего не успел понять… пламя и взрыв…»

  В подступившей темноте кто-то невидимый, но властный и грозный спросил Лео:

  — Откуда взялись эти спички, Лео? Чудесные сандаловые спички, новая партия поступила в конце марта. Шторы ведь сами не горят, Лео?

  Он очнулся на ворсисто-ковровом полу, в тёмном коридоре, с расстёгнутыми брюками и разорванной в полосы рубашкой, с пересохшим горлом, но с головой на удивление ясной.

  Где-то вдали горела одинокая слабосильная лампочка.

  Лео с трудом приподнялся, еле удерживая на шее потяжелевшую голову, и, царапая ногтями стены, потянул себя вверх, распрямляясь и с трудом принимая относительно вертикальное положение.

  Минуты три он стоял в полутьме, восстанавливая сбившееся в бессознании дыхание и вглядываясь в расплывающийся ламповый свет.

  Потом, прислонившись к стене, повернул голову, вглядываясь в кромешную тьму за спиной.

  Логика подсказывала, что надо идти на свет.

  Но неверный этот и туманный свет пугал больше, чем тьма.

  Хотя и она не была дружелюбной.

  Но хотя бы – откровенно чёрной.

  Свет же казался неверным, он не просто манил, он – заманивал.

  Лео повернулся и шагнул в тьму. И тут же свет за спиной погас, и вспыхнул снова – прямо по курсу.

  Лео повернул голову – снова погасшая было лампа оказалась где-то впереди.

  «Всё равно» решил Лео.

  И пошёл на свет, хватаясь ладонью за стену и медленно передвигая ноги.

  И услышал голос, такой знакомый, слышанный им совсем недавно.

  — Здравствуй, Малеус!

  «Кто это говорит со мной? И почему я не вижу его? Это не динамики, голос совсем рядом. Как будто идёт рядом со мной. Я же разговаривал с ним, вспомнить бы… Господи, да это же!..»

  — Саклас! – позвал Лео.

  — Рядом с тобой, — ответил голос. – Всегда рядом, Малеус.

  — Я Лео, — возразил гость. – Лео Кроссенбах, которому, чёрт возьми, промывают мозги на вашей трижды проклятой сценической площадке. Или  вы решили переписать мою роль? Сочинить мне новую личность?

  — Это старая личность, Малеус, — ответил Саклас. – Твоя истинная личность, Малеус. Ты – демон-осквернитель, обитатель одного из наших нижних миров. Мой добрый друг и слуга Демиурга, Малеус-осквернитель.

  — Я – Лео Кроссенбах! – закричал гость и ударил кулаком в стену.

  Удар оказался неожиданно сильным: по стене пошла трещина и на пол посыпалась бетонная крошка.

  — Хорошо, Малеус, — подбодрил его Саклас. – Твоя сущность возвращается к тебе, но не спеши, милый, не спеши. Береги свою оболочку, она ещё понадобится для обращения.

  — Что? – переспросил Лео, замедляя ход. – Оболочка… Для чего понадобится?!

  — Для обращения, — пояснил голос. – Повторного обращения. Когда-то давно, много веков назад, маленький белый шарик залетел в пределы одного из созданных нами пространств. Кто знает, для чего… Быть может, хотел вызволить одного из своих дружков, но попался сам. Этот шарик был так мил и светел, что мы решили спеленать его не грубой человеческой плотью, а тонкой ангельской. Ангел показался нам слишком лёгким для удержания, и мы решили обратить его через ритуал, уже виденный тобой в ночном клубе.

  — Всё получилось как нельзя лучше, Малеус. Изнасилованные ангелы становятся демонами, и ты сразу попал в высшую их категорию, став осквернителем. Сила ангельская, как ты хороша, когда преображаешься!

  — И каким чудесным другом ты мне стал! И верным, как казалось тогда… А я ведь предлагал тебе на выбор множество ангельских обличий и полёты в высшие миры, но ты исходил таким благородным гноем, что только нижний мир принимал тебя со всем твоим совершенным зловонием.

  — Но видно, мы не до конца вычистили тебя изнутри. Плохо потрошённый демон – как плохо выпотрошенная рыба. Порча проникает в ткани, тянет всплыть…

  Лео остановился, заткнул уши и закричал отчаянно:

  — Лео Кроссенбах!

  — Лео Кроссенбах – мёртв, — спокойно и равнодушно ответил голос, с прежней силой продолжавший звучать в голове.

  — Он давно умер. Погиб при пожаре в этом самом отеле. Пожаре, случившемся в ночь с первого на второе апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года. Пожар начался в подвальной части отеля, в генераторной. К рассвету всё было кончено, Малеус. Огонь распространился по всем этажам, взрыв газа обрушил перекрытия. Сотни гостей, десятки сотрудников, дирекция – никто не выжил, Малеус.

  — Ты сам встречал гостей, ибо многие захотели жить в твоём поселении. Большинство пожелало отправиться в рай, наивные бедняги…

  — Тогда-то, друг Малеус, ты и познакомился с Лео Кроссенбахом…

  Демон освободил уши от прикрывавших их ладоней. И сел на пол, прямо посреди коридора.

  — Не знаю, куда ты заманиваешь меня, Саклас, — прошептал он, вглядываясь в отчётливо проступившие сквозь полумрак контуры казавшегося бесконечным коридора, — но я не пойду. Дальше я не пойду!

  — Скоро пойдёшь, — заверил его Саклас. – Возможно, даже побежишь. А пока сиди и слушай, мой милый Малеус.

  — Кроссенбаху нравилось пребывание в твоём доме, но плоть его быстро истончалась от игр и развлечений. Вы хорошо позабавили вашего архонта, малыш, но…

  — Но ты замыслил бегство. Вот она, порча! Для бегства тебе нужно было стать человеком, а потом осознанно и добровольно избавиться от этой оболочки. Нужно было занять чью-то личность, а уж демону известно, как это можно сделать.

  — Ты заметил беспокойство Кроссенбаха, дружок. Он смотрел на свои руки, ставшие полупрозрачными, и горько плакал. И ты предложил выход: стать демоном и вечно кружиться в вихре развлечений, ибо тело демона – не истончается.

  — Он поверил тебе, глупыш. А я упустил тебя из виду, занятый обустройством сценических площадок. Да и забыл, глупый старик, что у демонов твоего уровня есть доступ к книгам старинных заклинаний и к препаратам из лабораторий нижнего мира.

  — Вы выпили синюю жидкость из реторты и вас охватило пламя. Вы сплелись в объятьях, и Лео Кроссенбах исчез.

  — Ты поглотил его личность, Малеус, но с искажениями. Этот богатый гадёныш, всю жизнь купавшийся в роскоши, страдал искусно скрываемым раздвоением личности и в глубине души воображал себя нищим оборвышем, которого насилует его собственная мать. Такое странное зеркальное отражение в изуродованном болезнью сознании!

  — Ты поглотил его и выполз в мир, номер которого – пять. Ты попал на планету Земля, ты очнулся в сотнях километров от этого места, в городе безумных фантазий Кроссенбаха, в котором тот, истинный Лео, бывал лишь проездом, но воображаемую жизнь вёл именно там.

  — Вот только тонкого тела Лео оказалось недостаточно для полного воплощения. Ты очнулся полоумным уродцем, оболочка которого едва ли смогла бы породить симпатичный белый шар… И ты опять нашёл выход!

  — В городе проходил фестиваль фрик-шоу. Ты выбрал карлика из труппы господина Нивеля, целый день следил за ним, смешавшись с толпой уродцев. Дождался вечерней поры, когда бедняга вышел прогуляться по галерее на одном из верхних этажей театрального здания – и столкнул его вниз. Прямо на плиты тротуара…

  — Это был любимый артист в труппе господина Нивеля… Ты слушаешь, Малеус?

  Демон не ответил.

  Он с тревогой прислушивался к нарастающему звуку шагов.

  Кто-то шёл по коридору, кто-то приближался…

  — Господин Нивель так переживал потерю, что покончил с собой. А ты, хитроумный беглец, успел спуститься вниз и обмазаться кровью невинной жертвы. И сбежать до появления свидетелей.

  — А ты потом ещё почти четыре десятка земных лет лежал недвижно в подвале одного из древних зданий города, обретая полноту плоти. И очнулся в облике Лео Кроссенбаха, но лишь с частью его ложной, искалеченной памяти. Хотя, возможно, глупый Лео и сам хотел бы исчезнуть без следа или хотя бы вытравить память об «Обероне»…

  Малеус вскочил и испуганно закрутил головой. Гул шагов нарастал, он был уже совсем близко. Казалось, топали десятки подошв, сзади и спереди, повсюду, замыкая мёртвый круг.

  — Три недели! – торжественно провозгласил Саклас. – Ты очнулся, вылез из подвала – и всего три недели провёл безумным бродягой под мостом, прежде чем мы нашли тебя и вернули домой. Оно того стоило, Малеус? Ты ведь и демоническую часть своей личности подавить не смог. Фантом, отделившийся от тебя, воплотился в женщину, имя которой…

  — Эмма! – потрясённо прошептал Малеус.

  Шум шагов стих, но демон отчётливо слышал дыхание и видел призрачные очертания окружившей его толпы.

  — Она воплотилась раньше тебя, и раньше тебя выбралась из подвала. Опередила всего на день, но потратила этот день на бесцельное блуждание по городу. Её память тоже оказалась повреждена… Пришлось сочинить воспоминания о больнице, дабы не разрушить её психику до основания. Опасный это ритуал – воплощение.

  — Мы нашли её в парке, без сознания.

  — Хотела вернуться домой? – спросил Малеус.

  — И вернулась! – крикнул Саклас.

  Из призрачной толпы в сторону демона бросили округлый предмет, подкатившийся к его ногам.

  Он наклонил голову – и отпрянул.

  Это была отрезанная голова Эммы.

  Смертно-бледная, с округлившимися стеклянными глазами, в переплетении спёкшихся от крови волос.

  — Ты всё ещё немного человек, — проворчал Саклас. – Ничего, скоро всё вернётся. И ты вернёшься к нам. Её кровь ждёт тебя, Малеус. Ты вспомнишь, как правильно нанести её на кожу.

  Малеус попятился, обходя голову.

  И крикнул:

  — Прикажи им не прикасаться ко мне. Прикажи им не подходить! Я сам пойду на свет.

  — Конечно, — согласился Саклас. – Ты сам пойдёшь на свет. Так и должно быть.

  Призрачная толпа расступилась.

  Малеус двинулся по коридору, спиной и боками ощущая холод призрачного конвоя.

  «У тебя всё ещё человеческое тело» сказал ему голос внутри.

  Хрипловато, со стариковскими интонациями.

  «Последний шанс» сказал голос.

  И умолк.

  Шагов через двести коридор стал быстро расширяться, превращаясь в залитую ослепительным прожекторным светом площадку.

  И вот демон вышел в световой круг, под приветственный рёв сотен голосов приблизившись к колёсной платформе с знакомыми уже ременными путами.

  Ухмыляющийся красный упырь, деловито поглаживая готовящийся к действу член, похаживал вокруг платформы, периодически взмахивая крыльями и сладострастно поглядывая на Малеуса.

  — Осквернение! – объявил всё ещё невидимый Саклас.

  Рёв зрительских голосов стал оглушительным.

  Малеус задрал голову: бесчисленные театральные ряды уходили вверх расширяющимся к небу циклопическим амфитеатром.

  — Весь твой мир приветствует собрата, — стихшим и потеплевшим голосом произнёс Саклас. – Матильда Кнотцер и Себастиан Келлер тоже здесь. Они ведь до сих пор принимаю тебя за Лео. Думают, что ритуал вернёт тебе память. Ничего, милый, они полюбят тебя и демоном.

  Чей-то голос, утопающий в эхе собственных слов, глубоким барионом с размеренностью маятника начитывал:

  — Пять и два – целостность личности, глубина проявления в этом мире, два уровня расположения в здании на перекрёстке, пять – номер мира в иерархии мироздания, место воплощения, семь – число архонта, седьмая площадка для представления…

  И, провозгласив всё это трижды, голос умолк.

  Так знакомые Малеусу аплодисменты, уже слышанные им в облике Лео, обрушились на него оглушающим водопадом, лишая слуха, подавляя волю, придавливая тяжестью звуков к задрожавшему полу.

  И только звеняще-медному звуку гонга удалось на краткий миг пробиться сквозь этот грохочущий и плещущий звуковой поток.

  Дрожание пола усилилось и демон слегка помутнившимся, но всё ещё способным уловить отдельные детали взглядом захватил медленные движения трещин, ползущих по чёрному полу.

  — Круг замкнулся! – с нескрываемым сладострастным торжеством произнёс Саклас.

  Упырь, облизывая губы, подошёл к Малеусу и положил лапы ему на плечи с явным намерением стянуть пиджак.

  И тут демон почувствовал лёгкое дуновение по ногам.

  И запах… Не серы – меркаптана.

  — А скажи, дружок, эта площадка ведь на уровне подвала?

  Упырь удивлённо замер.

  Зал загудел, подбадривая багрового.

  — И щели в полу – с палец толщиной? Старинная постройка…

  Упырь потянул вниз пиджак, медленно и неуверенно.

  — И я – не ангел! – докончил Малеус.

  Достал коробку со спичками…

  — Осторожно! – крикнул Саклас.

  …и чиркнул.

  Раздался грохот и яростная вспышка ослепила зал.

  Языки пламени быстро пошли по рядам, нагоняя испуганно завизжавших и заметавшихся зрителей.

  Охваченная пламенем колёсная платформа сама собой покатилась вперёд и вскоре слетела с помоста, опрокинувшись на бок.

  Оглушённый упырь пополз по полу, тщетно взмахивая пылающими крыльями.

  Прожектора один за другим стали гаснуть и взрываться, выпуская облака едкого синего дыма, но в разгоравшемся свете пожара видно было, как какой-то человек… а, может быть, уже и не совсем человек – карабкается быстро по выступам стен вверх, к самой крыше амфитеатра.

  Там, на верхней галерее, устремляется вперёд, сворачивает в переход, подбегает к пожарной лестнице…

  И чей-то крик звучит ему вслед:

  — Малеус, нет!

  Минут через пять на краю нагревшейся крыши отеля появился человек… а, может быть, и совсем уже не человек.

  Он задержался на мгновение, посмотрел на пробивающееся сквозь тучи рассветное апрельское солнце, прошептал: «Глеор!»

  И шагнул вперёд.

ЭПИЛОГ.

  — Слава Богу, ещё не начало сезона. – сказала хозяйка, расставляя на столик чашки с кофе.

  — Туристов пока немного, так что ещё примерно неделю сможете наслаждаться тишиной и покоем.

  — А потом? – спросил Эдвин.

  Хозяйка махнула рукой.

  — Толпы! Что поделаешь – курортное место. Пляжи, променады, грязелечебница так же имеется. Старинное здание, ещё в начале прошлого века построили. В те времена сюда и европейская знать заглядывала, престижное место было. А вот после войны, моя матушка мне рассказывала, городок наш было захирел, да вот нашлись потом богатые люди, снова стали туристов зазывать. Ой, да что я! Омлет-то уже готов!

  И хозяйка побежала на кухню.

  — Тихое место? – спросила мужа Генриетта.

  — Как будто да, — ответил Эдвин, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. – И даже если оно через неделю превратится в ад, мы всё равно успеем насладиться покоем.

  Хозяин, грузный мужчина с волосами седыми и встрёпанными, давно не встречавшимися с расчёской, но зато на свой манер уложенными утренним морским бризом, мужчина с лицом грубоватым, серым от пробившейся щетины, с лицом, посыпанным солью и подсушенным береговым полдневным жаром, но при том добродушным и приветливым, как бы невзначай присел за соседний столик и добродушно засопел, поглядывая на гостей.

  Туристы сдержанно поздоровались (не будучи уверены, что стоит вот так, сходу, завязывать знакомства и начинать дружеские беседы), а хозяин семейной гостиницы, словно того и ожидая, сразу же беседу и завёл.

  — Бертран, — представился он. – Иногда меня старик Бертран зовут, но я не такой уж и старый, седьмой десяток всего, так что зовите просто – Бертран. Жену мою зовут Софи… это если она вам пока не представилась.

  — Мы же только приехали, — заметил Эдвин. – Не успели…

  Бертран поёрзал для приличия и дал-таки волю провинциальному любопытству.

  — А издалека-ли к нам? Вы уж простите, для нас туристы – что-то вроде окна в мир. Приезжают отовсюду… Такие истории иногда рассказывают удивительные, прямо как будто сам куда-то съездил. А мы ведь с женой – домоседы. Ведём бизнес потихоньку, сидим вот, гостей принимаем. Вот так в городе… всю жизнь. Дети уехали, а мы и к ним-то всё никак не соберёмся. Да и зачем их беспокоить? С гостями и общаемся. Конечно, и с соседями иногда. В прошлые времена люди чаще друг к другу в гости ходили. Теперь не то…

  Старик развёл широко руки, словно пытаясь показать этим жестом увеличившуюся социальную дистанцию между людьми.

  — Эдвин, — представился мужчина. – Я вообще-то из Австралии, а супруга…

  — Генриетта, — представилась женщина.

  — Она вот здешняя, — продолжил мужчина.

  И тут же поправился:

  — То есть не совсем местная, не отсюда, разумеется.

  — Тоже с побережья, — уточнила Генриетта. – Только северного.

  — Из Австралии? – удивлённо переспросил Бертран. – Далековато будет…

  — Я и сам почти местный, — с улыбкой произнёс Эдвин. – Восемь лет в вашей стране. Сначала по делам бизнеса, а теперь вот ещё и личные обстоятельства прибавились…

  И он кивнул на супругу.

  — И речь-то у вас чистая, ребята! – восхитился Бертран. – Почти что и без акцента… Хотя я тут ко всякому привык… Вот молодёжь в прошлом году приезжала. Нет, не у меня останавливались, в кемпинге. В нашей-то гостинице им, конечно, скучновато было бы. Но вот в кафе наше заглянули… Ну да, где мы сидим. И всё про руины говорили. Я сразу понял – столичные, выговор у них смешной. Парни и девчонки… Не запомнил толком, сколько их было. Всё сновали, бегали между столиками… Всё про руины говорили. Я хотел было вмешаться, объяснить им… Да разве их перекричишь? И говорить-то со мной не стали.

  — Руины? – переспросил Эдвин, доставая смартфон и выводя на экран карту окрестностей.

  — Мне говорили что-то… местная достопримечательность.

  — Э, нет, забудьте! – решительно заявил Бертран. – С молодыми промашку сделал, не докричался, а вам скажу со всей определённостью: не вздумайте туда ходить. Дурное это место, нехорошее…

  — Дурное? – переспросила Генриетта и заглянула через плечо мужа в смартфон.

– Средневековый замок? Я-то спокойно отношусь ко всей этой древней экзотике, а Эдвин – обожает.

  — В Австралии – всё новое, — пояснил Эдвин. – Территория древняя, но страна – молодая. Маловато, знаете ли, живописных руин…

  — Нет там ничего живописного! – сердито пробурчал Бертран, явно внутренне негодуя на себя и свою стариковскую болтливость. – И древностей никаких нет. Так, обломки стен, все поросли диким виноградом.

  — И что же в этом месте дурного? – продолжала допытываться Генриетта.

  — Отель там был, — с неохотой ответил Бертран. – До моего ещё рождения построили, давно… Но уж точно, не в то время, когда замки строили. Ещё в пору моей молодости про этот отель всякие слухи ходили… Это что-то вроде закрытого клуба было, для богатых. Местных туда на постоянную работу не брали, разве только в доставку продуктов, на мелкий ремонт нанимали, на пару дней, ну и таксистов местных иногда вызывали… редко…

  — Дядюшка мой электрик был со стажем, его на день как-то наняли, пожарную сигнализацию проверить. Замкнуло что-ли… Так он там до вечера задержался, а как стал уходить – такую оргию неописуемую краем глаза увидел, что после возвращения строго-настрого запретил мне к этому месту приближаться. Так и сказал: «Не ходи туда, Бертран, а то до конца дней своих не отмолишься!»

  — Я и не ходил. Зачем мне? Я в этой гостинице с детства работаю, ещё отцу помогал…

  — А что с этим отелем случилось? – подал голос Эдвин. – Когда же это он успел в руины превратиться?

  — Давно, — ответил Бертран. – Лет сорок с лишним назад… Да, сорок с лишним! Я ещё молодой был совсем, женился только.

  Старик фыркнул и взмахнул руками.

  — Вот такой вот пожар! Огромный, на полнеба! Отель-то от нас километрах в десяти, не близко, но зарево было такое, что газету можно было бы без лампы читать, если бы, конечно, кому-нибудь взбрело в голову читать в такую ночь газету.

  — Все из домов высыпали, головами крутили, гомон стоял… Страшно, а как же. А потом грохот раздался, и зарево стало уходить, стихать. К рассвету, видно, всё прогорело…

  — Ужас! – воскликнула Генриетта. – И много жертв было?

  Старик пожал плечами.

  — Точно не знаю. И пожарные приезжали, и врачи… Но нам ведь толком ничего не сказали. Говорят, сотни…

  — Сотни? – синхронно воскликнули супруги.

  — Именно, — подтвердил Бертран. – Похоже, все, кто той ночью там был. Говорили, никому не удалось выбраться.

  — А вот потом… Не знаю, сколько лет прошло… В общем, на руинах этих стали огоньки замечать. В полночь вспыхивают. Плавают, танцуют в воздухе, будто заманивают. Голоса какие-то слышны, тени ночью бродят… Те из наших, кому довелось тёмной порой по шоссе мимо развалин проезжать – тряслись от страха, как дорогу ту вспоминали. Там объезд был мимо холмов, потом его закрыли…

  — Мы поначалу в эти истории не очень-то верили, а как потянулись в наши края любители всякой потусторонней всячины… Поверили, куда деваться.

  — Человек десять там сгинуло за последние годы, ещё троих в безумном виде в зарослях полиция обнаружила… Тряслись и ничего путного сказать не могли. Тогда вокруг руин этих проклятых ограждение поставили. По моему, тогда и шоссе перекрыли, теперь уж там не ездит никто, и асфальт весь потрескался.

  — Вот только ограждение, видно, не всех останавливает. Похоже, до сих пор туда тянутся… на погибель…

  — А с молодыми людьми что случилось? – спросил Эдвин, убирая смартфон в карман куртки.

  — Говорят, пропали, — ответил Бертран. – Как полагается, без следа. И это, конечно, уже после тех… десяти. Молодёжь-то я не посчитал: их до сих пор ищут.

  Супруги переглянулись.

  Молчание затянулось почти на минуту и нарушила его лишь хозяйка гостиницы, которая внесла торжественно в зал поднос с аккуратно разложенным по тарелкам пышным, шкворчащим, щедро сдобренным оливково-травяной приправой омлетом.

  — Шампиньоны, немного ветчины и сладкого перца. Семейный рецепт!

Александр  Уваров      (С)     2021-2022