Лео смотрел на мать.

  Он надеялся, что почувствует его взгляд и ответит своим.

  Он знал, что её взгляд не будет ни сочувствующим, ни любящим, ни согревающим теплом.

  Он даже не будет равнодушным.

  В её взгляде будет ненависть.

  Ледяная, мёртвая, застывшая, вечная, безжалостная.

  Глухая к мольбам о пощаде.

  Враждебная и чуждая всякому, даже самому формальному сочувствию.

  Лео знал, что мать всегда смотрит на него именно так, когда уверена, что никто, кроме сына не может перехватить её взгляд.

  Лео нужен был сейчас её лёд, чтобы умерить дурноту: манипуляции доктора спровоцировали очередной приступ тошноты.

  — Лео, ты помнишь, что нужно делать? Следить, только взглядом…

  Но она сидела неподвижно, уперев взгляд в пустоту, не поворачивая головы в сторону нелюбимого отпрыска.

  — Или забыл?

  После очередного кивка пациента доктор со вздохом убрал молоточек.

  — Он со всем согласен: и помнит, и не помнит. Я не могу сказать, что коммуникации нарушены. Нет, наш парень просто уходит от них.

  Лео откашлялся и пустил слюну на воротник.

  Доктор достал из саквояжа упаковку стерильных салфеток и тщательно обтёр подбородок пациента.

  — Госпожа Кроссенбах!

  Мать продолжала сидеть в полной неподвижности, гипнотизируя старого слоноголового божка на комоде.

  — Госпожа Кроссенбах…

  Мать медленно повернула голову и посмотрела на доктора, продолжая игнорировать сына.